Зачем это потребовалось, ради чего? Ведь Сергей не только переспал с дочерью аптекаря, но успел втюхаться в нее как мальчишка. Светлый образ женщины всецело вошел в его жизнь. И даже здесь, в служебном кабинете, он подлавливал себя, что в мыслях непрестанно возвращается к Веронике.
Младший лейтенант в органах не первый год. Андрей учуял наивную уловку начальства в попытке скрыть бессонно проведенную ночь. Синие круги под глазами Сергея верное тому доказательство. Впрочем, приподнятое настроение Воронова, явственно говорило о том, что эту ночь капитан провел не без приятности.
— Пасвинтер Хаим Львович — еврей по национальности, восемьдесят второго года рождения, беженец, еще в империалистическую прибыл из города Вильно…
— Молодец, Андрей, что досье знаешь назубок… а теперь ответь, что за человек этот Пасвинтер?
— Ну, дядька — образцовый аптекарь, хотя состоит на учете в горотделе. Сами знаете, без этого никак нельзя, — аптека все-таки… А уж в военное время — строгий порядок.
— Ладно, не учи. Надеюсь, не хапуга какой или хуже того — притворщик и лицемер…
— Нет, товарищ капитан, еврей по жизни честный человек. Ручаюсь полностью.
— Вот и ладно… А дочь старика? — Сергей сотворил как можно равнодушный вид.
— Вероника Ефимовна Болдырева, русская, двенадцатого года рождения. Взяла фамилию мужа. Учительница…
— Да знаю, познакомился уже, — прервал Сергей.
Еще Сергей читал, что до революции в метрики детей из смешанных еврейских семей, крещеных в православии, вносили русифицированные имена родителей. Православная — значит русская. Хаим — значит Ефим.
— Женщина культурная, обходительная, но разведенка, — продолжил тараторить Свиридов. — Муж бросил… работал инспектором в горфо, умотал с лярвой в Воронеж, где теперь пребывает — не ведомо… Если нужно, товарищ капитан, так выясню…
— Ничего не надо. Понятно — люди приличные… — Воронов понемногу входил в темп рабочего дня. — Ну, и Бог с ними, какие дела у нас? Как наши арестанты, не окочурились еще? — и засмеялся невесело.
Свиридову было сложно сразу переключиться на другую тему, потому выговорил, с недовольной миной, первое, что пришло на ум.
— Лавренев Василий, по кличке Ерема, слишком мудрит, хочет переговорить только с главным начальником, причем наедине. Так полагаю, вас требует, товарищ капитан.
Сергей понимал, что диверсанты отнюдь не дурашки-простофили. Лазутчики способны хитро и умело морочить голову следствию. Хмыри прикинутся божьими овечками, напустят пыли в глаза, даже наговорят на себя лишку, а выложат сущую ерунду, — никак не подкопаешь под них. Эти подлецы, вызнав улики против них, извернуться как ужи, сыграют на противоречиях, на темных пятнах в биографии — и получится «не всякое лыко в строку» Но все же, чутье подсказало — клубок начал потихоньку распутываться. Воронов успокоился, позвонил по спецсвязи, и затем велел отвести себя в камеру Еремы.
Ерема-Лавренев встретил понурым взглядом, впрочем, прошлой озлобленности и страха уже не было. Воронов присел на шконку напротив диверсанта.
— Говори Василий, зачем звал? — спросил как можно тише.
— Я много передумал ночью, — начал Лавренев. — Мине кажется, местная урка Лошак, не такая уж тупая лошадка. Сдается… дед с поселковой швалью заделал цельный сыск на этой чертовой станции. Как пить дать, давно поджидал группу… Первым делом нашими руками убрал мужика и подбил спалить несчастный домишко. Чего хрен тама хотел, дело темное… Странно, не правда ли, смекаешь, начальник? — театрально замолк и загадочно продолжил — Еще обращу внимание на одно обстоятельство. Мерин — охотник выкобениться, но вот что… непонятно вел себя с этой Лошадью. Как бы подчинялся старому пердуну… Такие дела, начальник… ничего не утверждаю, но думается, и так подозрительно… — заметив интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. — И еще, к слову: тута ночью подслушал разговоры караульных. Вертухаи из местных, выросли с тутошней шпаной. На вашем месте, не доверял бы козлам, начальник.
— Молодец Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем, как считаешь, слабость амбала?
— Дык, силен зараза. Но человечного в ироде вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, полный ублюдок.
— А все-таки, ну там… — родители, зазноба какая?
— Какая черт зазноба… Так думаю, Мерин конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали урода по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах гад. Вот бы, самого скота взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, — сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с вами, гражданин начальник.
— Круто! Ну, бродяга, даешь стране угля… А кто такого бугая насиловать будет — возьмешься…
— Боже упаси, не по этой я части… да и порвет каждого на кусочки. Тут надо хором, тут скопом надо…
— Ну, что сказать Лавренев… Никудышный из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин вор старой закалки, не стерпит мерзкого клейма, уйдет из жизни — сам покончит с собой. А перед тем… использует подходящий случай, чтобы отправить на тот свет причастных к такому позору. Как пить дать — никому не спустит…
Ерема, понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:
— Ладно. Не забыл персональное задание — зачистить старшего группы, коли что не так… Правда, ведь… — воцарилось молчание. — Так вот… когда настанет время, придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.
— Я-то… с превеликим удовольствием, — Ерема ухмыльнулся. — Достал гад мине, сволочь… — и, перейдя на шепот, добавил. — Но, чтобы было шито-крыто. Лишний срок мотать за него не хочу…
— Само собой, уговор дороже денег, — сказал Воронов и следом подумал: «Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши…»
Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе — или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.
— А что скажешь, Ерема насчет Титы? — перевел разговор Сергей.
— Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом — хитровыбанный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, — злорадно потер руки Лавренев.
— Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?
— Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу… Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.
— Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?
— Дык, я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.
— Да, мутен ты, Ерема, хочешь, что еще сказать?
— Лошака не упустите, хрыч до фига знает — вот мой сказ.
— Ладно, не кашляй… Василий Силантьевич, — незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.
Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.
«Времени, времени нет… — подумал Сергей, спеша наверх. — А публика, видать, битая… «Подсадную утку» враз расколют, да и организовать единичный побег «с пристяжкой», тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление — пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку».
Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, изумленного младшего лейтенанта: коли, что не так, то не сносить тому головы. Свиридов, по-молодости, ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин — матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время и спешка нужна лишь при ловле блох…
