– Так ты считаешь это пустяками? – взвизгнула Роза. – Ах, ты… – Она задохнулась, замерла на миг. Воздела в гневе руки. – Ах, ты!

– Погоди! – одернул ее гитарист. – Не делай базар.

Он быстро, коротко оглянулся и уловил сторонние, исполненные любопытства взгляды. Ссора у дверей пивной начала уже привлекать внимание; бурлящая вокруг толпа как бы стала сгущаться, слегка замедлила ритм.

– Тихо, Розочка, тихо, – пробормотал он опасливо, – не надо нервов. Гляди – фраера! У них уши как радары.

И затем, – понизив голос, – оборотясь к Интеллигенту:

– Ты сказал, что вину свою не отрицаешь?

– Ну… Да, – замялся тот, – в какой-то мере…

– Значит, все же – не отрицаешь? – настойчиво допытывался гитарист. – Признаешь?

– Д-да.

– Ну, вот и ладно, – сказал гитарист. – Это-то и надо. Хорошо, хоть сразу раскололся.

Он вдруг прищурился, охваченный какой-то новой мыслью.

– Погоди. А – почему?

– Что? – не понял Игорь. – Что – почему?

– Почему ты так легко признаешься, колешься, а? Дело-то ведь серьезное… Непонятно. Или, может, – тоже как-то хитришь?

– Да зачем, – воскликнул Игорь, – зачем мне хитрить? Ты говоришь: дело серьезное… Ничего серьезного в том, что произошло, я не вижу. Да, не вижу! В конце концов, если и есть какая-то моя вина, то – небольшая. Все это выеденного яйца не стоит. И мне действительно смешно…

И тотчас же Роза задергалась, зачастила визгливо:

– Навел мусоров, ссучился, заложил всю кодлу, и это, по-твоему, вина небольшая? Тебе – смешно?

– Кто ссучился? – вздрогнув как от удара, спросил Игорь. – Я?

– Ты, – сказал гитарист. – Ты же сам только что признался! И не кривляйся; если уж начал колоться – колись до конца… Расскажи-ка, когда ты успел столковаться с милицией? После твоего ухода легавые вломились почти сразу же, через пятнадцать минут… Они, конечно, ждали, пока ты отвалишь… Все было заранее продумано, это ясно. Но как ты ухитрился все это обстряпать – вот что интересно! В ту самую ночь или раньше? Может, ты писал с дороги не одному только Хмырю?

Только сейчас, только в этот момент понял Игорь всю безнадежность обрушившегося на него несчастья. Случилось что-то странное, непостижимое. Причем – и это самое главное! – случилось в его отсутствие… И ничего уже, в сущности, нельзя теперь ни изменить, ни поправить. Он понял это, угадал; битую карту не переигрывают – за нее просто платят!

Ах, он отлично понял это. Но все же попытался еще раз разговориться, разобраться в ситуации, как-то спастись…

– Послушай, послушай, – произнес он, запинаясь, с трудом шевеля помертвевшими губами. – Это какой-то бред… Чертовщина… Мы же толковали о разных вещах!

Я совсем в другом признавался! Я ведь – про что? Про чемодан. А то, о чем ты говоришь…

Он не докончил – не смог. Его толкнули в плечо и оттеснили в сторону. Из пивной, гогоча и топая, вывалилась шумная компания. Между Игорем и гитаристом мгновенно вклинился какой-то тип – распаренный, пахнущий потом и пивным перегаром. Возникла суета. Блатные разделились, раздались; их завертело в водовороте. И когда гуляки схлынули, Игорь увидел, что он – один. Один! Без своих! Гитарист и Роза исчезли, поглощенные толчеей. А может – бежали, воспользовавшись ею…

Они бежали. Но слова, оброненные гитаристом, остались. И наиболее отчетливо врезалось в сознание Игоря одно только слово – одно имя – Хмырь.

«Хмырь! Старый дружок, надежный парень. Конечно же, это он. Только он повинен во всем! Он с самого начала был в курсе всех дел. Он готовился к встрече. И подготовился – подыскал место, указал адрес малины… Что ж, он все сделал с толком, с умением. Выказал сноровку. И лишь в одном ошибся: не учел той случайности, которая помогла мне спастись… Хотя нет, – подумал Игорь тут же, – он и здесь не ошибся. Все время он был в выигрышном положении, бил наверняка. Я спасся – но какой ценою! Лучше уж было бы погореть тогда – со всеми вместе – попасть под облаву, угодить в милицию. Как я теперь оправдаюсь? Я опорочен, запятнан, а он, проклятый, чист… В глазах всей кодлы он по-прежнему – свой человек, надежный парень».

Игорь усмехнулся при этой мысли. И почувствовал, как поднимается в нем, подступает к самому горлу тяжелый, душащий гнев. Такой гнев, когда мутится в глазах и все вокруг затянуто багряною пеленою. Такой – когда уже не думается ни о чем, кроме расплаты, кроме немедленной мести.

«Ты все сделал с толком, с умением. Ты ловко запродал меня, Костя, надежный парень, старый мой дружок. Но все же я цел покуда. И еще хожу по свободе. И разговор наш не кончен. И нож мой – при мне!»

Игорь отыскал Костин дом без особого труда. Это было дощатое, барачного типа, приземистое строение, расположенное на окраине города, в старом районе, славившемся богатыми своими садами.

Здесь все утопало в зелени, было захлестнуто ею. Пыльная, застывшая в безветрии листва тяжело нависала над оградами – роняла плотные тени и пахла томительно и хмельно.

Когда Игорь добрался сюда, уже вечерело. Низкое солнце катилось в багровой мути – закатывалось за крышу барака. С трех сторон барак окружал раскидистый запущенный сад. Косые вечерние лучи прошивали листву и плавились в оконных стеклах. Хоронясь за деревьями, в кустах – держась в густой их, душной тени, – Игорь долго, внимательно разглядывал здание; обшарпанный, грязный фасад, двустворчатую дверь подъезда.

Где-то тут обитал Костя Хмырь; именно по этому адресу посылал Игорь все свои письма.

Он решил проверить: нет ли в доме других дверей. Осторожно обошел барак кругом, обследовал его и возвратился удовлетворенный. Вход имелся только один. Все, таким образом, складывалось удачно. В сущности, Хмырь был почти уже пойман, был у Игоря в руках! Разминуться они не могли никак. Рано или поздно Костя должен был появиться здесь, пройти – и тогда…

Затаясь в кустах ежевики, Игорь погрузился в ожидание. Он сидел терпеливо и настороженно, а время между тем шло. Незаметно пали сумерки. Потянуло сыростью и прохладой. В недрах сада заварился, закипел туман. Белесые его волокна протянулись над кущами сада, над просторным, безлюдным в этот час двориком.

Повитый туманом, барак как бы отдалился, утратил четкость очертаний. Детали сгладились, стерлись; теперь были ясно видны лишь окна. Освещенные эти квадраты – оранжевые, белые, зеленоватые – обозначились сразу же с наступлением ночи. Они протянулись, вспыхнув, по всему фасаду, и только одно окошко (в самом центре, слева от входа) все время оставалось темным, слепым. Оно зияло, как провал, как пятно сгустившегося мрака.

Костя все не шел, не появлялся. И глядя на слепое это пятно, Игорь вспомнил, что в адресе Хмыря значилось:

квартира номер 2. «Стало быть, он тут как раз и живет, – подумал Игорь, – и сейчас где-то шляется, собака. Что ж, я подожду».

Игорь шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Зевнул, стукнув зубами. Устало поднял воротник пиджака.

«Я подожду. Я дождусь! И прикончу его не просто, не сразу, не с одного удара, нет. Сначала я заставлю его признаться во всем. Буду резать медленно… Натешусь вволю…»

Было тихо. Только где-то за садом легонько позванивала, надрывалась гармоника. Потом музыка ушла. Постепенно угасли все окна в доме. Туман надвинулся плотней… А Костя все не шел – он так и не появился в эту ночь!

Утром Игорь выбрался из кустов – взъерошенный, в помятом, сыром пиджаке. И, потягиваясь и жмурясь, пробормотал с беспокойством:

– Где же он, этот чертов Хмырь?

А Костя Хмырь в это самое время занимался сходным делом – выслеживал Брюнета, караулил его. Он так же, как и Игорь, не спал всю ночь и одинаково устал и измаялся, и мысли его были примерно такими же…

Он стоял сейчас у только что открывшегося пивного ларька. В одной его руке была литровая пенящаяся кружка, в другой – зажженная папироса. А за поясом, под рубашкой, грелся тяжелый кольт.

Час был ранний, день еще только начинался, но вокруг ларька уже гомонили алкоголики. Багроволицые, опухшие, они похмелялись, перебранивались, скидывались «на троих». В шумном их окружении было удобно стоять, наблюдая за домом, куда скрылся Брюнет.