Он изредка посматривал на свою помощницу. Та мирно посапывала, по-детски двигая во сне губами, причмокивала.

Через пару часов усталость свалила и Антона.

Склонил голову на стол, подставив ладони, крепко уснул.

Под утро почувствовал, что кто-то осторожно трогает его волосы, не касаясь головы, точно укладывает причёску, расправляет завитки. Вспомнилось детство, матушкины слёзы. Когда, излив на сына злость и побои, она садилась рядом, оглаживала. Бормотала путаные едва слышные причитания о горькой доле, неудавшейся судьбине…

Разобрал ласковые различаемые в полудрёме нашёптывания, сопровождающие прикосновения:

– Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно! Пусть листочки календаря Облетят как листва у сада, Только знать бы, что всё не зря, Что тебе это вправду надо…

Он продолжал слушать этот песенный мотив, боясь пошевелиться, нарушить блаженную дремоту. Слова звучали нараспев с доброй надеждой, и он потянулся к ним, обостряя слух. Но убаюкивающая мелодия рифм внезапно прекратилась, и сознание Антона уже чётко воспринимало звучащие слова:

– Я боюсь потревожить твой сон, но справиться с собой не могу. Руки сами тянутся к волосам, чтобы коснуться. Я вас люблю, Антон Борисович. Люблю с самой первой встречи. Ваше лицо и взгляд. То, как вы садитесь рядом со мной, чтобы обнять. И как пахнет ваш одеколон. Я всегда вспоминаю, как вы сидели за столом, такой строгий, в синей рубашке с голубым галстуком. А верхняя пуговка была расстёгнута. И мне хотелось протянуть руку и… Нет, не так… – Алла недовольно хмыкнула и сделала паузу. Казалось, что она репетирует роль. Слова звучали с придыханием, веяли с губ, возникали из воздуха, складывались нутром, несли откровение. – Я люблю в вас всё. Этот высокий умный лоб, тонкий нос, и губы, такие нежные. Я люблю смотреть на них, когда вы говорите, а ещё – когда улыбаетесь. И я представляю, как они целуют. Касаются моей щеки и шепчут, что я единственная на свете…

Было сладко слушать в полудрёме ласковый девичий голосок. Неожиданно смысл услышанных слов проник в сознание Заботкина, огорошил – это же о нём!

Я боюсь потревожить твой сон.…

В голове появилась ясность. Вспомнил свои недавние мысли о том, что эту девочку он хотел лишить матери, оставить без любви. Сделать из неё механического робота, выполняющего поручения на благо Отчизны, заставить общаться с ворьём и убийцами.

Надо было брать ситуацию под контроль. Он громко шмыгнул носом и закряхтел, ворочаясь. В голове продолжало звучать: «Я боюсь потревожить твой сон… я боюсь потревожить твой сон…» Точно замкнуло. Откуда она взяла эту фразу – из сборника Асадова? Или придумала сама? Было что-то одухотворённое в сочетании этих простых слов.

Алла умолкла, отскочила и села на стул, прикрылась шинелью.

Антон расправил спину и потянулся, открыл глаза, посмотрел на девочку. Стал серьёзным:

– Тебе не стыдно? – произнёс с укоризной.

Увидел, как она мгновенно покраснела, опустила взгляд. Покачал головой: – Напиться в таком возрасте…

Заметил, как Алла вздрогнула, не отрывая взгляд от пола, улыбнулась, – решила, что самое сокровенное Антон Борисович проспал. Откинула шинель:

– Мне вчера было шестнадцать – я теперь совершеннолетняя…

– Ошибаешься! Совершеннолетие наступает в восемнадцать. А сейчас просто паспорт получишь – в него прописку поставят, чтобы знать, где ты живёшь! Мне не хочется читать тебе нотации. Ты же всё понимаешь, давай, чтобы этого больше не было. Хорошо?

– Хорошо, – Алла кивнула, счастливо улыбнулась.

– Помнишь, я в прошлый раз говорил тебе о предстоящей работе? Не передумала?

– Нет.

– А если… – Антон немного помедлил, чувствуя, что не до конца поборол желание подленько умолчать. Сделал над собой усилие: – Если я тебе скажу… что твоя мать жива, замужем и воспитывает троих ребятишек…

– Уже трое? – с надменностью в голосе хмуро прервала Алла, засопела, напыжилась, снова уставилась в пол. Но уже по-другому – словно пытаясь прожечь. Опять стала кутаться в шинель. Поджала ноги, обняла себя. – Когда приезжала, был только один. И этот азер с ней? Ненавижу!

Заботкин растерялся, не узнавал свою подопечную. Такой резкой перемены он не предполагал.

Из-под опущенной головы девочки звучал полный отчаянного презрения незнакомый голос:

– Лучше бы её родительских прав лишили, тогда бы мне хоть комнату дали после интерната!

Антон не знал, как продолжить общение: что спросить, или сказать. Подумал, что лучше перевести разговор на другую тему – успеет позже выяснить причины такого отношения. Неуверенно произнёс:

– После Нового года у тебя будут каникулы?

– Конечно, как у всех – две недели, – хмуро ответила она.

– Может, поработаем? Приходи! А сейчас пока рабочий день не начался – иди домой.

Алла кивнула, и Антон проводил её до двери.

В середине декабря пришли морозы, выпал снег. Антон снова завесил половину окна. Алла не появлялась. Он уже начал думать, что больше её не увидит.

Быть может, она всё же решила поехать к матери и там осталась. Всё-таки – родная душа! Приголубит, приласкает. А то, что её муж азербайджанец – так и среди них немало хороших людей. Тем более что они мусульмане – спиртным не злоупотребляют.

Алла появилась через неделю. Вела себя настороженно. Поздоровалась и, ничего не спрашивая, прошла в кабинет. С серьёзным видом села на стул у стены.

– Ты что такая хмурая? – спросил Заботкин. Я тебя давно жду. Уезжала куда?

– Нет, не уезжала, – тихо ответила она, – думала, вы меня к матери отправите. На «барабане» с девчонкой познакомилась – у неё жила.

– На «барабане» – это где? – не понял Антон.

– Метро «Площадь Восстания», там внутри наши собираются. Заведующая интернатом не знает, что у меня мать есть – не видела её, когда мы встречались. Я тогда мать прогнала.

– Ясно, – произнёс Антон, подумал, что девочке не хочется ворошить прошлое, постарался улыбнуться как можно искренней, – А у меня для тебя сюрприз!

Алла взбодрилась, взгляд засветился, но спрашивать не решилась.

Заботкин достал из сейфа конверт с деньгами и положил на стол:

– Это тебе, пододвигайся!

Алла не пошевелилась, но взгляд выдавал еле сдерживаемое любопытство:

– Что это?

– Премия за раскрытое преступление. Помнишь кавказца – наркомана с машиной?

Девушка пересела ближе к столу, взяла конверт в руки, пересчитала деньги.

– Половина стипендии! – восторженно произнесла она. Глаза заблестели. Резко вскочила и, перегнувшись через стол, обняла Заботкина за шею. Поцеловала в щёку. Купюры просыпались. Начала их собирать, смущённо отводя взгляд:

– Я думала, вы тогда пошутили! Я вас так люблю…

– Давай не увиливай, деньги любят отчётность пиши расписку, – деланно строго произнёс Антон.

Протянул девочке ручку с листком и продиктовал содержание. Грусть Аллы ушла, как и не бывало. Она вся светилась, стала перекладывать деньги – засовывать в маленький кошелек. Написав то, что велели, убежала, забыв поблагодарить.

Перед самым Новым годом в отделении милиции повесили портрет сержанта Соколова в траурной рамке, вниз на тумбочку положили цветы. Все сотрудники знали этого молодого доброго парня, готового всегда прийти на помощь. После смены по дороге домой он увидел двух мужиков с баулами. Спросил – что несут? Вместо ответа получил удар ножом в сердце. Защититься нечем было – оружие постоянно разрешали носить только офицерам…

Были похороны, начальство грозилось отомстить…

Тридцать первого декабря продолжалось усиление. Антон едва успел к бою курантов. Мать, жена и сыновья уже сидели за столом. В коридоре стояла маленькая искусственная ёлка, украшенная конфетами и снежинками, вырезанными из обложек старых цветных журналов.

Предприятие, где трудилась Марина, сократили ещё осенью. Но чтобы не прерывать стаж, Антон отнёс её трудовую книжку приятелю, который открыл кооператив. Числилась продавцом, но денег не получала. Можно было заниматься хозяйством, воспитывать детей, стоять в очередях.