Асфальт на подъезде к Жданово заменили, а вот остановка осталась прежней — вся в дырах и проплешинах, через которые была видна застрявшая в цементе арматура. Изнутри темнели какие-то агитационные плакаты — то ли зовущие на давно прошедшие выборы, то ли на какие-то бесполезные собрания. Рядом с остановкой торчал огромный цементный пшеничный колос с надписью «Колхоз „Пламя“». Он тоже не изменился за прошедшие годы — лишь еще больше потемнел да рельеф на самой его верхушке уже начал осыпаться.

Семен подтащил свою сумку к остановке, присмотрелся было к лавочке, но та, грязная и обшарпанная, не вызвала в нем доверия. Тогда Семен поставил сумку на асфальт, где почище, достал сигарету — и закурил. Обернувшись на дорогу, он проводил взглядом исчезающий за поворотом автобус. Когда тот скрылся окончательно, Семен стал смотреть по сторонам.

Сверху палило солнце. Пахло разогретым асфальтом. По обочине дороги, по направлению к городу, топала совсем молодая, лет двадцати, девчонка в ярко-желтых шортах и розовых шлепках. Поравнявшись с остановкой, она заметила Семена и сбавила шаг.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Добрый день. — Семен улыбнулся. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в деревнях все друг с другом здороваются. — А вы местная?

— А что? — поинтересовалась девушка. В ее голосе послышалось праздное любопытство.

— Я здесь в детстве когда-то жил. — Семен улыбался, щурясь на солнце. — Лет в шесть сюда приехал, почти на полтора года. Когда родители переезжали в Москву и ремонт там делали, а старую квартиру уже другим людям продали. У меня тут тетка жила, Маргарита Павловна, вон там, за речкой…

— Так она померла уже давно, — безразлично произнесла девушка, но вдруг спохватилась. — Ну, то есть вы же знаете?

— Да, знаю. — Семен кинул окурок в урну, но промахнулся. — Родственники ее из Калининграда письмо присылали, настоящее.

— В смысле — настоящее?

— Бумажное. На бумаге то есть.

Девушка непонимающе смотрела на Семена. Тот рассмеялся и пошел в сторону урны, рядом с которой продолжал дымиться бычок.

— Я к тому, что в наше время письма все шлют электронные. А тут — настоящее, бумажное письмо. Оно, правда, пришло, когда уже похоронили ее, поэтому я и не приехал. Только вот сейчас собрался.

— Так и дома ведь ее уже нет. — Девушка вытащила одну ногу из сланца и, вытянувшись, словно цапля, с наслаждением почесала пяткой у колена другой ноги. Затем сложила руки на груди и зевнула. — Сгорел год назад. Там алкаши летом жили. С ними и сгорел.

— Как с ними? — Семен, выпрямившись с дымящимся в пальцах бычком, обернулся к девушке. — Прямо с людьми?

— Говорю же — с алкашами.

— А много?

— Четверо.

— Ужас. — Семен посмотрел на дымящийся окурок, аккуратно потушил его и кинул в урну. — Но я так-то не в дом приехал. Я за грибами.

— За грибами? — протянула девушка. — Это за какими такими грибами?

— За вашими грибами. — Семен вернулся к своей сумке и легонько ее пнул. Сумка отозвалась металлическим звяканьем. — Вот и ведро с собой взял. В Смоленске, на вокзале, купил. Четыреста рублей. Оцинкованное.

— Так какие сейчас грибы? — удивилась девушка. Она уже опустила ногу, но обратно в сланец засовывать ее не спешила. — Это в августе надо приезжать или даже в сентябре. Сейчас сушь. Сыроежки только если, ну и лисички, да они с червями сейчас будут.

— Да нет. — Семен посмотрел в сторону леса. — Я помню, тут грибов полно, все лето можно собирать. Где-то вон там, несколько километров если в ту сторону, там после плотины дорога такая была…

— Это на болото, что ли? — Девушка нахмурилась.

— Ну да. Там же грибы сейчас есть? На опушках, в смысле.

— Ну да, наверное. Так то ж болото.

— Ну и чего, что болото? Грибы-то везде грибы.

Девушка с интересом разглядывала Семена, затем улыбнулась и покачала головой.

— Ну вы даете. На болото в одиночку, не зная дороги?

— И что? Опасно там, что ли?

— Бывает, — просто кивнула девушка. — Там же топь. И кочки все одинаковые да деревья. Заплутаете — до ночи не выберетесь. А ночью — все.

— Что — все? — Семен вытащил из сумки бутылку «Селивановской», открутил крышку, приложил к губам и поморщился. Минералка на жаре стала теплой и невкусной. — Русалки, что ли, в болото утащат?

— Да черт его знает. — Девушка пожала плечами. — Люди так-то пропадают, а отчего — не знает никто. Может, и русалки.

— Серьезно? — Семен убрал бутылку воды обратно в сумку. — Прямо вот так и говорят? Что русалки утащили?

— Говорят, что без вести пропали. В болотах пропадешь — тебя быстро оприходуют. Подъедят до костей, а потом мхом порастешь — и не найдет никто. Или в трясину ступишь — а ряска через несколько минут сойдется — как будто и не было тебя.

— И много пропадают?

— Ну — так… В прошлом году — один всего…

— Пьющий? — уточнил с улыбкой Семен.

— Пьющий, да трезвый. — Девушка нахмурилась и наконец убрала ногу в шлепок. — А вообще — застоялась я. Мне пора к дому идти. А вы ступайте — куда хотите, хоть на болото. Я отговаривать не буду.

— Погодите. — Семен шагнул навстречу к ней. — Я не хотел грубить, честно. Просто я в места дурные не верю. Пропадают-то люди везде. Знаете, сколько в Москве пропадает? Там каждый день — по нескольку человек без вести пропадает, и не всех потом находят. Поэтому — ну болото и болото. У меня в августе и времени не будет. А тетя моя круглый год на этом болоте грибы ведь собирала. И ничего.

— Ну так она ж здесь жила, знала, где можно… — Девушка неопределенно махнула рукой. — У нее, может, свои способы были.

— Способы?

— Она у леса жила, много чего знала. Где пройти, куда не соваться. Поэтому и одна могла на болота. А обычный человек и пропасть может.

— Так я ж не дурак, знаю все. — Семен наклонился и расстегнул сумку. — Вот, у меня и компас, и вода, и брикеты протеиновые — если заблужусь. Но самое важное, — он вытащил ведро с пожитками, поставил на асфальт и хлопнул рукой по опустевшей сумке, в которой осталась лежать одежда, — вот эта вот сумка.

— А что в ней? — девушка попыталась заглянуть. — Одежда какая?

— Ага.

— И что за одежда?

— Обычная моя, городская одежда. — Семен застегнул сумку. — В обычной дорожной сумке. Кроссовки новые. Я их позавчера прикупил, гляди — разноцветные. Не надевал еще их ни разу. И брюки синие.

— И как она тебе на болоте поможет-то? Сумка твоя?

— А так, что я ее с собой и не возьму. — Семен выпрямился. — Я ее здесь оставлю, словно якорь. И этот якорь меня держать будет — чтобы, значит, не унесло…

Девушка посмотрела ему в лицо, затем нахмурилась.

— Издеваешься? — спросила она.

— Нет. — Семен рассмеялся и покачал головой. — Это я просто болтаю много. Я сумку здесь собираюсь оставить. Я всегда так делаю. Я же много где был и все один. Оставлю сумку свою хорошим людям, а если не вернусь, — они уж и тревогу поднимут.

— И кому ты здесь сумку оставишь? — с интересом спросила девушка. — Ты ж не знаешь никого.

— Кое-кого знаю…

Девушка посмотрела вниз, на сумку. Затем — снова на Семена.

— Это ты чего, на меня намекаешь?

— Ну да.

— Ты совсем дурной? — беззлобно спросила она. — Ты меня только что встретил.

— Ну и что?

— Я вот оттуда шла, — она махнула рукой за спину. — А ты здесь стоял. Две минуты назад это было. Помнишь?

— Я знаю, я же здесь был.

— И сумку мне свою вот так просто отдашь? — Она сощурилась. — А если я убегу с ней?

— В шлепках-то? Далеко? — Семен посмотрел ей в лицо и перестал улыбаться. — Ну то есть — а чего с ней бежать? Там ни денег, ни документов. Одежда только, пара книг в дорогу — и зарядка от телефона.

— Ну и зачем это мне? Что я с сумкой твоей буду делать?

— Пускай у тебя полежит, а вечером я вернусь — и заберу. А если не вернусь…