Ручных часов, на которые позавидовал Лошак, при Мерине не оказалось. Впрочем, их быстро обнаружили на полу под лежанкой, где громила отсыпался. Часы примечательные: массивные, позолоченные, с виньетками. Сергей прочитал марку — «ORIS» и удивленно покачал головой: «Откуда у отморозка швейцарский хронометр? И как немцы допустили такой ляп, неужели не проверили экипировку диверсантов перед вылетом…»

Крепко связанного резиновым жгутом Мерина четверо бойцов еле доволокли до полуторки, а чтобы не «блеял» по дороге, заклепали рот грязной бабкиной наволочкой. Вскоре гигант прочухался, но лежал смирно, решил не провоцировать солдат на дальнейшие побои. Рядом положили конвульсивно дергающегося Ерему, у того видимо затекли согнутые ноги, узлы ослабили, но для острастки поддели под зад увесистым пинком. Солдатику-радисту, услужливо принесшему из схрона диверсантский «инвентарь», связали руки, чтобы чего не учудил с собой из страха и трусости.

С чувством выполненного долга, Тэошники в полуторке, загруженной под завязку, тронулись в обратный путь. Затемно проскочили по тряскому большаку колхозные поля и уже в наступающей ночной синеве — обезлюдевший, без проблесков живого света жилмассив Кречетовки.

Из оперативного пункта ТО Воронов сразу же телефонировал в горотдел НКВД об удачной поимке диверсантов и попросил старшего лейтенанта Селезня к утру прислать гебешного следока. Москву по ночному времени тревожить не стал, да и если честно признаться, хвастаться было нечем. Ну, взял трех диверсантов, по сути, это уровень станционной военной комендатуры. Воронов сознавал, — Синегубов ждет весомого результата, и понимает, что такого за один день никак не добиться. Поэтому решил повременить, пусть хотя бы чуток прояснится, а то, не ясно даже в каком направлении работать.

Нужно было сразу же по горячим следам взять диверсантов в оборот, полагалось не дать задержанным прийти в себя. Воронов по опыту знал, что в первые часы после ареста, человек пытается найти себе хоть какое, но оправдание, как в выгодном свете предстать перед следователем, идет с ним на сделку…. А уж посидев в камере, охолонув, проанализировав ситуацию, узник начинает выстраивать линию защиты, основанную на хитрости и лжи.

Мерина Сергей оставил на потом. Да и, оказавшись нервным, громила еще не успокоился, ругался, плевался и угрожал уничтожить каждого встречного-поперечного. У сотрудников ТО было искреннее желание отмутузить горлопана по первое число, — поставить мурло на место, чтобы не брал слишком много на себя. Потому и вели себя с арестантом намеренного грубо и жестко. Следовало дать понять отморозку, что чикаться с ним не станут, наоборот раздавят как гадину, разделают как бог черепаху. Учитывая бычью силу, Мерина заковали в дореволюционные кандалы (как специально сбереженные) и посадили на цепь в сырой камере, — и для пущей острастки, да и так, чтобы спокойней было. Амбал заревел медведем, оскорбленный подобным обхождением. Но когда сказали, что ливанут на пол пару ведер холодной водицы, для понятливых — сделать морозилку, верзила приумолк. Зачем невольнику лишние мучения…

Солдатиком-радистом Воронов поручил заняться младшему лейтенанту Свиридову. Андрей хоть и не ас в дознании, но парень смекалистый, да и Тита, как видно, не кремень. Таким образом, нужные показания малый даст…

Ерему взял в обработку сам Воронов. Полежав спеленатым в кузове полуторки, мужик решил больше не испытывать судьбу, вел себя покорно, считай, даже слишком покладисто. Конвойный препроводил задержанного в допросную комнату, расположенную напротив казематов кутузки. Не снимая наручников, посадили за железный столик перед уже ожидавшим Вороновым. Сергей внимательно рассмотрел поникшую фигуру арестанта. Тот, понятно, старался выглядеть пришибленным и виноватым, но иногда косой дерзкий взгляд узника выдавал обратное. Сложное чувство овладело Вороновым: расколется ли диверсант с первого раза, не навешает ли туфты, тогда уж придется помучиться с прохвостом…

Понимая, что арестант арестанту рознь, по наитию уловив в облики Еремы некую слабинку, Сергей решил поиграть в доброго следователя. Капитан достал пачку «Беломор-канала», вытряхнул папиросину, прикурил сам и протянул диверсанту. Воронов не раз проделывал подобную манипуляцию с такого рода заключенными. Встречались гордецы, что брезговали принять курево из чужих губ, но таких было единицы. Ерема благодарно кивнул и осклабился. Контакт получен!

Попыхивая папироской, диверсант стал откровенничать:

Еремеев Павел Силантьевич (бедная фантазия в абверкоманде) — 1899 года рождения, из крестьян, житель города Ливны Орловской области, работал каменщиком на стройках пятилеток. Звание — рядовой. Сдался сам, еще в начале июля сорок первого, когда немцы выбили пехотный полк часть с оборонительного рубежа под Оршей. Отходить со однополчанами не стал, присыпался землицей, закосил под убитого. Так и пролежал до захода солнца. Когда немецкая похоронная команда стала обходить поле боя — встал и поднял руки кверху. Таких притворщиков, тогда набралось еще человек двадцать, бойцы из других рот, Еремееву не знакомые.

— Почему не ушел с нашими, — резко спросил Сергей, — или не знал, что в конечном итоге придется ответить за предательство? — И уже наставительным тоном добавил. — Сам знаешь, какая статья за измену. Или думал: Красная Армия не осилит фашистов, а может, и теперь так считаешь?

— Ничего тогда не думал… струсил позорно. В мозгах как обухом шарахнуло, ни бельмеса не соображал, только один страх… Чаял, хоть жив остался, и то, слава Богу. Да и не хотелось мине опять в мясорубку. Только вышло, что в плену еще хужей, чем на передовой. Для немца пленник не человек, для них сдавшийся в плен, паршивей скота, — и сотворил жалостливо-плаксивое выражение.

Воронов, чисто по наитию ощутил, что перед ним еще тот артист. Ерема сильно переигрывал…

— В какой пересыльно-сортировочный лагерь попал?

— Поначалу завезли в «Дулаг 155» под городом Лидой.

— Дальше, рассказывай, где еще чалился?

— В ноябре прошлого года спровадили в «Сталаг 352» под Минск…

— Почему задержали на пересылке, а сразу не отправили в лагерь для военнопленных рядового и сержантского состава?

— Так отрядили в строительную группу каменщиком, взяли по специальности… Фрицы тама разбитые казармы подымали, а пленные: кто поплоше — старый раствор с кирпичей счищали, а мастеровые, выходит, кладку делали.

— Ну, чего ты там клал или закладывал, с этим будут разбирать другие. Как и когда попал в учебку Абвера?

— В январе вызвали в контрразведку лагеря и перевели в Борисовскую разведшколу, в подготовительное отделение в деревне Печи.

— Где это?

— В военном городке, километров пять-шесть южнее Борисова, энта на минской дороге.

— Повторю вопрос, — как попал, за какие заслуги выбрали?..

Ерема на мгновение задумался, в глазах мужика скользнуло желание не отвечать, но тот пересилил себя:

— Сам изъявил желание, думавши — забросят в Россию, сразу и сдамся. А тут под начало такого битюга поставили, что испужался сразу объявиться. Гад с мине глаз не спускал, жлоб поганый.

Воронов видел, что Ерема и Тита поют в один голос, объясняя нежелание сдаться показным страхом перед Мерином: «Впрочем, что мешало Еремееву пристрелить амбала-громилу в первой же ночевке… Возможно, это заготовка инструкторов Абвера на случай провала… Придется подыграть малому».

— Выходит, хреново думал, Паша… А насчет бугая будешь потом заливать, — и приподнял руку упреждающим жестом, на порыв Еремеева оправдаться. — А сколько ты пробыл в Печке, или как там назвал? Говори, где проходили программу обучения?

— В конце февраля «курсачей» перебросили в деревню Катынь, километров двадцать с гаком западнее Смоленска. Туда в начале февраля перевели саму школу, в Печи оставили только курс молодого бойца, ну энта… так по-нашему, если назвать.

— Номер абверкоманды?

— Сто третья, будь неладна!