Наверное, непросто объяснять детям такие вещи, сказала я.

Это да. От их отца тут мало толку, да вообще никакого. Он с мальчиками ведет себя очень жестко, как будто до него не доходит, что они еще дети, что им многое непонятно. В голосе Элины звучала горечь, она подняла лицо и добавила: я, естественно, в разводе. Их отец живет в Амстердаме.

А дети — они с тобой?

Ездят к нему в гости по выходным. Он много путешествует по работе, так что это случается не так регулярно, как надо бы. Но, к счастью, мой брат с женой тоже живут в Гааге. Тут Элина замолчала — пришла эсэмэска, Элина взяла телефон проверить, что там. Ее внимание переключилось, и в его отсутствие возник вакуум. Она оторвалась от телефона и сказала: мне надо ехать, сын написал. Его должны были забрать и не смогли, придется ехать за ним самой.

Я кивнула — разочарованно, хотя сама толком не могла понять, что меня разочаровало: то, что мы только начали разговаривать, а она уже уходит, или то, что она так и не рассказала мне про своего брата, Антона, или то, что она уйдет, а я опять останусь один на один со своими раздумьями? Да, конечно, пробормотала я. Она вынула бумажник и положила банкноту на столик. Я полезла было в сумку, но Элина подняла руку. Давай я тебя угощу, сказала она, это всего-навсего кофе. Она встала и подождала, пока я тоже встану. Мы развелись давно, продолжала она, пока мы вместе шли к выходу. На самом деле — когда я была беременна младшим. Она говорила ровно, спокойно, было очевидно, что речь идет об уже пережитой драме. Да, конечно, мальчикам важно общаться с отцом, но во многих смыслах дядя — главный мужчина в их жизни, а его жена — больше, чем просто тетя.

Я замялась и наконец выдавила: хорошо, что у тебя такие близкие отношения с братом. Элина не сразу ответила, сначала распахнула дверь, потом повернулась ко мне. Мы близнецы, пояснила она. Больше Элина ничего не сказала, мы прошли несколько шагов молча. Я, наверное, показалась ей какой-то обездоленной — она вдруг проговорила, словно бы импульсивно: слушай, а приходи поужинать как-нибудь вечером, а? Я приглашу брата, познакомишься с нашей чумовой семейкой. У тебя есть братья и сестры?

Нет, ответила я.

Она кивнула, как будто что-то поняла про меня. Мне всегда было любопытно, каково оно: быть без братьев и сестер? Или вернее, я много об этом думала в последнее время. С этими словами она внезапно развернулась, чтобы идти. Я тебе по почте напишу! — крикнула она через плечо, выберем день. Ответить я не успела, она уже спешила прочь. Я смотрела ей вслед, и тут завибрировал телефон. Рывком, с колотящимся сердцем я выдернула его из сумки. Экран был черным, никаких сообщений. Я подняла глаза. Элина скрылась из виду, я была одна. Я стояла посреди тротуара под резким неприятным ветром. Сосчитала дни, потом сосчитала еще раз. Больше недели миновало с тех пор, как я спросила у Адриана, когда он приедет и как у них дела с Габи, — еще одна неделя молчания.

В те выходные я съехала от Адриана. Больше не видела причин там жить, мне оставалось лишь покинуть его дом. Я шла по квартире и собирала свое — вещь, вещь, еще вещь, я как бы изымала себя. Не так уж и мало здесь меня, между прочим, больше, чем я думала, и, пока я складывала одежду и разыскивала бумаги, внутри то и дело вскипали сомнения. Когда я наконец загрузила сумки и встала на пороге со своим багажом, сомнения по-прежнему обуревали меня — а вместе с ними и сожаление. Я оглядела квартиру, где прожила последний месяц, и на меня всей тяжестью навалилась мысль: а ведь я сюда никогда не вернусь. Как так вообще получилось? Я сознавала даже тогда, что, вероятно, действую, повинуясь побуждению, которое способно угаснуть или как-то трансформироваться. Но в каком-то смысле было слишком поздно. Я шагнула за порог и спохватилась: я же не знаю, где оставить ключи! Почтовый ящик — не особенно надежно, тем более неизвестно, сколько времени пройдет до возвращения Адриана. И потому я, заперев за собой дверь, положила ключи на дно сумки. Позволю себе хоть это.

К моей прежней квартире пришлось заново привыкать. Здесь я в какой-то мере была меньше дома, чем у Адриана. Казалось, моя квартира принадлежит какому-то незнакомому человеку или человеку, которого я больше не узнаю. Временный характер моего жилища теперь бросался в глаза сильнее, комнаты словно истаяли за дни моего отсутствия, стены как будто сделались бумажными. И я, помимо воли, все еще ждала — что вернется Адриан, что он хотя бы напишет, ответит мне на то сообщение, в котором я спросила, не можем ли мы поговорить.

Я не сказала, что переехала к себе. Видимо, где-то в глубине души надеялась: вот мы поговорим, он объяснит, почему так долго молчал, и я вернусь в его квартиру, распакую вещи как ни в чем не бывало и буду ждать его возвращения. Но он не отвечал, и молчание из Лиссабона день-деньской занимало мои мысли, застилало разум как туман. Монотонное ожидание было ненадолго прервано имейлом от Элины. Она приглашала меня поужинать на следующей неделе. Компания намечается тесная — она сама и ее брат, мальчики — с отцом, и супруга брата не в городе, она пригласила Яну, но та, увы, не смогла. Надеюсь, ты составишь нам компанию, писала Элина. Ответила, что да, приду и с удовольствием.

Ее дом, когда я туда приехала, весь светился изнутри. Шторы были отдернуты, окна обнажены навстречу тьме, обитатели дома как будто давали всем понять: нам скрывать нечего. Я стояла снаружи и размышляла: каково это — жить вот так, у всех на виду, какую надо иметь смелость. С улицы можно заглянуть прямехонько на первый этаж, комната как сцена, пускай пока пустая, и там полно всякого личного, что просматривается снаружи: большой кухонный стол, раскиданные детские игрушки, собачья миска, кровать.

Как выяснилось, все это принадлежало не Элине, а арендаторам, которые снимали квартиру на нижнем этаже. Сама она с сыновьями жила наверху, и мальчики, разумеется, были уже слишком взрослые для игрушек, которые я видела в окно, задумайся я хоть на секунду, сама бы поняла свою ошибку. Поняла бы, что женщина, которую я встречала в музее и в кафе, чьего брата избили так, что он попал в больницу, — такая женщина не смогла бы жить в невинной открытости, она бы заперла двери, опустила бы шторы, включила бы камеры наблюдения, над ней постоянно довлели бы страх и беспокойство.

Но я не задумалась, мне не пришло в голову задумываться, видимо, потому что я все еще внутренне отказывалась примирить женщину, с которой я познакомилась, и ситуацию, в которой эта женщина оказалась. Надавливая на кнопку звонка, я держала в голове ту семью, что занимала нижний этаж, их счастливый бардак, лучше бы у Элины была какая-то такая жизнь, да и у меня самой тоже. И я немного опешила, когда дверь мне открыл мужчина, а за его спиной я разглядела монохромный интерьер — холодный, безупречный, без единого неуместного украшения.

Но больше всего шокировал сам мужчина — брат Элины, Антон де Рейк. Я шла в гости, отдавая себе отчет в том, что встречу его, но, как выяснилось, я не была к этому готова, и его внешность меня ошарашила. Почему-то я не представляла, насколько серьезные у него травмы, почему-то меня впечатлил большой и живописный шрам поперек его лба, все еще припухший и сморщенный по краям. И то, как тяжело он дышал, прислонившись к двери, точно не мог совладать с легкими, которые совсем недавно были проткнуты, с ушибленными и сломанными ребрами. Мужчина едва заметно кривился, словно страдал нервным тиком, какие-то части его лица собирались в складки, какие-то — расползались непонятно куда. Он же лежал в больнице, больше недели — Яна так говорила.

Он стоял, привалившись к двери, и я спохватилась, что таращусь на него. Он кивнул, будто я невольно подтвердила что-то — то ли о нем, то ли о себе. После нападения он успел привыкнуть, что на него таращатся, — это объяснимо. Его лицо было версией Элининого, примерно как негатив — версия самой фотографии. Я подумала, что нападение тут ни при чем: у Антона — ни капли сестринской красоты, в каком-то смысле его черты — просто огрубелые черты Элины. Но почему-то именно его внешность казалась первичной, точно это с него делали отливку. Красоты ему недоставало, зато у него присутствовала мрачная харизма, его лицо запоминалось чем-то, чего не было у Элины. Я стояла перед ним и пыталась восстановить в памяти внешность Элины, ее облик воспринимался как отдаленное эхо облика Антона.