Работа спорилась. Оборудование в цеху быстро разобрали и вынесли. Началась подготовка к бетонированию.

Несколько часов стирали с женой, полоскали, отжимали, вешали. Точнее, я стирал, то и дело отгоняя жену. Чуть не поругались.

— Ну дай мне, хоть, мелкие вещи развесить на балконе, — требовала она.

— Тебе руки вверх нельзя поднимать, — возражал я.

— Я же, всё равно, буду всё потом сама снимать.

— Это другое, вешать труднее, — отвечал я.

Перестирали всё с горем пополам, пообедали и прилегли отдохнуть. Галия сразу вырубилась и засопела. А ещё помогать мне собиралась.

Часов в пять проснулись, пошёл в гараж за машиной и перегнал её к дому. Жена собрала мне с собой геркулеса для Тузика на неделю и всяких обрезков из мясного отдела на рынке, чтобы в деревне на нашу собаку не тратились, пока я буду на море.

В половину шестого приехал Сатчан. Помог ему перетащить коробки до багажника его жигулёнка.

— Смотри, — показал я ему, — вот эту коробку сожгите нахрен, а вот эту передайте новой команде. Здесь всё нормально. Бухгалтер типографии толковый, аккуратный. Знает, как вести двойную бухгалтерию. Короче, не бросайте его, пристройте временно куда-нибудь. Он вам ещё пригодится.

— Ты, прямо, всё-всё проверил? — с сомнением оглядел документы в нужной коробке Сатчан.

— Все, только итоги не просчитывал. Зачем? Если и вкралась где-то ошибка, то пусть ищут, если кому-то очень хочется. Ошибка ошибке рознь. Ошибка в расчётах серьезных последствий за собой не влечёт. И доказать умысел, в этом случае, практически невозможно.

— Ладно. Я всё понял. — задумчиво проговорил он. — Спасибо. Забери, вот, последний привет от нашей типографии, — открыл он заднюю дверцу, где на сиденье стояли довольно высокие стопки книг, обёрнутые в толстую бумагу. — Бери две, и я две возьму, — велел он и мы потащили четыре стопки книг ко мне в подъезд. Обычно это была одна стопка. Расплатились так, значит, за мою работу. Ну, и отлично, жирный кусок, напоследок, значит. Он помог мне дотащить книги до квартиры, мы попрощались с ним, и он ушёл.

Галию с собой в деревню брать не стал, еду туда и сразу обратно, какой смысл ей лишний раз трястись в машине. Тем более, обратно придётся ехать, набившись в машину, как селёдки в бочку. Опасаться того, что ГАИ остановит и прицепится, что права еще не вступили в силу, не стал — я был уверен, что мои корочки любые проблемы решат на месте. Тем более быковать я не собирался, что может разозлить инспектора и заставить его пойти на принцип, а первой мыслью у любого гаишника, который увидит, сколько мне лет, будет — чьим же я являюсь родственником, если в семнадцать лет уже работаю в Верховном Совете? И зачем ему это проверять, связываясь со мной? В Москве в ГАИ работать лучше, чем в Салехарде…

Приехал немного раньше восьми. Меня сразу за стол усадили, как будто я с работы, а не из дома. Инна с Санькой на руках тут же подсела ко мне узнать, что нового в свете делается. Аришка Тузика начала гонять по всему дому.

— Что, Пётр приезжает? — поинтересовался я.

— Да, на все выходные, — удивлённо посмотрела на меня сестра, типа, что такие глупости спрашиваешь.

— Вовремя мы вам мотоцикл купили, — заметил я. — Бабуля уезжает на месяц. Как теперь связь держать будем? — спросил я погромче, чтоб и Никифоровна слышала.

— У нас в клубе есть телефон, но я там бываю сутки через трое, — ответила она.

— Через Петю можно, — предложила Инна.

— Да ладно, месяц пройдёт и не заметим, — сказал Егорыч. — Что может случиться? Ну, а если уж совсем что, до почты добежим позвонить. А вы телеграмму нам вышлете. Почтальонша каждый день, вон, бегает.

— В самом деле, забыл совсем про почту, — хлопнул я себя по лбу.

Тузик забился под кровать, и Аришка потеряла к нему интерес. Нашла в моём лице свободные коленки и потребовала взять её на ручки.

— На моле еду, ту-ту! — показала она мне согнутыми ручёнками, как двигаются рычаги на колёсах паровоза.

— Вот, вводите ребёнка в заблуждение, — рассмеялся я. — Где мы теперь ей паровоз найдём?

— Ничего, увидит! — уверенно заявил Егорыч. — Их ещё полно ездит.

Бабуля с Трофимом, наконец, собрались и потребовали, чтобы все сели на дорожку.

— Ту-ту! — завопила Аришка и все зашикали на неё. Согласно советской примете, сидеть на дорожку надо молча.

Сказать им, что, вообще-то, традиция эта пошла от того, что раньше люди, в этот момент, мысленно молились перед дальней дорогой? Ладно, не буду ломать шаблоны. А, может, кто и сейчас молится?

Все встали, начали прощаться. Инна напугала Аришку — расплакалась, расстроившись из-за расставания. Мы с Родькой и Егорычем понесли чемодан, рюкзак и многочисленные сумки к машине. Все вышли нас провожать, прощание получилось какое-то невесёлое.

— У нас, вообще-то, праздник! — напомнил я всем. — У некоторых товарищей отпуск начинается. Впервые за много лет. Да, бабуль? Ты когда последний раз на море была?

— Ой, отстань, — отмахнулась, смутившись, бабушка. — Какое море?

Москва. Комиссия партийного контроля при ЦК КПСС.

Владимир Лазоревич весь день думал над словами академика после вчерашней встречи. Из головы не выходила фраза Александра Матвеича, что этот доклад — дело рук не одного человека. А ведь, и правда, данные, приведенные в этом докладе, касаются разных областей знаний. Анализ перспективности новинок сделан с точки зрения рыночной экономики. Откуда советский студент может, вообще, что-то знать про рыночную экономику на таком уровне? И изложение… Межуев и сам, ещё с первого раза, отметил логичность, последовательность и доступность формулировок и всего текста в целом. Чиновники, в основном, так не пишут. Они пишут особым способом — так, что, пока дочитаешь предложение, забудешь, с чего оно начиналось. Что-то понять можно, только имея большой опыт. Это, можно сказать, особый «чиновничий» язык.

Межуев не раз ловил себя на мысли, что чиновники специально его придумали, чтобы много писать и ничего при этом не было понятно. Если кто-то не понял, что ему ответили, значит — сам дурак. А чиновники — люди умные, старались. Вон, сколько мудрёных слов написали.

В этом же докладе всё было с точностью до наоборот. Ни одного лишнего слова, всё по делу и на своём месте. Четко, короткими предложениями.

Межуев переживал всё больше и больше. А не запустил ли он собственными руками в Верховный Совет шпиона вражеской разведки? Для которого лучшие аналитики ЦРУ пишут доклады, и переводят на русский язык? Какой тогда будет позор! Он, фронтовик, видный партиец — и вдруг помог ЦРУ внедриться в Кремль…

Хотя, Ивлева же проверяло КГБ при устройстве на работу… Но, подумав над этим вопросом, Межуев только крякнул и покачал головой. Да, проверяли. Но они видели перед собой несовершеннолетнего первокурсника, устраивающегося на должность референта. Могли не придать особого значения его личности и связям… А учитывая, что обычно таким юным парням такую серьезную работу не предлагают, могли и вовсе решить, что он родственник кого-нибудь из Политбюро, и просто дать ему «зеленый свет», чтобы не иметь проблем…

Межуев прикинул, как могло ЦРУ подсунуть ему этого Ивлева, если все действительно так плохо. Могли американцы сообразить, что он поможет директору мебельной фабрики, потому что это его старый фронтовой друг? Догадаться, что он захочет лично увидеться с молодым человеком, вовремя предупредившим о грядущих проблемах для директора, и взять его на примету? Ну, если американцы настолько хитры… С другой стороны, а что он, вообще, знает о том, как работает американская разведка? Пару фильмов художественных посмотрел, пару шпионских детективов прочитал… тоже мне специалист…

И что же ему делать? Доклад уж больно хорош для начинающего студента. А если он вредоносный, и нам его специально подсунули? Чтобы советская экономика увязла в бесперспективных дорогостоящих разработках и отвлеклась от других, способных обеспечить реальный технологический прорыв…