— И как это всё нам поможет разобраться с этим странным подростком, который судя по письму, способностей этих приобрёл с лихвой и на душевнобольного ничуть не похож.

— Я консультировался с профессором Балинским Иваном Михайловичем по поводу этого подростка. Так вот Иван Михайлович, внимательно изучив письмо, сказал, что на основании фактов приведённых в письме он бы поостерёгся диагностировать наличие душевной болезни у этого подростка. Желательно, мол, вживую с ним пообщаться, тогда можно было бы сказать, что-то конкретное.

— Одним словом — не помог профессор! — усмехнулся Пётр Николаевич.

— Не помог! Но зато поведал ещё про один случай, когда человек остался жив после удара шаровой молнии.

— Вот как. И что же это за случай?

— Дело в том, что отец профессора, Балинский Михаил был литератором и записывал разные курьёзные истории, видимо хотел их использовать в своих книгах. Так вот однажды он записал историю, которая произошла в 1804 году в имении помещицы Скородумовой, что в Тверской губернии. Помощник конюха, некий Прошка Котях, купал коней на местном озере. Там его, на глазах местной детворы, поразила шаровая молния. Без памяти этот Котях провалялся более суток, а когда очнулся, то ни кого не узнавал, ругался и просил какой-то «телефон». Кричал, что позвонит отцу и тогда всем мало не покажется. Но потом снова впал в беспамятство и когда очнулся второй раз, то снова стал Прошкой Котяхом. Длилось это до первой грозы, после которой он впал в неистовство и стал кидаться в драку на дворню.

— Забавная история. И что же стало с этим Прошкой Котяхом.

— Скрутили и выпороли на конюшне до беспамятства, а после, подлечив, отдали в солдаты. Дальнейшая судьба его не известна.

— А не выдумал ли всю эту историю отец профессора? — засомневался Пётр Николаевич.

— Думаю, что не выдумал. Отец профессора умер в 1848 году. А в той записи упомянуто слово «телефон», правда, с двумя ошибками. Как известно нам, слово телефон вошло в обиход только после 1860 года. Я лично читал эту записку, и обратил внимание на это.

— А не мог сам профессор написать её, ведь ему слово «телефон» наверняка известно? — не унимался Дурново.

— Это исключено. Не тот человек профессор Балинский. Он и читал-то эту записку единственный раз, после смерти отца, разбирая его бумаги. Тогда он не обратил на этот курьёзный случай особого внимания и вспомнил лишь сейчас, после того, как я дал ему прочесть письмо Есипова.

— И что ты обо всём этом думаешь? — помолчав, спросил Пётр Николаевич.

— Пока ещё не определился, но кого-то в эту Сосновку послать придётся. Чувствую, что не простой хлопец этот Алексей Щербаков. Как бы нас не опередили.

Дурново с интересом посмотрел на своего заместителя.

— Отчего ты так решил? И кто, по твоему мнению, может нас опередить?

— Думаю, что ты Пётр Николаевич и сам прекрасно знаешь кто наши «заклятые друзья».

— А вот на этот раз ты ошибся, Арсений Владимирович. Неделю назад я подписал подорожные трём итальянцам. И направляются они в село Сосновка Алтайского горного округа.

— Итальянцы? Снова! Скорее всего, это Ватикан. И наверняка там торчат ушки семейства Ротшильдов, а значит и англичан. Так что, я не так уж и ошибся, — сказал Мещеряков.

— Может быть. Но и нам надо что-то предпринять. Есть какие либо мысли?

— Полагаю, что задерживать в столице этих итальянцев уже поздно? — задумчиво произнёс Арсений Владимирович.

— Да они уже и Москву проехали.

— Значит подсадить к ним мы никого не сможем. Остаётся один вариант. Мимо Тюмени они наверняка не проедут. А там Аполинарий Модестович встречу им организует и, чтобы варнаки иностранцев не обидели, сопровождение даст. Надо Есипову телеграфировать.

— Вот и я так же думаю. Займись этим, Арсений Владимирович, и подумай, кого отправить вслед за итальянцами.

— Что тут думать! Сам поеду. Не будет Его Святейшество людей за тридевять земель по пустякам гонять. Дело намечается щекотливое. Незачем лишних людей привлекать.

Пётр Николаевич взглянул на своего заместителя и, усмехнувшись, произнёс:

— Никак ты, Арсений Владимирович, проветриться решил. Дело хорошее, но кто здесь работать будет?

— А ты молодых привлекай. Вон Осиповский в бой рвется, вот его и загрузи. Проверишь, за одним, на что он способен.

Пётр Николаевич поставил локти на стол и, изобразив из пальцев обеих рук домик, стал размышлять. Мещеряков терпеливо дожидался результата этих размышлений. Спустя минуты полторы тот откинулся в кресле и снова посмотрел на помощника:

— Ладно. Но поедешь ты в Барнаул официально с инспекцией. Повод для такой инспекции есть. Судя по докладам, там какие-то непонятные дела творятся. Вот и разберешься. Но сначала введи Осиповского в курс дела и только тогда поезжай.

— Хорошо. Ну, я пойду?

— Иди, Арсений Владимирович, работай.

Аполлинарий Модестович Есипов прочитав пространную телеграмму о приезде иностранцев, думал не долго. Он вызвал к себе в кабинет Артемия Гурьева и дал прочитать ему телеграфный текст. Тот быстро просмотрел наклеенные на бумагу куски телеграфной ленты и выжидательно уставился на дядюшку.

— Прочитал! Поезд придет послезавтра. Возьмешь урядника Евтюхова и вместе с ним встретите иностранцев. Проверьте у них бумаги и устройте в гостиницу. И готовьтесь в дорогу, будете их сопровождать до самой Сосновки и обратно.

— Но ни я, ни тем более Евтюхов по-итальянски не говорим?

— Не велика беда. Ты же в гимназии латынь учил, и наверняка итальянский язык на латынь похож. К тому же, в любом случае там будет один, говорящий по-русски и скорее всего они знают французский язык. Надеюсь, французский-то ты не забыл?

— Не забыл! — засмеялся Артемий Николаевич.

— Ну значит не заскучаешь. Заодно итальянский подучишь. И смотрите за синьорами повнимательнее. Чувствую, что не от скуки они всё это затеяли. А значит, есть у тебя шанс отличиться и быть замеченным. А там глядишь и в столицу переберёшься. Всё! Иди и готовься.

Аполинарий Модестович проводил взглядом выходящего из кабинета племянника, посидел без дела пару минут и, вздохнув, придвинул поближе очередную стопку бумаг.

Карло Сальвини устал и не просто устал, он был вымотан до предела. Устал он гораздо раньше, когда они еще ехали в поезде до этого сибирского города с трудно произносимым названием Тюмень.

Но начиналось всё хорошо. Путь из Санкт-Петербурга в Москву был нисколько не утомителен. Заснеженная равнина, леса, подступающие под самое полотно железной дороги, мелькающие полустанки, деревеньки вдали и люди, то заросшие бородами и несуразно одетые крестьяне, то спешащие куда-то чиновники в разнообразных мундирах, то розовощекие дети и дамы в шубках, все было внове и все интересно.

Москва удивила обилием золочёных куполов, колокольным звоном и карканьем воронья в утренней тишине. Они задержались в Москве. У Поцци были здесь какие-то дела и Сальвини в одиночестве гулял по улицам, наблюдая за чужой жизнью в этом странном заснеженном городе и чувствовал себя путешественником-первооткрывателем. Эдаким Марко Поло, заехавшим к монголам. Он даже подумывал о написании книги о путешествии по Московии. Но его немного напрягали спутники, которых навязал ему кардинал Мартинелли.

Если Роберто Поцци казался более-менее понятным, поскольку был вполне образован, начитан и охотно пускался в разговоры на любые темы, то их третий спутник, с забавной фамилией Скварчелупе был молчалив и вовсе не походил на слугу, как его представил Поцци. Если тот и являлся слугой, то это был слуга странный. По наблюдению Сальвини, единственной обязанностью того, как слуги Роберто Поцци, было таскание двух огромных чемоданов, в одном из которых были личные вещи Поцци, а второй никогда в присутствии Сальвини не открывался. Кстати, имя этого Скварчелупе вполне соответствовало его облику. Мауро, так называл его Поцци. И тот был чёрен как мавр. Но деваться было некуда, приходилось терпеть обоих.