– Вы почти год ели одно это блюдо, не имея даже выбора вин, чтобы оттенить вкус? – в ошеломлении воскликнул я. – Без десерта? Только это?
– Но ведь это работает! – вскричал он. – Долгая жизнь моей тетки тому доказательство! Даже несмотря на то, что во время нацистской оккупации трудно было разыскать кое-какие важные пряности… Постойте! Может, ее конец приблизило не современное загрязнение. Может, всему виной отсутствие особых ингредиентов в те времена, когда нашу возлюбленную родину наводнили эти sales Boches[27]. Возможно, Грегуар скрыл их от нее, обманул беспомощную старушку, единственную, кто помог ему, когда он остался сиротой!
– А еще она приберегла весь эликсир для себя и спокойно смотрела, как умирает ее брат, его жена, их дети и все остальное семейство, в надежде унаследовать все. Так и вышло. А потом она потратила все свое состояние на еду, потому что только Грегуар мог сообщить ей, сколько стоят необходимые ингредиенты.
Барон уставился на меня с раскрытым ртом.
– Вы говорите так, будто это нечто само собой разумеющееся, – прошептал он.
Я небрежно махнул рукой.
– Если рецепт действует, то почему остальные люди ее поколения не дожили до наших дней?
– При Директории… – возразил он.
– Если бы они знали, что у них есть шанс обрести бессмертие, они бы, конечно, пустили в ход любые средства и подкупили бы кого следует, чтобы оказаться в безопасности. Только что вы сказали, что, если все это на самом деле правда, у вас впереди уйма времени. Почему же эта идея не пришла в голову вашим предкам? Потому что старая стерва все это от них скрыла – не так ли?
Уголки его губ опустились.
– Воистину жизнь – лишь подражание искусству. Я советовал вам рассматривать эту историю как сюжет для произведения и пока что не вижу ни одного изъяна в вашей логике.
– Несмотря на это, вы собираетесь подражать тому, кто посрамил не только вашу фамилию, но и весь свой народ и род человеческий? – Затушив сигару в ближайшей пепельнице, я залпом допил ликер. – Какой ужас! Это отвратительно! За долгие века мастера гастрономического искусства сотворили некое чудо. Они превратили то, что дикарям служило всего лишь источником энергии, в череду великолепных творений сродни произведениям искусства, сродни симфониям, пейзажам, скульптурам! Листать книгу вроде «Гастрономической энциклопедии Ларусс» – значит обнаружить подобие Гомера и Вергилия в цивилизованном мире. Это же гимн героям, которые обогащали жизнь, вместо того чтобы делать ее более суровой!
– Я тоже так думаю… – начал он.
Я перебил его:
– Так вы думали раньше, мне это прекрасно известно. Теперь вы не можете! Теперь вы добровольно сделались пленником, вынужденным валяться в ногах у тюремщика, чтобы получить хотя бы дневную порцию помоев. Если до такого вас довел всего один год, что же станет с вами через десять, пятьдесят, сто лет? Какую пользу принесет вам такая долгая жизнь? Вы намереваетесь изменить мир? Что останется от ваших планов десятилетия спустя, когда у вас на уме останется единственное помешательство?
Я видел, что он колеблется, поэтому продолжал атаковать.
– Только подумайте, от чего вы отказываетесь – от чего вы уже отказались, и все из-за слов наполовину слабоумного поваренка, настолько глупого, что отец даже не смог обучить его читать! Взять хотя бы этот ликер! – Я подлил себе еще и с преувеличенным наслаждением сделал глоток. – О, как сильно он напоминает о той восхитительной truite flambée au fenouil[28], которую подали перед ним, и о великолепной телятине, и о том салате, который, согласно вашим указаниям, следовало сбрызнуть совсем чуть-чуть, будто бы утренней росой…
Меня сложно назвать croyant[29], как выражаются французы. Но, если существуют души и ад, той ночью я, должно быть, спас одну из них от преисподней.
Зависть, проступившая на лице барона, придала мне уверенности. Воспользовавшись полученным преимуществом, я красноречиво описывал устрицы в соусе Берси, moules en brochette[30], омаров в белом вине – это лишь случайно выбранные примеры – и перечислял соответствующие хорошие вина. Я восхвалял перепелов, куропаток и рябчиков, вызывал к жизни видения овощей, подаваемых с ними: артишоки, кардон и сладкий корень, а также иные чудеса, которые дарует нам земля. Их я приправил столь восхитительно пряными соусами, что, готов поклясться, ощутил их аромат в комнате. Не забыл я, разумеется, и о божественных трюфелях, равно как и о cèpe[31], и faux mousseron[32], и о печеночном грибе, который вовсе не похож на печень, но стал в моем воображении прелюдией к главному блюду.
Тут я вошел в экстаз. За жарким и печеными блюдами, за пирогами, запеканками и паштетами последовал перечень сыров, превращающих прогулку по уличному рынку во Франции в поход по пещере Аладдина. Затем я упомянул фрукты всех возможных размеров, форм, цветов и вкусов: слива и гранат, айва и мушмула, ананас и нектарин. Вскользь я упомянул кое-какие десерты, например, profitroles, crêpes, tarte alsacienne…[33]
Если бы возникла необходимость, я готов был начать сначала; я охватил едва ли малую долю французской кухни, а ведь за пределами Европы лежали Китай и Индия, а также целый мир невероятных деликатесов. Но я воздержался, заметив вдруг, что одинокая блестящая капелька на щеке барона – вовсе не капля пота, а слеза.
Я выжидающе замолчал.
Наконец барон поднялся с видом человека, идущего на расстрел. Негнущимися пальцами он взял бокал с подноса около бутылки с ликером, наполнил его и, повернувшись ко мне, отвесил полупоклон.
– Mon ami[34], – официальным тоном произнес он, – я навеки у вас в долгу. Или, по крайней мере, до конца моей… моей естественной жизни.
Я опасался, что он воспримет напиток как лекарство или яд. Но он слегка помедлил, поднеся бокал к губам, сделал вдох, одобрительно кивнул и с улыбкой распробовал ликер.
Ну вот, совсем другое дело!
Сделав второй, более щедрый глоток, он снова занял свое место.
– Какое облегчение, – пробормотал он. – Несмотря ни на что, я могу оценить его. Я боялся, что у меня атрофировалось чувство вкуса, а пища, которой мне приходилось питаться, могла вызвать привыкание… Несомненно, второе может быть правдой, однако, если больше ничего не поможет, всегда есть способ лечения, называемый le dindon froid.
Проще говоря, резкий отказ от употребления чего-либо… Что бы я ни ставил барону в вину, силы воли ему было не занимать.
– Ах! – продолжал он. – В теории все, что вы сказали, я знал уже много месяцев тому назад. Вы настолько во многом правы, что от вашей проницательности мне становится стыдно. Могу ли я изменить мир? Ведь с самого детства мне внушали, что основное предназначение мира – обеспечивать меня удобствами, независимо от того, заработал я их или нет! Иногда мои глупые амбиции настолько забавляют меня, что я едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться в голос. И все же… все же… Figurez-vous, mon vieux[35], каково это – постоянно слышать у себя в голове голос, нашептывающий: «А что если теперь блюдо, поддерживавшее твою тетушку двести лет, можно превратить в настоящий эликсир бессмертия?» Нельзя отрицать, что это удивительная смесь пищи и лекарства.
С этим я вынужден был согласиться.
– Видите, передо мной стоит ужасающая моральная дилемма, – сказал барон. Осушив стакан, он отставил его в сторону. – Думается мне, – прибавил он, – что у меня только что возникла еще одна: а вдруг нарушение указаний отца Грегуара о том, чтобы питаться исключительно приготовленной им едой, – это в некотором роде самоубийство? Но, к счастью, сейчас я чувствую себя лучше, поэтому оставим эту загадку на потом… О чем бишь я? Ах да, дилемма. Что станет с Грегуаром, если я разорву с ним связь? Погибнет ли он, лишившись работодателя, предоставляющего ему средства для приобретения необходимых ингредиентов, кухни, приборов и плиты, чтобы их готовить? Или же, словно наркоман, он пойдет на грабеж или даже убийство? Mon brave, mon ami, как же мне быть с Грегуаром?
