Он тогда заговорил с Маврой, полагая, что та хоть как-то представляет себе, что происходит с ее дочерью.

– Ты что, не видишь этого?

– Она себя неважно чувствует. Это уже месяцами тянется.

– Наверняка грипп ей до сих пор портит настроение. Может, ей самой себя жалко. Ей приходится сидеть дома со мной, а Денни с Терезой своей свадьбой к себе привлекают все внимание.

– Не в этом, по-моему, дело. Санди формально здесь, но здесь на самом деле ее нет.

– Ты это про что? «Она тут, но ее тут нет». – Не соглашаться с Маврой – все равно что бороться с ветряными мельницами. – Не глупи. Если с ней что и не так, так это потому, что все вы ее испортили.

– Нет тут никакой связи. Думаю, вы что-то скрываете от меня, – проговорил Микки жестко, встав перед Маврой так, чтоб ей нельзя было спрятаться от его взгляда.

Она закудахтала и выбросила свой козырь, которым донимала его последние пять лет.

– Удивительно слышать такое! Да еще от такого, как ты! – Мавра нашла шарф Линн под сиденьем грузовичка вскоре после того, как их связь закончилась. У них состоялся один-единственный разговор. Мавра холодным мертвенным голосом требовала ответов и подробностей и больше об этом не говорила никогда.

Благодаря своему козырю Мавра закончила этот разговор. Четыре дня спустя Санди сбежала.

Вопросы жалили сознание, и он, вскочив, уселся в постели с быстротой, на какую уже много лет не был способен. Знала ли Мавра, что произошло с их дочерью? Если бы знала, что стряслось с Санди и кто ее обидчик, так Мавру охватил бы животный страх, как бы правда не вышла наружу. Уж не позволила ли Мавра Санди уехать, лишь бы люди не узнали про их скелет в шкафу? Гнетущий ужас вселился в душу Микки, как бывает всегда, когда самым простым объяснением оказывается нежелательная правда.

Мавра всегда была остра на язык, скора на язвящие уколы, но когда-то она умела его рассмешить, и он очень быстро распознал в ней женщину, способную руководить семьей. Строгая, без всяких глупых шуток, неизменно практичная, стойко уверенная в том, что хорошо для семьи: денег накопить, дом купить, детей вырастить. Какое-то время они были отличной парой. Он обеспечивал финансовую безопасность, тогда как Мавра стала центром семейной вселенной, солнцем, освещавшим им путь.

Когда после диагноза Шейна она ушла в себя, он решил, что ей просто потребуется какое-то время. И только когда школьный психолог вызвал Микки, чтобы поведать: на втором году обучения Шейн отстает от сверстников и учиться с ними не сможет, – он наконец-то насел на Мавру.

– Я не могу, – отпиралась она тогда, сидя за кухонным столом и приложив ладонь к щеке. В последние годы она похудела, острые кости торчали там, где когда-то глаз радовали мягкие округлости. – Не могу я больше водить его в этот класс. Конечно, Шейн даже не понимает, когда другие дразнят его: он, наказание Господнее, считает, что они дружески играют с ним.

В тот вечер Микки попросил Денни и Санди помогать Шейну добираться до школы и из школы домой, пока у мамы не изменится настроение. Все последующие десять лет они приводили брата на уроки, на занятия на свежем воздухе, на приемы к его врачам. И у них получилось. А Микки перестал пытаться заговаривать о чем-либо с Маврой. На любые укоры она отвечала жалобами на недомогания, а он понятия не имел, что с этим делать.

Потянувшись, Микки включил прикроватную лампу, осторожно, боясь разбудить кого-нибудь, подошел к гардеробу. Подняв рожком для обуви расшатанную половую доску, он извлек свой дневник и снова сел на кровать. Маленьким карандашиком быстро сделал на листе запись: «Позвонить Барри, сказать про Уэлша. Врач оказался прав».

Пока он писал, в памяти с трудом всплывали детали. Хотя ему не составляло труда помнить имя Уэлша.

Фрэнк Уэлш работал на него, когда его дети учились в средней школе. Не было человека, который не предостерегал бы его брать Фрэнка на работу: у него, мол, не все дома, горький пьяница, человек ненадежный. Но Фрэнк много лет назад прибыл из Белфаста, а как известно, Микки, когда мог, готов был любому земляку дать шанс (таким было и его собственное начало в строительстве), вот и взял его к себе в бригаду. Тот и трех месяцев не продержался. После бесчисленных задержек и прогулов Фрэнк как-то днем явился на работу в дымину пьяный, и Микки ничего другого не оставалось, как отпустить его на все четыре стороны.

Тем бы и завершилось его взаимодействие с семьей Уэлшей, если бы он не вздумал лично доставить последнюю зарплату Фрэнка. Прослышав, что Фрэнк ушел в запой, он сообразил, что жене его деньги могли бы пригодиться. Уж лучше их ей отдать, чем видеть, как Фрэнк спустит их на выпивку или ставки.

С того момента, как Линн Уэлш открыла ему дверь, Микки увидел в ней нечто такое, что захватило его целиком и никак не отпускало.

– Ваша доброта загнала вас в какую даль, мистер Бреннан. – Она приняла конверт в прихожей своего маленького, но чисто прибранного домика на краю городка, одетая в скромное зеленое платье; длинные темно-рыжие волосы заплетены в свободную косу. – Не зайдете на чашечку чая?

Задерживаться он не собирался, но мелодичность ее голоса привлекла его, как и ее улыбка. К тому времени Мавра до того погрязла в своих немощах, что он уже и забыл, что такое простой разговор с женщиной. Миссис Уэлш расспросила его, как прошел его день и чем он занимается. Ей было на самом деле интересно. А он с упоением слушал рассказы из девичества Линн, сопровождаемые ее веселым смехом, – они вспоминали, как жилось в трудные времена Смуты, пока они росли.

Мысль о супружеской неверности казалась смехотворной, и когда неделю спустя он появился в химчистке, где она работала, он уверял себя, что это только потому, что он слышал про временную бригаду, куда набирали мужчин, и решил известить об этом Линн, а не уязвлять достоинство Фрэнка прямым обращением к нему. В следующий раз он привез ей (вполне осознанно) подарочную иллюстрированную книгу о горах Ирландии. «Люди даже не знают, что у нас в Ирландии есть горы, – сказала она. – А они у нас еще какие!» Сказано это было страстно, и сердце его потянулось к ней. Ее, как и множество женщин в Ирландии, родители, кому и без того приходилось кормить много ртов, быстренько выдали замуж. Она покинула дом и семью ради убогой жизни с Фрэнком и этим своим сыночком Билли, которому, похоже, досталась двойная порция первородного греха.

Какое-то время они встречались просто за кофе, всегда под предлогом подсказок о рабочих местах или обмена новостями с родины, всегда в какой-нибудь закусочной другого городка. Любовная связь не начиналась много недель, а стоило ей начаться, как видеться они стали от случая к случаю, только когда были уверены, что это безопасно. О будущем они не говорили никогда. Оба были ирландскими католиками, и оба вполне понимали, что воссоединение друг с другом – не их удел, просто они находят утешение где и как могут. Первое время Микки предлагал Линн деньги (Уэлши опять задолжали за аренду) – тут-то она и явила свой ирландский нрав во всей красе! «Не смей предлагать мне деньги, как обычной шлюхе, Микки Бреннан!» – заявила она, уперев руки в бока и пылая огнем карих глаз. Больше он таких ошибок не делал, зато отыскал окольный путь помощи: то продукты оплаченные доставит, то наличные ей в кошелек сунет. Линн понимала, откуда эти деньги, но принимала их, если только они об этом не говорили.

Когда Линн поняла, что сын прознал про них, и она, и Микки пришли к согласию: придется порвать. Билли, гадкий пьяница уже в восемнадцать лет, как-то во время спора бросил ей в лицо, что на всей Свалке нет секрета, о котором говорили бы больше всего. Связь длилась три года, и они просто обманывали сами себя, полагая, что умнее их нет никого. Соседки видели, как он подвозил ее домой ночью, видели это и работавшие с ним мужчины, и эта сплетница, Шарон Мартин, со своими пудами косметики и бесстыжими нарядами. Если Билли прознал, долго ли ждать, когда его собственные дети все поймут? Линн мучил стыд.