Потом мне пришла в голову мысль.

— А что, если разбить это изобретение на два патента? — предложил я. — Смотри, сделает кто-то хитрый одно колесо складное или выдвижное и нашу ручку и всё, у него совершенно другое изделие. Есть смысл, наверное, патентовать отдельно ручку и колёса с опорами. Короче, этот вариант тоже рассмотрите. Нужен совет кого-то, кто собаку на этих патентах съел.

— Поговорю с отцом, у него, наверняка, найдется такой человек, — заверил меня Фирдаус.

Передал ему чертежи. Убрали нашу выдвижную ручку, он взял чемодан как обычно, за штатную и понёс в машину. Смотрел за ним в окно и думал, выгорит у нас это дело или нет? Столько нюансов, конечно, с первого раза всё точно не предусмотрим.

Он уехал, а я поспешил на первый этаж вслед за Галией поздороваться с художниками.

Они привезли множество работ, больших и маленьких и устроили для нас настоящую выставку. Первым делом поинтересовался у них, как добрались, нашли ли деньги за рамой. Они заверили меня, что всё прекрасно и я позволил себе переключиться на картины.

У Михаила Андреевича во всех пейзажах чувствовался размах, широта, простор. Только небо, только ветер, — вспомнились мне слова песни из детского кинофильма. Небо он пишет, конечно, невероятно реалистично.

А у Елены Яковлевны все работы домашние, с вниманием к деталям, если дерево, то одиночное и очень причудливое, если вид из окна, то в маленький уютный дворик. Просто, завис перед одной её небольшой работой. Вид из открытого окна, цветущая сирень с ещё непросохшими каплями после дождя. Мне показалось, что я чувствую запах сирени, настолько реалистично выписаны были ближние лепестки цветков и постепенно, по мере удаления, чёткость терялась в мазках, создавая иллюзию объёма.

Заметив мой интерес, Михаил Андреевич подошёл ко мне и, переглянувшись с женой, взял чёрный фломастер, эту работу и протянул жене. Елена Яковлевна с добрейшей улыбкой на лице подписала сзади что-то и протянула мне со словами:

— Это вам от нас подарок.

Взял картину и прочёл сзади: «Сирень. Куйбышев. Май 1972 год. Любимым соседям и друзьям на долгую память» и подпись художницы с сегодняшней датой.

Блин, неудобно-то как! Словно я выцыганил эту картину. Так на нее смотрел, как голодный на корочку хлеба, что они не выдержали и подарили ее. Но опыт уже научил, что предлагать деньги бесполезно. Только поссоримся.

— Спасибо, — только и смог сказать я. — Любимым соседям… Так приятно.

Передал «Сирень» Галие полюбоваться. Она радостно разахалась.

Потом женщины принесли чашки и мы пили чай с конфетами из Куйбышева. Художники делились впечатлениями о поездке. А мы им рассказали про новых соседей с восьмого этажа и про их новоселье на весь подъезд. Художники очень жалели, что пропустили такое событие.

— Хотела бы танец цыганки нарисовать, — сказала задумчиво Елена Яковлевна, — в «Ромэн» идти не очень удобно, вряд ли удастся раздобыть билет так близко к сцене. Нарисовать хочу в настоящей, кочевой одежде, как в таборе у них было. Но только на фоне природы. Чтобы одежда и дух не противоречили окружению. Ну какая страсть на фоне бетона и плитки?

Я запомнил про первый ряд на «Ромэн». Надо продумать, как добыть туда билетик и хоть как-то расплатиться за щедрый подарок…

Вернулись домой, а у нас телефон звонит, как межгород. Едва успел трубку схватить. Соединили со Святославлем. Оказалось, это Марат всё дозванивался.

Галия тут же отобрала у меня трубку и болтала с ним минут пять. Потом, положила, наконец, трубку и вышла ко мне в кухню, с довольным лицом.

— Марат в Москву едет! — обрадованно заявила она.

— Когда?

— У них в выходные соревнования, — ответила она. — Приедут в пятницу. А-аа, как здорово! Я остаюсь в Москве.

— Ну, подожди, дорогая, обещали же бабушкам и маме, что в деревню приедем сразу, как последний экзамен сдам. Давай, как и планировали, в четверг в деревню, ну, а в пятницу, тогда, вернёмся.

— Эх, не спросила Марата, когда он приедет, — расстроилась Галия.

— Ничего страшного, у соседей оставим ключ и предупредим, что твой брат приедет. А ему в дверях записку оставим, что вечером будем, ключ там-то.

— А если кто другой записку прочитает и ключ возьмет? Соседи же не знают, как мой брат выглядит.

Понял, что Галия все еще переживает из-за того, что соседей ограбили.

— Фотографию поищи брата в альбоме, там точно было несколько. Оставь соседям вместе с ключом.

— А, ну да! — обрадовалась Галия.

В среду с самого утра писал записки к изобретениям. Часам к четырём привёз их столько, чтобы общий объём не превысить, Пархоменко. Он, без особого восторга, принял их. Копии занёс на четвёртый этаж Воронцову.

— Привет, привет, рационализатор, — встретил меня тот.

Откуда он про чемодан уже знает? Блин, пугает даже…

— А хорошая идея — проверенных комсомольцев на помощь комитетам привлекать, — продолжил он свою мысль.

Ах, вот он о чём.

— Ребята хотят серьёзными делами заниматься, пользу приносить, — сказал я как о само собой разумеющемся. — А вы откуда уже об этом знаете?

— Так весь секретариат гудит, включая хорошо тебе известного Пархоменко, — усмехнулся Воронцов. — Ругается — почему только в Комитет по миру помощников берут?

— О, решили, значит, взять, — обрадовался я, — а что ж молчат?

— Да шут его знает, — пожал плечами Воронцов. — Может, не до конца ещё согласовали.

У меня с Пархоменко и так отношения неровные, а тут он, судя по намекам Воронцова, еще обиделся на меня из-за того, что я его секретариату эту инициативу не предложил, а сразу по прежнему месту работы пошел. Но в Комитете по миру реально людей не хватает, чего Пархоменко обзавидовался?

— Ну, они тоже там, в секретариате, чудные, — расстроенно заметил я. — Одно дело письма граждан разбирать, другое документы с информацией о делах государственной важности и всякие приказы на сотрудников Верховного Совета СССР. Как можно к этому студентов-внештатников допускать?

— Да никто и не разрешит, конечно, — зачем-то помахал у меня перед носом Воронцов моими записками. — По факту Комитет по миру единственный, куда можно вашу студенческую братию допускать без множества подписок. Так что кое-кто много хочет, да мало получит!

— Да уж… Когда у Межуева следующий доклад, через две недели? — уточнил я.

— Да, — кивнул он.

Мы попрощались, и я пошёл на первый этаж в Комитет по миру. Похоже, дело в том, что Пархоменко теперь, после того как Межуев ему напинал за излишнюю инициативу с моим трудоустройством, будет любую мою инициативу негативно рассматривать. Ничего с этим не поделать. То-то он смотрел на меня сегодня так странно.

Марк Анатольевич встретил меня с распростёртыми объятиями.

— Ильдар Ринатович, смотрите, кто пришёл, — прокричал он в соседний кабинет через открытую дверь. — Проходи, Павел, проходи.

Вышел глава комитета. Увидев меня, сразу улыбнулся, сделал шаг мне навстречу и протянул руку. Поздоровались с ним, потом я подошёл к Марку Анатольевичу.

— Слышал, у вас с Пархоменко из-за моего предложения война? — спросил я.

— Да какая война? — рассмеялся Ильдар, потирая руки с азартом. — Так, небольшое боестолкновение.

— Скажите, а на ребятах это не скажется? — забеспокоился я.

— А как это на них скажется?

— Ну, мало ли, — развёл я руками. — Паны дерутся, у холопов чубы трещат.

— Что ты, что ты! Мы своих ребят в обиду не дадим, — воскликнул Марк Анатольевич. — Вот же Пархоменко поднял шум на весь Кремль, — посмотрел он на Ильдара. — Из-за него мы сейчас без людей останемся. Ни себе, ни людям.

— Что есть, то есть, — задумчиво потёр подбородок Ильдар. — Давайте, все успокоимся. Чуть выждем и опять к этому вопросу вернёмся.

— Вы только поймите меня правильно, — поспешил объясниться я. — Если б дело только меня касалась. Мне-то фиолетово, кому там моё присутствие жить спокойно не даёт. Но ребята придут молодые, неопытные, но очень ответственно к работе относящиеся. Им очень трудно будет в конфликтной атмосфере работать. Они все косые взгляды на свой счёт принимать будут.