Они познакомились… Слово за слово разговорились… Ширяев поинтересовался, что Таня читает, оказалось — «Джейн Эйр» Шарлоты Бронте. Татьяна начала уже вторую часть, напечатанную в потрепанном, дореволюционного издания толстом журнале «Юный читатель (журнал для семьи и школы)». Уж как старая подшивка оказалась в Глубокой, одному богу известно, — наверное, выдали из реквизированного имущества бывших хозяев… Альберт вскользь слышал об английской романистке, прошлого века, но книг автора не читал, поэтому полюбопытствовал у девушки, о чем говорится в романе. Татьяна, увидев его неподдельную заинтересованность, с горячностью стала пересказывать страдания гонимой сиротки, нашедшей дорогу к счастью, но по воле рока потерявшей возлюбленного у венчального алтаря.
Какую трепетную жалость, какое искреннее сочувствие испытывала девушка к вымышленному литературному персонажу, — хотя судьба Татьяны неизмеримо горше и трагичней жизни гувернантки Джейн. Уж Роман Денисович знал о тяготах и испытаниях, выпавших на ее долю, о том каторжном труде, которым бедняжка добывала себе пропитание, Какая все-таки несправедливость упала на плечи столь беззащитного создания, и как стойко та переносила невзгоды. Ширяева поразила сила духа девушки, а так же незлобивость и самоотверженность с которыми Татьяна шла по чуждому ее природе жизненному пути.
Естественно, инженер напросился в провожатые до дома, и спутники говорили, говорили, говорили…
Если быть честным, как на духу, то Татьяна сразу приглянулась Роману — худенькая девчушка с густыми русыми волосами и, о чудо… фиалковыми глазами. Впрочем, девице уже было далеко за двадцать, но она выглядела юной-юной, нежной-нежной. Татьяна, разумеется, не решилась сразу открыться чужому, поведать собственную грустную историю. Но даже человеку, незнакомому с обстоятельства жизни собеседницы, стало бы ясно, что перед ним — не просто обыкновенная пролетарка, а благородный, тонкого духовного склада, чистый и светлый человек.
Странно, но парочку не смутила возрастная разница, да и общались, словно давно знакомые люди. Будущих супругов роднил не только культурный уровень и воспитание, повстречай друг друга лет тридцать назад, они сочли бы себя людьми одного круга, одной социальной группы. Да собственно, так и было, что и послужило к основанию брачного союза.
Не сразу Татьяна доверилась Роману Денисовичу, что и понятно, однако они стали встречаться сначала по выходным, а потом по вечерам, благо, дни стояли длинные. Два-три раза даже забрели в вокзальный ресторанчик, скорее буфет с тремя столиками. Мужчина угощал подругу сладкими ватрушками, мармеладом и крепким сладким чаем из самовара, себе не позволял даже кружки пива, не говоря уж о спиртном. Ненавязчиво стал помогать Татьяне продуктами питания, а та, поначалу стеснительно упиралась, но из безысходности приняла товарищескую поддержку. Первое время в депо пришлось скрывать начавшиеся дружеские отношения. Сплетни и докучливый интерес к собственной персоне до поры до времени могли здорово повредить Роману-Альберту: и начальство, да и рядовые рабочие, глядя на них со стороны, возомнили бы невесть что. А молва в положении законспирированного агента вещь недозволительная…
Постепенно девушка привыкла к странным отношения, возникшим между ними. Вполне возможно, что учитель Иван Подрясный открыл Татьяне благородную цель Романа Денисовича. Помощь помощью… но подспудно вырисовывалась другая картина взаимного притяжения незнакомых прежде людей. Расположение девушки к инженеру достигло момента, когда уже нельзя было скрывать собственное потаенное прошлое. И Татьяна решилась, осторожно, чтобы не подвести Ширяева под монастырь, поведать о себе правду. Откровения сироты Роман Денисович воспринял на удивление невозмутимо, чем даже поразил девушку, которая боялась, что едва начавшаяся связь оборвется. Но инженер деликатно успокоил приятельницу, знал ведь те обстоятельства изначально… потому и принял исповедь смиренно как священник. Переступив порог страшной тайны, она стала рассказывать о себе в мельчайших подробностях, без недомолвок и наводящих вопросов. И Ширяев оценил искренность девушки, а та, ощутив нравственную поддержку, окончательно признала в мужчине опору для себя.
А еще больше поразился Роман Денисович, когда узнал, что, несмотря на девичью привлекательность, Татьяне удалось сохранить девственность.
Таиться больше не имело смысла, дотошные кумушки обоего пола не дремали, — стали появляться неловкие вопросы. И тогда Роман Денисович изложил Танюше спасительный план, предложил формально стать его женой, короче, переехать к нему. Для остальных станут супружеской четой, а уж там как Бог даст. По меньшей мере, получив новый социальный статус, Татьяна покончит с черной полосой в прежде нелегкой жизни, заживет по-доброму… Ширяев настойчиво убеждал, привел массу аргументов, не исключая даже, что в дальнейшем их пути разойдутся. Но Таня уже станет тогда другим — заслужившим лучшего будущего человеком. Девушка согласилась не сразу, больше из стыдливого приличия, хотя внутренне давно желала разительной перемены в собственной судьбе.
В памяти Альберта, словно в яви, предстал день, когда забирал Танюшу к себе. Поехал по осенней хляби на нанятой казачьей подводе… Погода стояла хмурая, опавшая листва ржавым ковром устилала окрестности, только черное воронье копошилось в стылом насте, отыскивая, чем бы поживиться. Жила Таня на хуторе у бабки-бобылки в скособоченной хатенке, крытой соломой, в темном закутке за разлапистой печью. Там за тонкой дощатой перегородкой помещалась одна кровать-рыдван и стародавний, оббитый полосами потравленного временем железа, сундук. В дедовской укладке и лежали спрессовано тесно незатейливые пожитки девушки.
Татьяна с некоей долей опасения смотрела на мужчину чудесными, уже милыми сердцу Романа Денисовича глазами. Но в них уже присутствовала и безоглядная решимость — будь что будет, пусть моя участь останется на твоей совести, добрый дяденька. Ширяев взял девицу за тонкую податливую ручонку, нежно подержал в своей лапище, стараясь в сотый раз убедить сироту в искренних, добрых помыслах. В памяти не остались произнесенные тогда слова, запомнились только раскрытые в мир фиалковые глаза — и мольба в них, и надежда, и крепнущая вера в него, чужого человека, решившего разделить ее судьбу.
Так он взял ее за себя… — принял как Иосиф Обручник Деву Марию. Господи, если кому рассказать — не поверят! На что Альберт рассчитывал тогда, на какие извивы судьбы, на Божий ли промысел, — как в непредсказуемости будущего видел совместную жизнь с русской женщиной…
Признаться самому себе, что на такое безрассудство Альберта вдохновила внезапно зародившаяся любовь, было не правильно. Размышляя позже, пришлось выстроить, точнее, нагромоздить гору причин и обстоятельств, побудивших на столь неожиданный поступок. На поверхности лежал непреложный факт, первоначально Роман сошелся с Татьяной из жалости, по просьбе старого казака из «Братства русской правды». Да он и не предполагал поначалу продолжительного сценария совместной жизни. Как там сложится потом… Вырвать из оков нищеты, прекратить невзгоды, спасти от возможной беды — вот в чем заключалась первоочередная задача. Как мог немецкий разведчик, профессионал взгромоздить на себя этакую обузу, а что еще губительней — подвергнуть невинное создание испытаниям и утратам, неминуемым в стане врага. Одно дело — скрывающаяся дочь казненного белогвардейца, а уж другое дело — супруга заклятого врага, шпиона с плаката, образа ненавистного советским людям.
Что нашло на него, какое затмение помутило разум? Да — одинокая бедная сирота, милая дворяночка, разумеется, пленила воображение холостяка. Светлое, справедливое, честное — доброе подаренное Альберту природой, сфокусировалось на девушке и через девичий нежный образ возопило о попранной справедливости.
Арнольд-Ширяев гнал эти назойливые мысли, но думы не отступали… А как быть, когда преследует потребность любви к женщине?! Неутоленная, иссушающая жажда любви свербела в истомленном сердце скитальца, в измотанной одинокой душе, не знавшей пристанища. Мужчина хотел излить неизрасходованный потенциал нежности и заботы на близкого, родного человека, — страждал голубить и лелеять женщину. Но тайно желал: и домашнего уюта, и ответного тепла, и нежной ласки любимой. Разумеется, Роман Денисович сразу и не мечтал, не рассчитывал на взаимное ответное чувство Татьяны. И уж вовсе не помышлял, точнее, запрещал себе думать о любовных, «постельных сценах», подавлял в мыслях даже намек на проблеск похоти, — горемычный старец-обручник. А ведь ему едва за сорок, как говорится, мужчина в самом соку. И вот теперь формально женившись на осиротевшей девушке, чтобы не порушить конспирацию, пришлось взять постнический обет. Надолго забыть о женщинах, вычеркнуть интим из жизни, ведь теперь Ширяев не холостяк.
