Повседневные производственные дела… Обыкновенные люди, честные труженики… По сути, если разобраться — цены, которым нет. То же скажут и применительно к нему самому, — так и не так…
Ширяева тоже о чем-то спросили, инженер машинально, даже не вдумываясь, отозвался. Правильно ответил, ибо основательно набил руку в производственных вопросах, но мысли Роман Денисовича блуждали далеко…
Разумеется, покинуть Кречетовку в светлое время суток не имело смысла, сразу же засекут или на станции, или парках отправления. Хотя он допускал, что Пахряев и Конюхов все-таки не сдали, да и слишком много у сотрудников НКВД других следственных материалов, чтобы заподозрить бесхитростного трудягу Ширяева. Но и не исключалось, что уже идут допросы людей, способных показать на сомнительную заинтересованность деповского инженера сугубыми делами станции. Поэтому следовало дождаться темноты.
Роман Денисович покинул расположение депо, так, и не зная, куда направиться. Залечь на чердаке двухэтажного итээровского дома, не факт, что чужака не заметит досужий обыватель. Укрыться в лесопосадках тоже не вариант, негоже как побродяжке валяться в кустах, страшась быть покусанным бродячими собаками.
И вдруг мужчине до ломоты в чреслах захотелось женщины. Вот еще незадача… Помимо воли, он стал распаляться, в голову лезли глупые непристойные сцены. И тут, вдруг инженера осенило. Роман Денисович вспомнил о медоточивой шинкарке Устинье. Уж бабенка факт не откажет — и пригреет, и накормит, ну, и не обделит женской лаской.
* * *
Устинья пропалывала овощные грядки на заросшем огороде. Нагнувшись вниз, выставив пышный зад, женщина поначалу даже не заметила гостя, подошедшего со стороны калитки. А он грешный, залюбовался зрелыми, соблазнительными формами торговки и чуть было не запустил руку под подол летнего платья, но вовремя одернул себя.
— Здравствуй хозяюшка, — как можно приветливей обратился Ширяев к Устинье.
Шинкарка медленно разогнулась, подперев, видимо, ломившую поясницу рукой.
— Здравствуйте Роман Денисович, — улыбнулась лукаво. — Опять, какая нужда привела… — и отерла руки о передник.
— Дык, обещал же наведаться сегодня. Как видишь, держу сказанное слово.
— У-у, — Устинья удивленно подняла брови, — а уж думала, что брешешь, не надеялась сегодня увидеть. Опять, поди, за водкой пришел, — уже сухо добавила женщина.
— Да нет Устинья, скучно стало, одиноко на душе… Даже поговорить не с кем.
— Неужто не сыскал собутыльника в товарищи…
— Да, знаешь, я ведь к выпивке по жизни равнодушен, редко употребляю… — пожав плечами, добавил тягостно. — Не склонен к тому делу…
— А к чему же склонен тогда, милок? — Устинья по-бабьи раскусила хитреца. — Тяжко, поди, без жены… Некому приголубить сокола, вот и шастаешь по чужим дворам.
— Да, конечно, так… — пошел Ширяев ва-банк, — нелегко холостяку на белом свете…
— Ну, скажешь тоже, холостяк… — шинкарка засмеялась. — Только жена за дверь, а уже мудя чешутся… — произнесла бабенка с грубой скабрезностью, отбросив в сторону околичности. — Или не права, молодчик? — подбоченилась торговка.
— Да как сказать… — Роман Денисович даже удивился такой ретивости. — Да так просто зашел, покалякать….
— Нашел подружку… — не унималось шинкарка. — Я ведь старая стала для таких-то дел, — уже откровенно намекнула на смысл происходящего.
— Не наговаривай на себя Устинья, ты женщина в самом соку — пошел и он напролом. — Ну, что пустишь, или как…
— Да уж проходи, коли пришел. Мы гостю завсегда рады. А уж такому молодцу особливо, — и Устинья повела инженера к крыльцу, повиливая задом.
Ткань платья облепила потные ягодицы женщины, даже врезалась в щель между ними. Роман Денисович смекнул, что по жаркой погоде хозяйка без трусов, и оттого сладкая истома пронизала низ живота. Мужское естество стало набухать, и ради приличия пришлось укротить возникший пыл.
Устинья не заморачиваясь, быстренько умылась и собрала на стол немудреную снедь. По покрасневшим щекам и слегка трясущимся рукам стало ясно, что женщина уже завелась…
Выпив по рюмке красного, «озабоченные сообщники» стали болтать на пустопорожние темы. Повторили еще по рюмашке… Роман Денисович придвинулся к Устинье и слегка охватил ту за полные плечи. Бабонька сомлела, стала мягкой и податливой. И тогда он поцеловал женщину во влажные, расслабленные уста. Та же приникла к нему всем телом… После взаимных поцелуев, Устинья с замутненным взором, расстегнула лиф платья. Вернее, резко рванула и выпустила наружу необъятные сиси, с ореолами сосков размером с чайное блюдце. Ширяев, как грудной младенец приник к левой груди, жадно теребя вымя губами.
Женщина безвольно расставила ноги, задирая подол платья до самого пупка. И рука инженера погрузилась в липкую жидкость любовного сока…
— Больше не могу… Хочу, хочу… — простонала Устинья, и, вывернувшись из объятий, увлекала Романа Денисовича в спальню. На ходу тот стянул с себя брюки и трусы, «Вальтер» грохнулся об пол.
— Да и черт с ним… — машинально подумал Ширяев, и как разъяренный лев набросился на женщину.
— Резинка, резинка… — взмолилась товарка, достав из под матраца фитюльку, протянула возбужденному инженеру.
Уже потом, чуть не в мыле, негаданные любовники расслаблено возлежали на пуховиках, и ворковали как невинные голубки. Что связывало их тогда — наверное, только одна неуемная животная страсть. Ширяев тогда не думал ни о чем. С ним лежал женщина, желанная сегодня женщина. Которая еще не опустошила его, полного той первородной энергии и сил, готовых перевернуть весь мир наизнанку. Роман Денисович страстно вожделел к этой русской бабе, к оплывшему животу и распластавшимся по телу грудям, к слюнявому рту, к неприглядной похабности, но оттого — еще сильнее заводившей, распалявшей смиряемую прежде похоть.
И Устинья стала ненасытной. Метнулась к шкафчику, достала пачку презервативов, на ходу разорвав упаковку, примостилась к паху кавалера.
И опять соединились горячие тела, и опять затейница громко кричала:
— Еще, еще… е** сильней, сильней… — бабенка вовсе не дура, видно шинкарка оказалась страстной и голодной на мужские ласки особой. Чисто по-человечески можно только пожалеть Устинью, понять ее одиночество и неутоленную потребность в обыкновенной бабьей радости.
Подкрепившись, парочка как юные любовники еще раз возлегла на мягкое ложе торговки. Но уже любили друг друга не столь отчаянно, если сказать понятными словами, то на ум придет, только одна избитая фраза: «с чувством, с толком, с расстановкой…»
Ушел Роман Денисович от Устиньи, когда окончательно стемнело, и на небе выступили яркие в ту пору звезды, — в одиннадцатом часу ночи.
Перед ним не стояло выбора — стоит ли еще раз посмотреть, увидеть родную обитель или нет… Конечно, да! Он решил подойти к дому со стороны здания детского сада, размещенного в похожем бревенчатом двухэтажном особняке, таких же габаритов, что и дома итээровцев. Задворками пробрался на широкую Садовую улицу. Короткий конец которой выходил к Плодсроевским яблоневым садам, другой, дальний конец выводил в прилегающие с севера к Кречетовке луга и поля. Обыкновенно на этом прогоне пастухи собирали стада с окрестных улиц и гнали живность на сочные в летнюю пору пастбища. Прижимаясь к плетням частных домовладений, Ширяев незамеченным подошел к плотному дощатому ограждению детского сада. В один скачок перемахнул забор. Прокравшись к примыкавшей к зданию летней веранде (по военному времени детишки спали в закрытом помещении), инженер как кошка вскарабкался на крышу. А далее, уже дело техники — по пожарной лестнице проник на чердак здания. Стараясь не задеть стропила головой, на ощупь, подошел к слуховому окну, выходящему напротив его дома. Занял наблюдательную позицию и замер.
Дом тяжелым черным массивом загораживал звездный небосклон. Вдруг в окошке первого этажа вздрогнул всполох свечи, желтый язычок света проследовал к другому оконцу и растворился во тьме. Наверное, некто в ночи не отважился включить электричество в поиске нужной вещи, возможно, даже мяукнувшей кошки, намереваясь взять мурлыку в постель. От такой мысли у Романа Денисовича потеплело на душе.
