Продолжая наблюдать за происходящим на улице, я совершенно отстранённо произнесла:

– Хищнику нужно быть законченным идиотом, чтобы перед тем, как начать охоту, обучить свою жертву пользоваться её собственными клыками.

Сначала Баркер хмыкнул, но спустя несколько секунд ответил:

– Мы не охотимся на вас, деточка. Мы растим вас на убой. Так что это не охота…

– Нет, – обернувшись, я встретилась с собеседником взглядом и, продолжая пристально смотреть прямо в его затянутые пьяной поволокой глаза, заключила: – Это охота.

Подождав несколько секунд и наконец заметив в глазах собеседника отблеск понимания того, что́ именно́ я только что сказала, я подошла к окну и взяла лежащую на подоконнике длинную спицу, которую заприметила ещё при входе в эту комнату.

– Я, кажется, действительно перестала чувствовать боль.

– Правда? – голос Баркера странно изменился.

– В последний день пыток не чувствовала. Всегда можно проверить, – с этими словами я резким движением, но с абсолютным внутренним спокойствием воткнула спицу прямо в центр своей левой ладони.

– Ну как? – было видно, что наставник хочет отхлебнуть из своей фляжки, но сдерживается.

– Хм… – я нахмурилась. – Чувствуется, но не так, как прежде… Так что боль всё-таки есть. Однако это нестрашно, верно? – я спокойно вынула спицу из ладони, уже заполненной тёплой, густой и вязкой алой кровью, и, вернув орудие на подоконник, безразлично вытерла окровавленную руку о край юбки.

– Испачкала форму… И за меньшее спуску не будет – тебя накажут.

– Как может быть страшно физическое наказание тому, кто не чувствует боли? А душ у нас нет, чтобы страшиться душевных мук. – На это моё замечание Баркер ничего не ответил, что могло бы меня удивить, если бы я вдруг открыла в себе способность к удивлению. – Вы показали мне новые возможности моего организма. В благодарность я не стану охотиться на вас.

– Как благородно. Особенно для клона, – Баркер ухмыльнулся, но его кривая ухмылка быстро сошла на нет, стоило мне только сделать шаг… Я видела, как его шершавые пальцы сильнее сжались вокруг горлышка его возлюбленной фляжки. Но я направлялась не к нему.

…Стоило мне уйти, как Баркер одним махом выпил содержимое своей фляги и поспешил достать запасы огненного пойла из своего старого тайника. В этот раз он нарочно напивался вдрызг – чтобы поскорее и наверняка забыть наш разговор. И вот что примечательно: он действительно смог это сделать – он забыл. На следующее утро ему лишь смутно что-то припоминалось: оранжевое пятно то ли заката, то ли рассвета, бывшее прямо здесь, в его пристройке, стоявшее прямо перед ним и пугающее его своим сиянием… Джерому Баркеру повезло дважды: первый раз – когда я решила забыть о нём; второй – когда он решил не вспоминать обо мне.

Рана на ладони перестала кровоточить. Казалось бы, после двух недель регулярного вспарывания моей кожи и её быстротечного заживления я уже должна бы привыкнуть к своей новообретенной, неестественно скоростной регенерации, и всё же даже теперь мне кажется это необычном: на месте дыры от спицы теперь осталась только зудящая розовая точка – пройдет еще несколько часов, и она обратится в белую, а от белой скоро не останется даже намёка на след. Как и не бывало…

– У тебя юбка в крови, – заметил 7900, стоило мне остановиться подле него – он сидел на лавке в тени главного здания Миррор и, расправляя складки голубого бумажного фонарика, чертил на нём почти засохшим и оттого плохо пишущим чёрным маркером имя нашего общего друга – 7997. – Менструация, что ли?

– Нет. Просто кровь.

– Если у тебя не критические дни, тогда, может, сходим в комнату для уединений на втором этаже, займемся классным сексом? – с этими словами он встал передо мной, оставив на лавке фонарик с маркером, и, запустив руки в карманы брюк, посмотрел прямо мне в глаза. 7900 был всего на пару сантиметров выше меня, однако в плечах заметно шире. Сегодня он был привычно красив, хотя его кожа и казалась чрезмерно белой, почти бледной. Предложи такой красавец секс какой-нибудь случайно проходящей мимо девчонке – ни за что бы не отказалась. Мне же совершенно неинтересно…

– Есть предложение позанимательнее, – повела одной бровью я.

– Пф… – 7900 фыркнул почти презрительно, хотя, может, это было не почти презрение, а почти обида. – Не знаю ничего, что могло бы обойти секс в занимательности. Удиви.

– Как насчет побега из Миррор в мир за забором?

Я никогда прежде не думала об этом. Даже не знаю, почему не думала. Почему с момента своего появления на свет в этом месте мои мысли не занимал только этот вопрос. Однако вот с чего-то вдруг я начала думать эту мысль и сразу же озвучила её. Что же ответит 7900? Ведь он, в чём я не сомневаюсь, как и я не думал об этом… До сих пор. Но вот я произнесла мысль вслух, она заронилась в его уши, через них коснулась его мозга, и уже теперь, по выражению его глаз, я вижу, что́ он подумал о ней…

Я внимательно наблюдала за реакцией 7900… Его широкие плечи вдруг осунулись, резко потухший взгляд перекочевал с моего лица в сторону. И вот наконец, спустя целых десять секунд молчания, он нашел в себе силы выдать правдивый ответ:

– Не могу.

– Почему?

– У меня на завтра назначено изъятие почки. Не могу сбежать, иначе опоздаю на процедуру.

Я немного помолчала, прежде чем ответила на это односложной установкой в виде слова “понятно”. И вот что удивительно: мне действительно было понятно. Но. Две недели назад было как будто понятнее, чем сейчас. Сейчас же в моём сознании что-то едва уловимо, но всё же не состыковывалось. Внутри меня запульсировал… Протест.

7900 опустился назад на лавку и, взяв фонарик с засохшим маркером, продолжил выводить цифру 7 на гофрированной бумаге. Именно в этот момент я, кажется впервые в жизни, почувствовала столь странную смесь беспокойства с испугом: что за вакцину в меня вкололи? Возможно ли через обыкновенный шприц вколоть клону душу? Или ее частички?..

Я испуганно схватилась за место укола – правая часть шеи. И ничего не почувствовала: никакой души под кожей, где-то глубоко внутри моего тела. Только тупой испуг: почему я хочу протестовать? Словно клон 11111…

Стоило неисправному образу 11111 предстать перед моими глазами, как я сразу же нашла ответ на свой вопрос: поломка! Внутри меня сломали какую-то деталь, а может, даже не одну, может, даже всю меня переломали внутри и заново собрали этой странной вакциной, потому что теперь я не предполагаю – я знаю, что не позволю… Не отдам своё тело на разбор. Не без боя!

Была вторая половина дня – пять часов. Громкое стрекотание сверчков в горячий летний день предвещало дождь, но по небу плыли исключительно миролюбивые тучки, из которых не выжмется ни дождинки, пока они далеко на севере не соберутся в одну большую, грозовую тучу. Там, на севере, они прольются холодным дождём истекающих летних часов, не подарив ни единой капли своей свежести Миррор. И они правы в своём решении – это место не достойно живительной силы. А я именно такая сила. Миррор живет только потому, что в нём живу я и тысячи мне подобных… Пора бы убить это место. Хотя бы частичку его. Я сбегу, не оставив этому месту ни капли, ни кусочка себя. Я сбегу.

Мне нужен план. Но прежде плана мне необходимо обзавестись целью. Как сбежать – это один вопрос, но ради чего – это совсем иное, более мощное, придающее смысл не столько моему побегу, сколько моему существованию. И вот что примечательно – с целью мне удалось определиться моментально. Вернее, с целями. Но чтобы их достать, необходимо сделать опасный, даже безумный шаг, пойти на самый серьёзный риск из всех, на которые мне приходилось ходить за время всего своего существования, однако… В полной мере осознав реальность этого расклада, я не ощутила испуга. Лишь лёгкое покалывание в кончиках пальцев говорило об унции адреналина, попавшей в мою кровь, но и этот адреналин был лишь результатом предвкушения, никак не связанного со страхом. Если бесстрашие – это глупость, значит, я беспросветно глупа.