Рядом с друзьями у стойки трактирщика сидели двое: викинг и какой-то клерк. Кто из них был опаснее, Сухой затруднялся ответить. Викинг был явно из преображённых (на что указывал жуткий запах пота и крови), но и клерк, накидавшийся так рано, тоже походил на берсерка, которому нечего терять. Викинг выглядел колоритно: высокий, со светлыми волосами, часть которых была заплетена в боевые косы, зеленая рубаха со знаками Одина, явно сшитая на заказ, что говорило о том, что он хорошо зарабатывает. Естественно, он был не в доспехах – не на службе же. А вот худенький клерк со взъерошенными чёрными волосами был в офисном костюме, хотя явно на работу сегодня не собирался.

– Ты в дружине, что ли? – начал разговор с викингом Сухой.

Тот угрюмо кивнул, втирая в бороду остатки пены от выпитого пива. Видимо, от этого его борода и была такой густой.

– Приехал, или из местных? – не унимался трубадур.

– Из местных, но кровь настоящая, северная! – ударил себя в грудь викинг.

– Круто! Я – Сухой, а та валькирия у сцены – Красная. Приятно выпить с настоящим норвегом! – он сделал знак трактирной служанке, чтобы та принесла ещё пива.

– Харальд, одноглазый! – ответил викинг.

Сухой пристально посмотрел на него: глаза были на месте.

– Это я заранее взял себе такое прозвище. Наши глаза теряют часто, –заметил Харальд интерес Сухого. – А славу надо продумывать заранее. А вот ваши прозвища я что-то не пойму!

– Согласен, – кивнул в сторону подруги Сухой. – Надеюсь и вселенную это запутает.

Харальд хмыкнул. Бояться богов викингу не пристало. Если те бросили вызов, то нужно принять испытание, которое приведёт тебя в Вальгаллу, а не хитрить. Он считал, что на каждого хитрожопого у Локи всегда найдётся время для шутки. Хотя само преображение бывшего электрика седьмого разряда в высокорослого викинга кто-то может посчитать за издевку – подумаешь, не хватило одного разряда до бога-грома Тора.

– Харальд, ваши не рассказывают о каких-нибудь вратах богов или чём-нибудь героически-мифическом? – спросил Сухой.

– Нет, у нас всё охрана да попойки. Ждём, когда все осмелеют и решат снова воевать, вот тогда и наступит время героев. А то, после того, как танки стали превращаться тараны и осадные башни, а автоматы – в мечи и топоры, войны решили прекратить; сыкуны недоделанные, – Харальд сплюнул на пол. – Мне понравилось, когда запасы АК преобразились в палки и дубины. Кому-то даже обидно стало, но дубины-то были отличные. Да и за какой конец не возьмись, со своей задачей проламывать головы отлично справлялись – даже обезьяна сможет их освоить.

Сухой, показав, что абсолютно согласен со столь экспертным мнением, сделал большой глоток из принесённой кружки. Он посмотрел на лицо Красной, которая, прищурившись, явно придумывала какой-то эксцентричный перфоманс – в этом он не сомневался, лишь надеялся, что после него не придётся убегать от разъяренной публики. Отрыжка Харальда вернула его к разговору.

– Жаль, – сказал Сухой.

– А зачем тебе? – спросил Харальд. – Тебе чего, не хватает приключений в этом отмеченном богами месте – смотри, сколько всего происходит, а сколько ещё произойдет.

– В любом случае, даже преображённое – уже было, это всё уже было, – сказал Сухой, намекая на средневековость «преображенных масс». – А я надеюсь, что появится что-то по-настоящему новое!

– Скажи ещё, что тебе нужны единороги и драконы! – Харальд залился смехом.

– Так они, возможно, тоже были, – засмеялся в ответ Сухой. – Вот и ищу, что появится что-то совершенно новое, то, чего в мире ещё не было.

– В Стамбуле объявился какой-то дед. Его по новостям крутят, что, мол, он призывает всех бросить вызов богам; спроси у этого взбесившегося проповедника, – затянувшись сигаретой, произнёс клерк.

– Может быть, бродячего проповедника? – решил уточнить Сухой.

– Не-е, именно взбесившегося! – подчеркнул клерк. – Он бывший епископ или патриарх какой-то, который вдруг решил говорить правду. Оттого и стали его называть «взбесившийся проповедник». Хотя по мне, очередной псих ненормальный. Это конец света – всем понятно. Все хотят сохранить свои никчёмные жизни, вот и цепляются за любой бред. Я вот жду, когда изменюсь, чтобы послать всё к чёртовой матери. Хочется закричать в небо – ну давай уже! Трусь в местах нового мира, даже домой не захожу. Но ничего не происходит, а кто-то зубы пошёл почистить, а вышел бабой. Ха-ха-ха! Козёл, а ещё говорил, что я не мужик!

– Слушай, Сухой, а вдруг ты тоже в реальности женщина? – бодро ворвалась в разговор Красная, которая была явно довольна запланированным выступлением.

На несколько секунд Сухой стал похож на белку из ледникового периода, которая поняла, что орехов больше не будет. Но, помотав головой, будто сбрасывая с себя морок, обратил мысленный взор внутрь себя, чтобы нащупать ментальные первичные половые признаки.

– Зато с тобой будет куда интереснее дружить. И мне, и твоим новым друзьям, – все, кроме Сухого, разразились забористым смехом.

Они дружно выпили, и даже клерк повеселел. Всё-таки трактирные разговоры – это какой-то особый вид сотворчества, в результате которого может появиться новая идеологема или пара синяков под заплывшим глазом. Пока что разговор за стойкой развивался в нужном для Сухого русле. Он никогда не мог поймать момент, когда следует покинуть злачное место поиска истины, чтобы предоставить место другим искателям. В результате поиск истины превращался в банальный анатомический экскурс, когда ты открывал для себя до того незнакомые болевые ощущения. Да и знание о расположении внутренних органов посредством болевых сигналов становилось более точным. Так Сухой себя успокаивал, когда после подобных моментов прикладывал платок из ведра с колодезной водой к опухшим местам. Красная ограничивалась древним поверьем: «Болит – значит живой!».

Сухой достал бумагу, перо и чернила, в которые превратился его любимый планшет. Чернильница была серебряной в виде кицунэ, что говорило о том, что реклама планшета и его цена соответствовала высокому качеству продукта до того, как тот превратился в набор для писца. Пером Сухой писал медленно, но это позволяло взвешивать каждое слово, чего раньше он за собой не замечал. Ему это нравилось, потому что учило ценить содержание слов и их красоту. Он записал: «Стамбул, проповедник, вызов богам… источник?». Сделал это на случай, если память подвергнется алкогольному или физическому воздействию. Сохранить идею их с Красной путешествия, которая зародилась у него в голове, было для него очень важным. Возможно, этот проповедник поможет им найти источник всего этого «преображения масс».

– Слушай… как тебя… – Красная обратилась к клерку.

– Неважно, – ответил он, докуривая сигарету.

– Верен себе до конца… Чего там, в деловом центре? О чём говорят? Чего хотят? – спросила она с присущей женщине практичностью, так как все эти философские мужские поиски её мало волновали.

– Переводим всё в золото и серебро по своим правилам и курсам, пока вселенная не обнулила наши циферки, – клерк явно с презрением относился к своей работе.

– Драгоценные камни? – уточнила Красная.

– И это тоже, – засмеялся он. – Сейчас мужья боготворят своих жен и любовниц за выпрошенные ими в прошлом драгоценности. Всё-таки женщины нутром чувствуют, где настоящее.

– Это хорошо, – как-то восторженно булькнул Харальд. – Скоро будет, что пограбить!

– А когда мы заливаем вас потоком слов, что у нас к вам чисто платонические и эстетические интересы, вы тоже понимаете, что это не настоящее? – спросил Сухой.

– Понимаем, но нам нравится, когда мужчина старается быть лучше, чем он есть на самом деле, – Красная похлопала своими большими ресницами, а потом показала своему другу язык.

Сухой захотел было записать и эти житейские мудрости, но был прерван подругой.

– Хватит уже писать, дрочила замоскворецкий! – недовольно сказала она. – Давай настроимся на концерт. Освободим голову всякими пустыми разговорчиками.