Мальчику учиться надо, в семье быть, чувствовать, что его любят. А он, как сирота, в интернате, где в классе информатики компьютеры 20-х годов стоят до сих пор! Знаю-знаю, ты его учишь зато – как по-песцовьи тявкать и по следам оленя от сохатого отличать. Ну да, с такими компетенциями он сразу в ВУЗ поступит! А там, глядишь, ведущим специалистом в Сколково станет! Сотрудником посольства в Мексике!

– Он человеком станет.

– Кем? Кем?! Каким человеком? Как ты? Чтобы свою жену с детьми тоже в тайге гноить? Ну ладно – мы, но ты же сам себя закопал. Талант закопал, карьеру всю песцу под хвост! Всё же нормально шло, слушал бы Карину дальше – мировой звездой бы стал. За Валерочку с Костиком держаться надо было обеими руками, они же гении! А ты им что сказал? «Ребята, не моя это музыка, не могу больше её делать». А где твоя музыка?!

– Придёт. Если надо будет.

– Если надо? Если надо?! Вот сейчас, когда надо телогрейку зашить – надо! Когда воду от ручья вёдрами таскать – надо! Когда из соседей одни волки – надо! И такую музыку надо, чтобы сразу нас отсюда унесла подальше и потеплее! Вот над этим работать надо или нет?

– Жить надо.

Лицо Ларисы побелело, она хватанула воздух, собираясь разразиться ещё одной тирадой, но вдруг замолчала и, медленно выдохнув, опустилась обратно на табурет.

– Знаешь, Саша, это уже слишком. Три года – это слишком. Молчание твоё и упрямство – слишком. Я не за тем из села уехала и за тебя замуж вышла, чтобы в этакой глуши пропадать. Спасаться мне надо от твоего «дара» и Степку спасать. А ты, если хочешь, оставайся здесь – плесневей, как гриб.

– Всякий гриб на месте хорош.

– И избавь нас от своих «премудростей». Сам ими утешайся и этнографов развлекай, если вдруг доберутся до тебя когда-нибудь. А мы в город уйдём, пока осень не наступила. Как раз к началу учебного года успеем попасть. И не в уездный интернат, а в нормальную школу! Нормальную, слышишь, мерзавец!..

Громкий шорох прервал слова Ларисы. Она обернулась, и увидела в пятнадцати шагах Степку в большой, не по размеру куртке и болотных, низко подвёрнутых сапогах, со стареньким ружьём за плечами. У ног сына лежали торока с подбитыми утками, на лице засохли брызги грязи, и между ними пробиралась одинокая слеза.

И только тогда Лариса заплакала сама.

Дора все же уехала. Промаялась с неделю, бродила по пустошам, плохо спала и неохотно вступала в беседы. А потом однажды не пришла к завтраку. Недовольный Марсель пояснил, что девушка подала заявление и он самолично отвез упрямицу на станцию. Ощущение неправильности происходящего резануло сквозняком из-под двери, Кумкагир тоже не находил себе места. Удивительно, но Девятаев легко перенес разлуку с бывшей подругой и даже сдружился с новеньким – долговязым, тощим и неуемным как щенок лабрадора Гамлетом Закаряном, запасным из московской группы. Они вместе гоняли «Малыша» по тундре, выделывая немыслимые пируэты, вместе обедали, резались в нарды и спорили до хрипоты о конструкции паруса.

Все дело в сверхлегких материалах, тончайших почти бумажных листах из стеллорита – сплава алюминия и молибдена, способного улавливать мельчайшие лучи света. И преображать их в энергию, необходимую для движения парусника. Гибкость конструкции, ее подвижная, колеблющаяся поверхность поможет не сгореть, не расплавиться и выдержать нагрузки дальнего перелета…

– Износ материалов внесен в расчеты. Естественно, звездная пыль сработает абразивом и будет стачивать корпус. А команда ботов-ремонтников – накладывать нанопластыри на ослабевшие участки обшивки, – важно подняв палец, разъяснял Девятаев.

– А если метеорит жахнет? И останутся от паруса рожки до ножки? Парусник же не маневренный, не увернется от булдыгана. Корабль не сможет двигаться дальше, и останется только годами ждать смерти в железной коробке. Про «Гагарина» помнишь? – горячился Гамлет.

Помнили все. Межпланетный парусник новейшей конструкции стартовал к Юпитеру пять лет назад. И попал под кометный хвост – неучтенный, случайный. К сожалению, обшивка частично удержала удар, космонавты остались живы. Зато паруса разнесло в клочья одномоментно, «Гагарин» потерял скорость и стал дрейфовать в пустоте. Ни один из кораблей, бывших в системе, не успевал на помощь – слишком медленно, чересчур далеко. «Степан Разин» рванулся с Марса, «Мэйфлауэр» с орбитальной базы, термоядерный «Мао» – с Каллисто. Тридцать девять, тридцать семь, тридцать два дня пути… «Гагарин» замолчал на тридцатый – восстановить систему регенерации воды космонавтам не удалось.

– В Роскосмосе же не дураки сидят – отправлять людей в Межзвездную голенькими. Мы их лазерами, дружище, – хрусть и пополам! – отмахнулся Девятаев. – За пять лет оборонные комплексы разработали, сбиваем врага на подлете!

– Да знаю я, – отмахнулся Гамлет. – Читал, смотрел, думал много. А если?…

– А если мы повзрослеем раньше, чем корабль будет готов к полету? – хмуро спросил Кумкагир. – И весь наш треп окажется ни о чем, потому что дальше Марса нас никто не запустит. Станем сидеть под плексигласом в полнейшей безопасности, лапки у восьминогов считать и на звезды с тоской поглядывать. Хватит разводить пессимизм. Летим значит летим и будь что будет!

Уязвленный Девятаев отвернулся к окну, сделав вид, что весенние игры песцов – невероятно увлекательное зрелище. Гамлет замахал руками:

– Кто говорит не лететь? Я говорю не лететь? Надо конечно! Только я еще и вернуться хочу. У меня в Гюмри девушка, Гаянэ, знаешь какая…

От злости Кумкагир чуть не ляпнул, что никакая Гаянэ не станет ждать жениха тридцать лет. Но вовремя сдержался – не его дело. Вежливо кивнул, глянув на фото глазастой тонколицей подружки товарища, похвалил удачный выбор и ретировался.

Сырой уличный воздух ударил в лицо. В палатке как ни крути пахло – потной одеждой, резиной матрасов, подмокшей обувью, присыпкой для ног, острым копченым мясом – Гамлет приволок с собой несколько палок суджука, лопал сам и охотно кормил друзей. Точнее друга – Кумкагир так и не свыкся с новеньким и наотрез отказывался принимать твердое как камень лакомство. По слухам суджук готовили из конины, а Кумкагир не желал понимать, как можно есть лошадь. Предки, небось, лопали и не жужжали – и олешку, и медведя, и коника. А он, видите ли, кобенится…

В космическом корабле смердит куда гаже. Там спертый, многажды перегнанный воздух, мертвая технически чистая вода с неуловимым привкусом химии, резкая вонь реагентов, тяжелый дух человеческих тел – поди помойся при дневной норме в пять литров. И каюты куда теснее – никакого личного пространства, почти никакого уединения, раздражает каждая мелочь, каждое неудачное слово или грубая шутка. Все на стрессе и все на взводе. Нужно постоянно контролировать и себя и других, быть бережным к людям, считать до сотни в уме и старательно дышать ровно. Здесь, если все достали, берешь и выходишь наружу, шляешься между лиственниц и невысоких сосен, умываешься снегом, со зверьем возишься. А там от команды не спрячешься. Любая серьезная ссора навредит экипажу не меньше метеорита. Значит придется учиться общаться – если хочется на «Гамаюн» конечно же… Иначе Первая Звездная полетит в букачачу вместо Проксимы Центавра.

Первая смена уже закончилась, работы до утра не светило. Идти в клуб, смотреть в знакомые до тошноты лица, перешучиваться с рыжей поварихой или играть в шахматы с Марселем не хотелось ничуточки. Товарищ начальник последние дни словно с цепи сорвался, отчитывал людей за всякую ерунду – подумаешь, устроили гонки в скафандрах, нарисовали лишнее на воротах или, скажем, обменяли ящик тушенки на зуб динозавра, оказавшийся при ближайшем рассмотрении окаменелым мамонтовым дерьмом. Не иначе, старику докучают экологи – волосатые пикетировали стройку еще два раза, пробовали докапываться до персонала и окуривать буровую установку шалфеем. Были с позором изгнаны – но надолго ли?