– Ох, ну что же мне теперь делать?!
– Ты не подумай, – обеспокоенно начал Хазен, – я совсем тебя не держу! Я не для того…
Это, конечно, была неправда.
Хазен держал ее, держал до изумления крепко. Не этими, конечно, подарками, подарки что? Просто годы, проведенные с ним, сделали свое дело, они с Таиной стали единым целым, и даже Кублах, которого она любить вовсе не перестала, Иоахим, Йохо, ничего не мог этой связи противопоставить. Таина вдруг поняла, что в любом случае вернулась бы к мужу. Что бы Кублах ни делал.
В истерике она стала биться головой об пол, Хазен мгновенно оказался рядом, поднял, прижал к себе, начал успокаивать, как ребенка. Таина с яростью стала бить по нему острыми кулачками, закричала что-то оскорбительное и непристойное…
– Ну, будет, будет…
…Потом обмякла, обвисла, смирилась и еще долго всхлипывала.
Через час они мчались на маленьком и с виду ненадежном вегикле к Архипелагу Мертеессен, где есть такая звезда – День Гнева.
День Гнева. Название солнца, под которым давным-давно угнездились хазеновские предки, потрясло Таину в той же точно степени, что и Кублаха. Она, правда, не стала плотоядно скалиться и с предвкушением потирать руки. Наоборот, обмерла, словно бы от ужаса, хотя и ужаса настоящего не почувствовала, а так – мурашки, прикосновение страха.
Словоохотливый водила, изъяснявшийся на еле понятном наречии, рассказал ей о происхождении этого поистине чудовищного для любой населенной звезды названия. О какой-то ссоре между пилотами, впервые открывшими, что под этим невзрачным на вид светилом копошится почти земная жизнь; об их трагическом приземлении, о странной дуэли над пропастью; о болезни, исцелении и суде; о последней воле оставшегося в живых пилота.
Хазен помалкивал. Он, естественно, не раз и не два слышал эту легенду, не имевшую, впрочем, никакого отношения к тому, что было на самом деле. А на самом деле история случилась вполне обыденная: имя открывателя звезды было то ли Дизираи, то ли Де Сераи, он этим именем почему-то очень гордился и увековечил, назвав им пусть малую, но звезду. Потом какой-то грамотей, имевший отношение к депту космической картографии, переиначил название на латинский манер – Dies Irae, День Гнева. Он-то полагал, что в переводе это значит День Иры, одной из его тогдашних девиц. В течение полутора с лишним веков перемена названия человечеством замечена не была, а потом уже и неудобно было менять снова – как-никак почти двести лет имени, не хухры-мухры.
Заметив, что рассказ водилы сильно действует на жену, он склонился к ней и шепнул на ухо, что все это бабкины сказки, а на самом деле… Но было поздно. Мрачность легенды, многократно усиленная тоном рассказчика и, главное, его труднопонимаемым диалектом, из-за которого добрую половину приходилось додумывать самостоятельно, потрясла Таину; в той легенде узнала она грядущий поединок Кублаха и Гальдгольма, и даже имена пилотов напомнили ей обоих ее мужчин; также и собственную судьбу, неотвратимую и горькую, признала Таина в невнятной сказке.
– Про нас это название, – еле слышно сказала она Гальдгольму. – Про нас рассказал водила, про наш День Гнева. Нам от того дня не убежать, милый Гальдгольм.
Хазен крепко обнял жену и поцеловал в холодные губы. Таина в ответ зажмурила глаза и затаила дыхание, но Хазен ничего не сказал.
У Дня Гнева была единственная полноценная планета. Как бы в пику необычному названию солнца, а может быть, и действительно в пику, ее имя было самым стандартным из всех стандартных – Терция. Три ее города, разнесенных по разным континентам, были, по утверждению Хазена, похожи друг на друга, как три капли воды. Невозможная пыль, ратуша в центре, окруженная приземистыми официальными зданиями магистрата, суда и тюрьмы, и концентрические улочки, уставленные провинциальными двухэтажными особнячками с кустарниковой оградой – обязательно в светло-коричневых тонах, обязательно со скромными садиками и крытыми бассейнами.
Хазеновский фамильный особняк от этого стандарта не отходил, разве что был на этаж выше. Таина, много лет прожившая с Хазеном, никогда прежде здесь не бывала, даже наездом. С первого же шага на Терции (местные звали планету мягче – Терсиа) на нее навалилась душная, физически ощущаемая скука. Наверное, из-за этой скуки Хазен и не желал привозить ее сюда. Таине же, наоборот, она понравилась.
Особняк – это сразу поразило Таину – был необычайно древен. Сложен из коричневого гладкого камня, причем настоящего. Вообще, там не было почти ничего искусственного. Двери не распадались, не разнимались, а распахивались, нежно поскрипывая на плохо смазанных петлях. Позади главного дома стоял огромный и, видимо, давно заброшенный ракетный сарай. К счастью, домашний интеллектор «Шемми», с которым взбудораженный Хазен так и не удосужился познакомить Таину, работал хорошо – и дом, и садик (три окультуренных ацидоберезы и вековая северная пальма посередине, обсаженные фигурно вырезанными кустами мелколистного акствамариска) были прекрасно ухожены и источали уют. Чудесным образом пыль с улицы на участок Хазена не проникала.
Все еще встревоженная легендой о Дне Гнева, Таина уселась в гостиной напротив окна, выходящего на улицу и бассейн.
– Осталось только одно дело, – заявила она Хазену. – Мы зря так уехали. Нужно было сначала окончательно решить с Кублахом. Рано или поздно он здесь появится.
Хазен посмотрел на свои кулаки и мысленно перебрал коллекцию оружия, развешанного по стенам соседней комнаты.
– Пусть появляется. Встретим. Хотя я думаю, что в такой глухомани он нас разыщет очень нескоро.
– Он нас разыщет скорей, чем ты думаешь.
Кублах разыскал их скорее, чем думала даже Таина.
Он разъяренно ворвался во двор, походя отбросил в сторону «Шемми», тут же истошно заголосившего, и забарабанил кулаками в запертую дверь.
– Хазен, сволочь, открывай! Я знаю, вы здесь прячетесь!
Таина, сидевшая на своем наблюдательном посту, но Кублаха прозевавшая, испуганно вскрикнула и вскочила с места.
– Не надо, не иди, я сама с ним поговорю! – выдохнула она.
– Нет, – ответил Хазен.
Он повертел в руках приготовленный для такого случая скваркохиггс, отложил в сторону и, солидно крякнув, начал спускаться по лестнице. Внизу бесновался Кублах.
– Открывай! Я разнесу в щепки твою проклятую дверь!
– Гальдгольм! Не надо!
Хазен открыл дверь.
– Ты быстро, – тихо произнес он, стоя в проходе.
Кублах не слышал Хазена. Ему мешал грохот его собственного сердца.
Он что-то неразборчиво рыкнул и бросился на соперника. Тут же наткнулся на мощный кулак, отлетел в сторону, упал, ударившись затылком, но мгновенно вскочил и снова ринулся в бой.
Так повторилось несколько раз. Хазен, не меняя позы, стоял в дверях, спокойный, собранный – ни гнева, ни даже стали не замечалось в его взгляде, только настороженность и внимательный прищур. Сам он не нападал и бил только тогда, когда Кублах кидался в очередную атаку.
Каждый удар его был оглушителен, но, казалось, только прибавлял Кублаху ярости. Правда, где-то на самом дне ярости тоненько бренчал колокольчик испуга. Уж слишком железны были удары, слишком сильно выбивали сознание каждый раз, в нормальном состоянии Кублах не выдержал бы и одного.
И он прекрасно понимал – опять-таки на самом дне ярости, – что и в этом его нечеловеческом, невменяемом состоянии число ударов, после которых он способен вставать на ноги, очень даже ограничено.
После пятого или шестого падения Кублах по-прежнему резво вспрыгнул на ноги, но с атакой долю секунды повременил. Его затуманенное сознание все так же было охвачено бешенством и звало в немедленный бой, но колокольчик испуга призывал хотя бы на миг остановиться и подумать, что делать дальше, чтоб победить.
Размышления, как было сказано выше, заняли у Кублаха всего лишь долю секунды, и Хазен эту долю с удовлетворением про себя отметил: он уже утомился ролью кулачного бойца, и к тому же стойкость Кублаха его донельзя раздражала. Он был готов уже на что угодно, лишь бы закончить схватку. Он чувствовал: еще две-три таких атаки, и он непременно отбросит джентльменский стиль защиты, сам ринется в нападение, а там уж будет драться до полного уничтожения Таининого любовничка. И неважно, что подумает, скажет или сделает жена. Уж очень был Хазен на Кублаха разозлен.
