— Ты что, хочешь уйти? — в глазах у неё стояли слёзы.

Как же я испугался за неё. Я и не подумал, что собираясь уйти, могу причинить ей боль. Я бросил сумку, подошёл к Вере и осторожно обнял её.

— Можешь обнять меня покрепче.

Это прозвучало, как вопрос или как предложение, — я не понял.

— Нет, не могу. На тебя сейчас посильнее надавишь, ты мне всю рубашку зальёшь, — я попробовал перевести всё в шутку.

Я придумал несколько нелепых оправданий и, наконец, прибегнул к своему излюбленному приёму — переложил всю вину на саму Веру. Я сказал, что воспринял новость о приезде отца, как намёк на то, что мне пора выметаться. Вера слабо улыбнулась и сказала, что впервые видит такое проявление глупости с моей стороны. Я так обрадовался её улыбке, что охотно согласился на то, что, оказывается, и я могу допустить глупость. Иногда. Очень, очень редко.

Вера продолжила домашние дела. Но в её движениях уже не было прежней лёгкости. Она волновалась. И ещё бы ей не волноваться. Основанием, для её волнений был сон. Можно прибавить: «всего лишь». Мало ли кому, какие сны снятся. Сон — это же не оформленный и зарегистрированный документ, обязательный к исполнению. Кто-то и внимания не обращает на свои сны. Все ночные видения они забывают ещё до звонка будильника. Некоторые вообще не видят снов, и ничего — как-то живут. Но я очень хорошо понимал Веру. Я всерьёз относился к сведениям, полученным из некоторых своих снов. Ну, вспомнить хотя бы то, что Веру я впервые увидел во сне.

Время уже было вечернее. Вера сидела с открытой книгой, но в книгу не смотрела. Конечно, я должен был как-то успокоить её, поддержать. Но я этого никогда не умел. Мне всегда казалось, что начни я всерьёз говорить слова сочувствия и утешения, это будет выглядеть нелепо, неискренно и даже смешно. Все знали, что поглумиться вслух над любыми проявлениями чувств героев кино и литературы, а иногда и общих знакомых — было моим излюбленным занятием. Придумать, как мне растормошить Веру, я не мог. Я просто начал говорить, что под руку попадётся, вернее, что слетало с языка.

— Вера! — неожиданно громко заговорил я. — А что же это ты развалилась тут, как барыня?

Вера уставилась на меня, не понимая, чем вызван такой резкий тон. Она отложила книгу и развернулась в мою сторону. Я не меняя придирчивой интонации продолжил:

— Даже я, со своей дырявой памятью, отлично помню, что сегодня с утра зашла речь об оладьях. И где они? Что-то ими и не пахнет. Или ты считаешь, что я должен ими заняться? Хорошо, я готов. Пойдём на кухню, покажешь, где там у тебя мясорубка, перец и лавровый лист. Я сейчас тебе таких оладьев накручу, — обалдеешь.

Вера всё поняла, улыбнулась одними глазами и подошла ко мне. Я взял её за руку и потянул на кухню. Я сел в уголок и делал всё, чтобы оживить процесс приготовления оладьей. «Я не так муку просеиваю. Это же мука?», «Подкинь ещё ложечку песка, не жмись», «Попробуй мешать против часовой стрелки», «Мы до перца дойдём когда-нибудь?» и всё в этом же духе. Мои ценные советы вернули Вере энтузиазм и решительность. Она даже пару раз шлёпнула мне по руке, когда я пытался вмешаться в процесс. Единственное, что она разрешила мне, это зажечь конфорку и водрузить на неё чугунную сковородку. А это, я сказал, уже половина дела.

Как только Вера налила на сковородку подсолнечное масло, снизу мы услышали стук в дверь. У меня провалилось сердце. Вера, похоже, испытала то же самое. Оказалось, что к чуду, в котором я убеждал Веру, я сам не был готов. Но я постарался выглядеть невозмутимым, когда пошёл открывать дверь.

— С оладушками не задерживай, пожалуйста, — обернулся я к Вере на пороге.

Я спускался к входной двери, не дольше пяти секунд. Но за это время в моей голове пронеслись десятки мыслей. Была вероятность, что за дверью окажется кто-нибудь другой, а не отец. Мне было приятно, что чудо, которое ждала Вера, сейчас, возможно, произойдёт. Я тоже поспособствовал в осуществлении этого чуда, мне было приятно. И в то же время, я уже не хотел этой встречи. Я взывал к Небесам, чтобы они отмотали этот фокус с оладьями назад. Я не был готов знакомству с этим человеком. И вообще, я только в этот миг понял, что его приезд должен изменить весь привычный ход моей жизни в этом доме.

Я подошёл к двери и поднял крючок. С улицы уверенно шагнул мне навстречу отец Веры. Я сразу узнал «предводителя пиратов».

— Здравствуйте, Константин Алексеевич!

— Привет, Саня! — протянул мне руку отец.

Он понял, что я удивлён, откуда он меня знает, и сразу объяснил, что возвращался через Москву и созванивался с сестрой. Тётя Света рассказала ему про меня. Как я понял, характеристику она мне дала положительную.

Мы поднимались по лестнице, отец Веры шёл впереди. Из приоткрытой двери квартиры в коридор просачивался запах оладий. Константин Алексеевич повернулся ко мне. Лицо его осветилось счастливой догадкой: «Неужели?».

Вера стояла у плиты с лопаткой для блинчиков в руке. Константин Алексеевич замер в дверях.

— Ты красавица, дочь, — восхищённо прошептал Константин Алексеевич. — Привет!

— Папка! — Вера обняла отца и поцеловала в щёку.

Мне понравилось, как они встретились. В этих нескольких секундах было настоящее. То, что не надо озвучивать. В моей семье тоже было не принято славословие по поводу родственных чувств. Хотя сам я много раз становился свидетелем бурных встреч знакомых и незнакомых мне людей, которые они превращали в настоящее представление. Иногда, два-три чересчур эмоционально встречающихся родственника, своим визгом, завываниями и выкриками, способны заглушить цыганский табор, который рядом уже окружил простака без критического мышления и с лишними деньгами.

Мы уселись за стол. Моё смущение в присутствии отца, Вера нейтрализовала тем, что выставила на стол бутылку тёткиного вина. Знала, чем меня поддержать. Я поделился своими догадками, какие травы присутствуют в вине. Я назвал: мяту, чабрец и ваниль. Константин Алексеевич смог меня удивить тем, что выпив всего одну стопку, он со стопроцентной уверенностью заявил, что в составе присутствуют: полынь, череда, мёд, корица и бергамот. Я с ним согласился, кроме бергамота. Потому, что не знал, что это за трава. Позже, оказалось, что это и не трава.

Картиной этого застолья, я думаю закончить моё третье письмо. Думаю, впереди будут и четвёртое, и пятое.

Общая тетрадь

Здравствуй! Я решил продолжить своё послание в будущее не в письмах, а в этой тетради. Так будет проще рассказывать мою историю. Я же не могу сейчас знать, когда и на чём она прервётся. Тем более, что некоторые значительные перемены в моей жизни происходят прямо сейчас, когда я пишу эти строки. Не знаю пока, и стараюсь не задумываться, что ждёт меня. По правде говоря, мне надоело гадать, слишком много сил это отнимает. Я почти избавился от страха за эту жизнь. Мне важнее подготовиться к следующей.

С приездом Константина Алексеевича, начались те чудеса, которым я был свидетелем, а иногда и соучастником. Отец Веры понравился мне сразу. Уже одно то, что он в течение всего вечера ни разу не затронул тему моих отношений с Верой, вызывало у меня чувство благодарности. У меня точно не было подходящих ответов. И уж тем более, я не смог бы раскрыть ему всей правды и как я вижу наши отношения с Верой в будущем.

Константин Алексеевич располагал к себе тем, что в его рассказах всегда присутствовала самоирония. Не с позиции самоуничижения, а с позиции осознанной самокритики. Он умел извлечь забавные выводы из своих ошибок. Ещё мне понравились их отношения с Верой. Константин Алексеевич никогда не обращался к дочери с высоты своего родительского авторитета. Скорее, дочь была для него авторитетом.

Со мной Константин Алексеевич говорил просто, без наигранности. В отличие от меня. У меня, в первых разговорах с ним, постоянно вылезали фразочки с претензией на великосветское воспитание. Иногда, аристократические ужимки выпирали у меня с перебором. Константин Алексеевич умело переводил такие моменты в шутку. Меня он попросил общаться на «ты» и называть его по имени. Это далось мне не сразу.