Польша – первая из европейских стран, куда я приехал вместе с Па Ди Истом. В Варшаве жрец повел меня по улице, вымощенной плиткой, в католический собор Святого Станислава, с высокими готическими сводами и старинными витражами. При входе мой учитель чуть задержался, будто прислушиваясь к чему-то…

Оказалось, он просто пытался определить энергозаряженность толпы. Собор был полон, не протиснуться. Из-за тесноты я не мог отличить живых от мертвых и понять, кого здесь больше, тех или других.

– Угрожающий вид вашей цивилизации, – проронил Па Ди Ист, указывая мне на ужасные страдания присутствующих покойников. Большинство из них не понимали, где и зачем они. – После смерти человек не становится более просветленным, он остается на том духовном уровне, на котором его застала смерть.

По желанию кого-то свыше собрались вместе души умерших и ничего не подозревающие об их присутствии живые люди, и между ними получилось нечто вроде диспута.

Языкового барьера не существовало, поскольку сознание одно для всех.

В церкви присутствовали исключительно христиане, но самых разных направлений: католики, православные, лютеране, англиканцы, иеговисты, баптисты…

– Вот собрание душ, формирующих ваш общественный разум, – продолжил Па Ди Ист. – Послушай их мысли, чтобы составить общую картину информационного поля, наведенного над Европой. Тебе полезно.

Я достал блокнот и принялся машинально записывать все, что слышал вокруг…

На следующий день в гостинице «Hilton», где я остановился, под звуки арфы, раздававшиеся из уютного внутреннего дворика, я отредактировал свой конспект – получилось следующее.

Сначала вразнобой шелестели голоса находящихся на первой ступени царства мертвых:

– После смерти мне не пригодились ни моя профессия, ни мои деньги, ни мой дом, ни даже мой английский костюм…

– Никто из людей не хочет умирать. Но смерть – очевидная неизбежность. Из этого неприятного для людей противоречия они нашли своеобразный выход: делают вид, что смерти не существует. В действительности оказывается, что смерть неизмеримо больше жизни....

– У всех живых страх смерти. Поэтому люди не говорят о ней и сторонятся умирающих: когда настал мой час, и предсмертная тоска накрыла сознание, не нашлось никого, кто подержал бы меня за руку…

Потом я услышал другие реплики, тех, кто достиг второй и третьей ступеней и мог уже обобщать свои эмпирические наблюдения.

– В прошлом человек, созерцая мир, во всем видел Бога. Теперь мировоззрение разведено по углам этики, эстетики, идеологии…

– Нужно фундаментальное переосмысление религиозной веры…

– Нет веры в Бога у людей, чье сознание поглотил рынок. Ее редко встретишь даже среди тех, кто не участвует в рыночной борьбе…

– У нас могут быть собственные представления о вере, их надо оставить и принять высший авторитет церкви…

– Часто церковь вручает духовную власть не самым лучшим людям…

– Да, иерархи могут быть несовершенны, но сами общественные институты, которые они представляют, священны…

– Что такое христианская вера? Это канонизация морали, изложенной апостолами. Но человек в состоянии осознать себя и вне апостолов. Поэтому католик, например, допускает философию рядом с теологией, но неканоническую трактовку текста Библии считает причиной религиозных раздоров....

– Для православного ссылки на Писание означают, что вера толкуется неверующим, а религия становится наукой....

– О, это православие! Западному человеку ваши иконы чужды, а ваш ритуал кажется театральным действием…

– А я вам скажу, что Запад, смотрящий сверху вниз на православие, более склонен к предрассудкам, чем Россия!..

– Мы, живые и мертвые, с пеной у рта доказываем друг другу правоту православия, католицизма или протестантизма… Но Иисус приходил учить не дискутировать, а жить. Наши дискуссии беспредметны, пока мы не стали на почву реальности. Поскольку сейчас нет общего представления, что хорошо, а что плохо, единая концепция веры невозможна, и во главу угла должно быть поставлено полное раскрытие индивидуальных способностей человека. А чтобы такая свобода не вошла в противоречие со свободой других, ее надо ограничить непричинением вреда окружающим. Делать все, что хочешь, можно только до границы индивидуальной свободы другого человека....

– Для меня церковь – это безразличное пространство культурной отвлеченности. Никакой мистической морали вообще нет. Естественный разум, опирающийся на эмпирические знания, – вот единственная моральная ценность. А повредившиеся в уме интеллектуалы лишь навязывают свои галлюцинации и становятся проповедниками самых безосновательных культов....

– Всем христианам необходимо объединиться, чтобы противостоять секуляризованному миру. Почему уже сейчас половина верующих отказывается называть себя католиками, православными, баптистами, а называет себя просто христианами? Потому что экуминизм спасает единое тело Христа от расчленения перед церквами и сектами…

Наедине со мной Па Ди Ист подвел итог этому диспуту мертвых и живых.

– Глядя на них, задумаешься, где больше заблуждений: в безбожии или в подобной религиозности. Одни, принимая религию, принимают лишь те правила, которые сами навыдумывали и тщательно их соблюдают. Другие ищут себя в слепой заимствованной вере. Третьи – в теологии. Но смысл того, что и во имя чего они делают, накрепко закрыт от них, поскольку истина дается только расширением сознания, а последнее достигается самоочищением.

Главный изъян большинства ваших наивных теологических умствований – вы не признаете реинкарнацию. Считаете, что души творятся Богом в моменты физического зачатия. Это отнимает у вас всякое разумное отношение к своему саморазвитию: нет ни предназначения, заложенного в прошлой жизни, ни ответственности перед будущим воплощением. Поэтому все вы и на земле, и под землей ежедневно спокойно грешите и тут же просите у Бога прощения, надеясь таким образом обеспечить себе безнаказанность. Но прощает ли Он вас? Вот в чем вопрос.

Следовать за духом куда труднее, чем за живым учителем. Тот, кто учит меня, – всего лишь сгусток тумана: не подумай я о нем, и он останется незамеченным. У него нет физической возможности привлечь мое внимание.

Еще в России он жаловался:

– Ты почему-то очень не хочешь общаться со мной, хотя я уже несколько раз порывался к тебе обратиться: то тебе было некогда, то ты устал… Ты теряешь время, а мне бывает очень трудно достучаться до тебя. После работы ты просто невменяемый, впиваешься в телевизор и смотришь все подряд. В таком состоянии с тобой трудно говорить на духовные темы.

Однако и я не могу разговорить Па Ди Иста, если он того не хочет. Состоится беседа или нет – зависит в такой же мере от него, как и от меня. Хочет – он разговаривает, не хочет – никакие мои вопросы и проблемы не прервут его молчания.

Поэтому, когда я слышу в своем мозгу характерные щелчки разрядов энергии Па Ди Иста, напоминающие перестук молоточков, то беспорядочный, то мерный, как ход часов, я понимаю, что учитель создал вокруг меня поле для общения и мне надо поспешить уединиться.

Не всегда это удается. «Надо меня слушать, когда я хочу говорить», – ворчит в таких случаях Па Ди Ист.

Иногда я забываюсь и воспринимаю жреца как реально существующего человека. Я слушаю его десять, двадцать, тридцать минут… И только после его слов: «На сегодня я всё… У тебя есть вопросы?», когда он начинает на моих глазах трансформироваться в бесформенное облачко, я осознаю всю необычность этих сеансов. «Ну, давай, задавай вопросы!» – подчас очень сердито, видя мою растерянность, теребит меня жрец.

Обычно в этот момент меня душит сильный кашель: потусторонняя сущность удаляется, и происходит мое переключение на наш мир, редко удачное. Я не то, что не могу задавать вопросы, я дышать не могу.