Мой муж проснулся.

Я застыла на мосту, точно парализованная. Потом взгляд мой нерешительно двинулся с белых костяных заплат на помост. Енош восседал на своем троне, леденя Бледный двор своим жутким присутствием.

В уши толкался призрачный стук сердца, подстрекая бежать. Но инстинкт, влекущий меня к мужу, оказался сильнее – то было какое-то первобытное желание, укоренившееся в моей душе, побуждающее меня приблизиться, и неважно, что разум при этом надрывался, выкрикивая предостережения.

Подойди к своему хозяину.

Его приказ эхом отозвался во мне, ускоряя шаги: я уже шла по мосту, хотя ногти мои и впились в ладони. Что он сделает? Велит встать на колени и сунет член в мой рот? Развернет меня и оттрахает в задницу, разрывая там все, а потом выйдет и кончит мне на лицо? На раны под моим пупком? Я боялась, что он может сделать все это и еще что-нибудь и того хуже…

Но еще больше я боялась, что он не сделает ничего.

Я не помнила, как поднялась на помост, – мысли мутились от опустошающего трепета и невыносимого томления, от понимания того, что я осознанно иду навстречу всяческим бедам и готова принять их ради тепла, что даровал бы мне Енош.

– Достаточно, маленькая. – Я резко остановилась под безразличным взглядом его серебристых глаз, в которых застыла слишком хорошо мне знакомая жестокая хмурость. Как я боялась ее! – На колени перед своим богом.

Я упала на колени добровольно, прежде чем он приказал мне, находя толику достоинства даже в этом подобии выбора.

– Ты все еще злишься на меня.

Ухмылка на миг тронула губы Еноша, но верхняя вдруг часто задергалась, истребляя усмешку на корню. Влажные черные пряди волос облепляли его голову – значит, он выкупался. Белая рубаха, обтягивающая мускулистую грудь, была зашнурована, но ткань не скрывала огненно-красных ран, все еще сочащихся кровью. Небеса, он что, не только смывал зловоние со своей кожи?

Он сдирал его.

– Нет, маленькая. – Спокойствие голоса не умаляло скрытой в нем мрачности, грубой и тревожащей. – Злость такое легкомысленное, непостоянное чувство. Она вспыхивает и мгновение спустя улетучивается, как не бывало. А вот разочарование будет отзываться эхом предостережения целую вечность. Орли, оставь меня наедине с женой.

Я проводила старуху взглядом, потом вновь посмотрела на моего сурового мужа. К лицу его уже вернулась вся неотразимая красота. О, он может сколь угодно отрицать свой гнев, но я-то вижу… вижу кипящую ярость, прочерчивающую тонкие морщинки на этой его ледяной маске, вижу жгучее бешенство, растопившее ее острые края.

Если бы только я могла содрать ее, как он содрал собственную кожу.

Обойти жестокого, надменного бога – и кинуться прямиком к скрывающемуся под маской мужчине. Тому, кто поверил бы мне, отбросив осторожность вместе с ядовитой горечью, разделившей нас.

Он мне нужен. Отчаянно нужен.

И я знала, что тоже нужна ему!

Глаза мои молили о снисхождении, о вере – ведь когда-то он верил мне.

– Я бы вернулась к тебе.

– Ты и вернулась, доставленная смертью. – Подавшись вперед, Енош положил локти на бедра, а ладони зажал между коленями. – Ползи ко мне.

Какие-то крохи гордости у меня все-таки еще оставались.

– Ты наказываешь меня за то, в чем я не…

– Ползи!

Моя рука сама собой потянулась вперед, и я по уши окунулась в унижение. Дюйм за дюймом, цепляясь черными перьями платья за пористую кость, я вползала на помост, как побитое животное, и унижение, как ни странно, мало-помалу отступало, переплавляясь в возбужденное покалывание под кожей. Меня притягивало к единственному источнику тепла в этом месте, и неважно, что его ледяной сердцевиной было каменное сердце моего мужа.

Когда я приблизилась, он стиснул мой подбородок так сильно, что мог бы, пожалуй, оторвать нижнюю губу, но боль мне причиняло не это, а расстояние, оставшееся между нами. Он пах… иначе. Неправильно. Горько и едко. Подобно его настроению.

Стальной взгляд Еноша опустился к моим губам, но тут же вскинулся, впившись в мои глаза.

– М-м-м, посмотри-ка, волосы твои уже потеряли блеск, а кожа – мягкость. Это разложение, маленькая.

Тук-тук. Тук.

Внезапный стук, ударивший в уши, ошеломил меня, как и прилив к коже горячей крови.

Что это? Мое сердце?

Застучало снова, и черные вены на моей руке поблекли, а бурчание в животе утихло. Енош убрал из меня гниль, да?

Я сделала глубокий, хотя и ненужный мне вдох и проскулила:

– Спасибо.

– Спасибо? – Он усмехнулся. – Я сделал это ради себя, а не ради тебя. Зачем мне нюхать твою вонь?

Острая игла ярости кольнула меня. Разум настоятельно советовал игнорировать издевательство, ведь из бунта против божественной блажи, когда Енош в таком состоянии, ничего хорошего никогда не выходило. Но что мне доводы разума!

– Ты тоже пахнешь отнюдь не свежесорванными цветами, – прорычала я, и его подбородок слегка дрогнул.

– Сколь учтива моя неверная жена.

– А ты полон презрения и оскорблений.

Взгляд его вновь опустился к моему рту и задержался на нем надолго, на минуту или десять, после чего Енош прохрипел:

– И это говорит женщина, полная обмана, женщина, уста которой шепчут самую грязную ложь.

Я чуть запрокинула голову, и тепло, струящееся из его рта, омыло мою кожу.

– Что-то глаза твои уделяют слишком большое внимание тому, что вызывает у тебя такое отвращение.

Он моргнул и отстранился.

Черты его лица ожесточились еще больше – если такое вообще возможно. Проклятье, Енош стал еще холоднее прежнего. Продолжая сжимать мой подбородок, он оттолкнул меня, отодвинув на дюйм, и по спине моей побежали ледяные мурашки.

– М-м-м, моей жене так холодно, она так страдает в вечных объятиях смерти, – проворковал муж, рассматривая пупырышки у меня на коже с откровенно злобной ухмылкой. – Должен ли я согреть ее?

Измученная долгими днями пронизывающей стылости, я забыла о всяком достоинстве и, сама не замечая того, заскулила:

– Пожалуйста! Ох, пожалуйста… Умоляю тебя, прогони этот холод.

– О, в конечном счете моя жена все же научилась молить, и для этого потребовался всего лишь нож. Скажи, маленькая, заслуживаешь ли ты моих прикосновений? Тепла моих объятий? – Я промолчала, понимая, что нет такого ответа, который не выставил бы меня либо навязчивой, либо жалкой, либо и той и другой разом, и Енош хмыкнул: – Ну-ну… Разве могу я бросить мою дорогую жену, поступить с ней так, как она поступила со мной? – Одна его рука потянулась к завязкам на бриджах. Другая сквозь кожу штанов погладила четко очерченный член и извлекла его, уже возбужденный, наружу. – Вот, можешь погреть об него руки.

Меня окатило жаром, в равной мере от гнева и от восторга. Следовало бы послать ненавистного ублюдка к черту. Но вместо этого я нетерпеливо стиснула толстый ствол и застонала, почувствовав, как через ладонь вливается в мое тело блаженное тепло.

Он зашипел, мышцы его мощных бедер напряглись, а рот растянула кривая ухмылка.

– М-м-м, раньше ты не бывала настолько восторженной.

– Раньше я и настолько мертвой не бывала.

На его скулах перекатились желваки.

– Похоже, даже смерть не излечила тебя от дерзости.

Я вздернула подбородок, пытаясь хотя бы изобразить неповиновение, пока моя рука прилежно работала:

– Она пыталась. У нее не получилось.

– Воистину… Хм-м-м… – Стон сорвался с его губ, когда я сильнее сжала пальцы на набухшем члене. – Да, ласкай меня. Сильнее, маленькая. Гораздо сильнее. Твоя рука ох какая холодная.

Придвинувшись ближе, стоя на коленях между его ног у подножия трона, я огладила ладонью темно-розовую бархатистую головку и принялась энергично двигать рукой вверх и вниз в такт с быстрой пульсацией члена, впитывая исходящий от него жар.

Проклятье, это не должно так меня возбуждать. Тепло разливалось между моих ног – от до боли знакомых очертаний его достоинства, от веса вздыбленной плоти, борющейся с гравитацией. Ох, как же он восхитительно горяч!