— Так какая же гримаса вам все-таки нужна, Станислав Петрович? — задает Валентина Андревна вопрос, когда он задумывается.

Егупов встряхивается.

— Гримаса сдерживающего смех, — отвечает Егупов. — Видите ли, Валентина Андревна, открытое проявление эмоции не есть доказательство существования души, так же как блеск молнии не доказывает существования бога. Только сдерживание эмоции, только напряжение мускулов, здесь лицевых, указывает на наличие той внутренней силы, каковая есть душа. Душа — это разум. Ребенку хочется улыбаться, но он себя сдерживает. Это — разум. Такое не везде встретишь.

— У нас две палаты, — объясняет Валентина Андревна, когда они идут по коридору. — Одна палата — общая, она для большинства наших детей. Которые улыбаются, — кивает она на молчаливый вопрос Егупова. — Другая — для других. У которых другие гримасы, отличные от гримас большинства, — отвечает Валентина Андревна на другой вопрос Егупова.

Они входят в палату. Она небольшая и озабоченная. Здесь четыре койки, и палата нагнулась над ними и глядит на лица спящих детей. Вошедших она замечает, только когда те уже на ее середине. Палата с невнятным вздохом распрямляется и встает перед ними с прежним озабоченным видом. Егупов не понимает ее озабоченности. Сейчас мертвый час, спят дети с обычными гримасами и дети с гримасами необычными. Так положено по инструкции. Но тут он замечает, что одна койка пуста и что окно в лес раскрыто.

— Опять утек, — всплескивает руками Валентина Андревна. — Ну никак не уломаешь его спать после обеда. Опять утек в лес! — Витя Катков, — отвечает Валентина Андревна на молчаливый вопрос Егупова и добавляет: — Его гримаса более всего похожа на ту, что вы описываете.

Егуповское сердце делает небольшой ёк и замирает.

— Если вы докажете, что и у него есть душа, — продолжает Валентина Андревна, — тогда я просто не знаю…

— Докажу, докажу, — бормочет Егупов и обращает взгляд на спящих детей. Палата подходит и становится с ним рядом, думая услышать от него что-нибудь дельное. — Ролевая игра, — шепчет Егупов. Палата недоумевающе на него смотрит. Она так не думает.

Дети крепко спят, и во сне гримасы сползли с их лиц, точно платки. Остается только гадать, что это были за гримасы. Егупов недовольно морщится. Валентина Андревна замечает эту гримасу.

— Вы посмотрите на них, когда они проснутся, — говорит Валентина Андревна. — Они не улыбаются, как другие. Вот у этой девочки, у Маши, на лице изумление, она всегда на все смотрит с таким изумлением, знаете, глаза раскрыты, рот раззявлен, тьфу! — плюет вдруг с ожесточением Валентина Андревна. — И пугали ее, и лекарства кололи, — все без толку. А вот этот мальчик, Саша, сердитый. Он будто сердится все время, брови нахмурены, рот сжат… Дурак! — с сердцем бросает Валентина Андревна. — Показывали ему мультфильмы про Тома и Джерри, думали ими снять его гримасу, они такие смешные. И что вы думаете — не берет! Упрямые, непослушные дети!.. А это вот Паша, — продолжает Валентина Андревна, — он глазами косит, скоро совсем косой станет, — Валентина Андревна осекается, осторожно смотрит на Егупова.

— А четвертый? — спрашивает Егупов. — Как вы сказали… Витя? Что у него?

— Он меняет свои гримасы, — решительно заявляет Валентина Андревна. — Он еще больший озорник, чем остальные. Мы и в карцер его сажали, и в угол ставили, и без сладкого оставляли, в общем, применяли к нему все научные методики. Ничто его не берет. Мы даже оставили его один раз в лесу на ночь, но ему лес так понравился, что он теперь оттуда не вылазит.

— А где мне его найти? — спрашивает Егупов куда-то в сторону, и получается, что спрашивает он у палаты. Та уже было раскрывает рот, чтобы ответить, но Валентина Андревна ее опережает.

— В лесу, — отвечает Валентина Андревна и пожимает плечами.

Оставив ее заниматься хозяйственными делами, Егупов идет вон из здания, идет через парк в лес. Свысока смотрят на него деревья в парке. Солнце занимается тем же, что и всегда. Егупов выходит из ворот и идет по дороге, помахивая палкою и напевая. Дорога, видя палку, отказывается от затеи поиграть с ним и выводит его в нужное, в давешнее место, послушно после этого исчезая, готовая вновь появится по малейшему его приказанию. В лесу Егупов оглядывается.

Лес большой. Ходить по нему трудно из-за спутанного валежника и паутины: это Егупов проверил на себе еще утром. Тропинки в лесу лукавые, своевольные: не понравишься — могут завести в такую чащу, что и не выберешься. Остается только идти по знакомой тропе и стараться не навесить на себя больше паутины, чем обычно. Да свистеть громко — в лесу свист слышен далеко.

Так Егупов добирается до поляны, где встречала его Валентина Андревна. Здесь он останавливается и стоит немного, свистит, говорит чуточку сам с собой. Поляна глядит на него, как дикая: она успела отвыкнуть от людей и не понимает его языка.

— Ну что, выйдешь из кустов? — вдруг говорит Егупов негромко, прерывая свист.

В кустах едва слышное шевеление и треск.

— Выходи, мне поговорить с тобой нужно, — добавляет Егупов.

После некоторой паузы на тропинку выходит Витя Катков, худенький беленький мальчик с большими оттопыренными ушами. Его одежда изодрана, на ногах — что-то стоптанное до неузнаваемости. Его лицо изображает крайнее изумление — глаза выпучены, нижняя челюсть отвисла, — вид довольно идиотический. Его тихий голос с этим видом не вяжется:

— А я уже давно за вами слежу, — говорит Витя. — Вы кто?

Егупов нагибается к нему, его страшное лицо почти на одном уровне с головой Вити.

— Я Бармалей, — говорит Егупов. — Не бойся.

— А я и не боюсь, — тихо отвечает мальчик.

— Ты что здесь делаешь, в лесу? — спрашивает Егупов почти ласково.

— Играю, — говорит Витя. — Это я Машкину рожу украл.

— Это у тебя игра такая? — спрашивает Егупов.

— Ага, — отвечает Витя. — Хотите, Сашкину покажу?

— Хочу, — говорит Егупов.

Гримаса изумления исчезает с лица Вити, и на ее месте появляется сердитое выражение — брови нахмурены, рот поджат.

— Это когда они меня без сладкого оставили, — говорит Витя.

— А не страшно в лесу одному? — спрашивает Егупов. — Волков не боишься?

— Тут волков нету, одни протелы, — отвечает Витя, сердитая гримаса не сходит с его лица, отчего получается, что он будто сердится, что настоящих волков в лесу не осталось. — Они земляные — норы копают и в них живут. Они не страшные.

— А еще какие рожи у тебя есть? — спрашивает Егупов.

Сердитая гримаса быстро исчезает с Витиного лица, он скашивает глаза, как-то сморщивает нос и становится похожим на Егупова. Егупов будто смотрит на свое отражение в детстве и видит себя таким, каким его всегда дразнили дворовые пацаны.

— Косой! — доносится до него из прошлого их истошный крик.

— У меня их много, — говорит Витя, довольный впечатлением. Он надувает щеки, что-то делает со лбом и становится поразительно похожим на Валентину Андревну. — Она так злилась, — говорит он ее голосом. — Засадила меня в карцер. Так я в лес сбег.

— Тут еще кто — нибудь живет, в лесу? — спрашивает Егупов.

— Еще пацаны живут, наши, интернатовские, — говорит Витя. — Наших тут много. Мы костры жжем и с пауками воюем.

— А к родителям не хочешь? — спрашивает Егупов.

— Они мне не давали рожи строить, — говорит Витя. — Обещали меня в цирк отдать. А я в цирк не хочу, там животных мучают и рожи у всех ненастоящие.

— У тебя, значит, настоящие? — спрашивает Егупов.

— А я знаю, какая рожа вам нужна, — радостно объявляет Витя и вдруг отступает назад. — Мне пацаны рассказали, они вас под матюшиной дверью подслушали.

— Покажи! — просит Егупов, делает шаг к нему. Получается жалобно, он не ждал такого от себя, удивляется.

— Не-а, — говорит Витя радостно и делает еще шаг назад. — Это моя любимая рожа, она у меня всегда, когда никто не смотрит.

— Покажи! — просит Егупов, протягивает к нему руки. Витя звонко смеется и бежит по тропинке. Егупов бежит за ним, но скоро его теряет — солнце уже садится, лесом завладевают тени.