На всякий случай он включил в творческой режим инфоблокады и вместе с «Малышом» стал гадать, как найти Дона. Минут пятнадцать интеллектор копался в своих миллионах сумасшедших идей, но ни к каким решениям, кроме самых патологических, это не привело. Тогда «Малыш», смущаясь из-за заурядности своего совета, предложил опросить друзей Дона.

– Чего они не скажут Космополу, с удовольствием скажут вам.

Для начала Фальцетти очень огорчился и самым едким образом своего помощника высмеял. Потом пожал плечами и склонился над мемо, которое было исполнено во вкусе хозяина – в виде красного марсианского божка с рукояткой полированного железа.

– Ну? И где этих друзей искать?

Божок заморгал зелеными экранчиками и выдал первый ответ.

Задача оказалась совсем не сложной, и уже через час Фальцетти вызывал по закрытой линии первого из знакомых Дона – некоего Негасема Азурро, удачливого и буйного хнекта. Азурро, проверив для начала, с кем говорит, сообщил, что к нему из Космопола уже приходили, но он ничего не знает, кроме того, что пару недель назад Дон действительно с ним связывался, просил убежища, но, сами понимаете, даже последний псих не пойдет на такое с человеком, у которого свой собственный персональный детектив. От Негасема Фальцетти узнал имена еще нескольких знакомых Дона и стал связываться с ними. Результат был тот же – да, Дон недавно объявлялся, просил убежища, не получил, сами понимаете почему, и вот вам еще несколько имен к списку в качестве утешения.

Дон оказался удручающе общительным, список стремительно увеличивался, и после пятнадцатого разговора у Фальцетти от злости снова начались судороги. Снова прибежал ублюдок, снова стал с жужжанием семенить рядом сервер, а «Малыш» вместо Фальцетти продолжил движение по списку знакомых Дона. «Малыш» очень хорошо, даже несколько издевательски, копировал голос хозяина, никто подмены никогда не замечал, поэтому и результат у него получался тот же, что и у Фальцетти, – ноль сведений о местонахождении Дона и несколько новых имен в качестве бонуса. На исходе пятого часа, когда Фальцетти, не в силах унять раздражение, давно уже покинул творческую и теперь нервно мерил шагами спальню, «Малышу» повезло. Барнаби ван Молст, содержатель астероидной гостиницы для космоломов и прочего подобного сброда, сообщил ему по секрету, что часов этак сто назад Доницетти Уолхов по его совету направился на одну из фасетт, занятых исключительно хнектами. Дальнейшее было вопросом техники.

Узнав, что Дон обнаружен, Фальцетти чуть не заполучил сердечный припадок – теперь уже не от раздражения, а от радости. Все складывалось как нельзя лучше. Он приказал «Малышу» послать на фасетту заранее приготовленное послание и облегченно откинулся в кресле. В который раз – исключительно благодаря собственному уму – он выиграл. Он переиграл моторолу, не прибегая ни к каким хнектовским ухищрениям типа запутывания словами или логического гипноза. И теперь матрицей станет тот, кого он выбрал. Не какой-то там сволочь и гадина Эми Блаумсгартен, способный только на одно – без всякой причины швырять камни в спины достойнейших представителей человечества.

Фальцетти не знал, что у Дона Уолхова никогда не было знакомого по имени Барнаби ван Молст. Не знал он также, что на самом деле ни Барнаби, ни его астероидной гостиницы никогда не существовало. Существовал лишь коммуникационный фантом, созданный лишь для того, чтобы с ним связались в поисках Дона. Фальцетти было невдомек, что благодаря несанкционированному соединению бортовых фасетты Дон уже восемь часов как вычислен моторолой Парижа‐100.

Мальчишка окликнул его, и он вздрогнул – вот главное воспоминание, которое будет потом преследовать Дона до самой смерти, просто изводить его будет… а, казалось бы, такая пустая мелочь. Особенно если учесть, куда он шел, с каким решением и к чему это решение впоследствии привело. Вот уж действительно несоразмерные вещи.

– Дядь, подержи коробочку, дядь! – вот что сказал ему тот мальчишка.

И он вздрогнул.

Тут вздрогнешь. Тут еще не так испугаешься. Тут вообще в штаны наложишь – когда все против тебя, когда во всей Вселенной не найдется не то что убежища, но даже и человека такого, который бы тебе сочувствие выказал. Когда идешь, словно крадешься, по улице Хуан Корф, главной, между прочим, артерии города Париж‐100, единственного населенного пункта на планете с тем же названием, то есть опять-таки Париж‐100, – идешь и каждую секунду рискуешь напороться на знакомого, просто даже удивительно, что не напарываешься пока.

Еще бы! Тут и не так вздрогнешь!

Вечер, все высыпали на улицу прогуляться, а где лучше всего прогуливаться в Париже‐100, как не по улице Хуан Корф? Мягкий гул голосов, надменные прогулочные кузнечики и масса, масса людей. С другой стороны, столько лет прошло, вряд ли здесь осталось так уж много знакомых, вряд ли велик риск.

Вот так вот. Приходишь в когда-то свою квартиру, а там чужие люди расположились как у себя дома, и другая мебель, и расставлена по-другому, и смотришь вокруг себя, и поражаешься несправедливости, что вот не можешь никому претензии предъявить на собственный дом. Очень большое место занимает в жизни человека место, где он живет или, может быть, жил когда-то. Именно что гнездо.

И тем не менее. Как бы мало ни оставалось знакомых у Дона в Париже‐100, они все же были. Его могли знать хотя бы через родителей. Уолховы – фамилия известная в здешних краях. Уолховы заведовали здесь Ботанической лабораторией, был еще родственник-художник, и, конечно, была мама, мадам Уолхов, тоже в своем роде знаменитая личность… Да и сам Дон известен многим хотя бы по розыскным объявлениям. Словом, вполне могли узнать. А тут еще этот мальчишка.

Ну, знаете, такой: с длинным лицом, с белесыми, почти бесцветными волосами, с обязательными веснушками и этим уличным хамовато-деловым видом.

– Подержи коробочку, дядь! Тебе это. Хочешь?

– А? – сказал Дон.

– Коробочку.

Дон развеселился. Он не улыбнулся мальчишке, потому что не хотел портить ему игру. Подержи коробочку, надо же! Древняя, целиком стопарижская шуточка. Дона чуть слеза умиления не прошибла, когда он протянул руку к ней. Красивая, блестящая, черная с золотыми разводами (упаковка от детского вокса «Умница»), а в его детстве были оранжевые коробочки и еще зеленые. Нет, ну, конечно, никаких умильных улыбочек, он сыграл как надо – почему не порадовать паренька? Этакого балбеса сыграл, жадного до подарков, и глаза бестолковые, он однажды дал такому коробочку, вот смеху-то было, до сих пор помнится.

– Это мне, что ли? Ну-ка, дай-ка сюда! – Он взял протянутую вещицу, строго посмотрел сначала на паренька, потом на нее и с по-дурацки подозрительным видом осторожно отколупнул ногтем крышку.

Он, конечно, знал, что там внутри, и приготовился картинно испугаться, но и на самом деле вздрогнул, когда оттуда с треском и насекомо-злобным шипением выплеснулись отвратительные щупальца, захлестнулись вокруг правой кисти; Дон, опомнившись, сделал вид, что обмер от ужаса и сдавленным голосом произнес:

– О-о-о-ой-й-йя! Чт… Что это? Ава-ва-ва-ва-ва!

Мальчишка, немного разочарованный таким скромным испугом, неуверенно хихикнул и, готовый удирать со всех ног, задержался все-таки на секунду, явно надеясь на пусть запоздалую, но более живую пляску ужаса, которую вполне можно от такого олуха ожидать. Их взгляды – ждущий и делано испуганный – пересеклись, и тогда Дон, пожалев мальца, сказал еще раз, тихо, внятно и с выражением:

– Ой, мама!

Мальчишка с готовностью осклабился, зараза такая, издевательски загоготал и помчался вниз по Хуан Корф, громко смеясь и показывая на Дона пальцем, что вообще-то было уже лишним.

Дон торопливо нагнул голову, пряча лицо. Он сунул коробочку с обмякшим чудовищем в карман вервиетки, неслышно хмыкнул и пошел дальше. Он и не думал даже, что часто потом будет этого мальца вспоминать, потому что пока никакого смысла вспоминать его не было, ничем таким символичным эта встреча не отличалась, а вот поди.