– А-а-а-а-а-а-а... и-и-и-и-и-и.

Очнулась Фаина в пыли на дороге с разбитой головой, правая рука висела, как у Пугачихи в Болгарии, когда она премию отхватила.

Тихо... На дороге ветер шевелится и только какой-то мужик на велосипеде отъезжает, уже метров десять отъехал. Фаина от боли не различила, кто это? И почему она избитая лежит, а не бежит?

Только потом, уже доковыляв с вывихнутой рукой до Тамары, сообразила, что, видимо, на абсолютно пустой дороге велосипедист сбил ее. Проехал по спине или наехал, она упала и...

Зачем и кто? Денег при себе у нее не было, два талона на обед и пропуск на фабрику. И все. Звякнул бы, она посторонилась, если объехать не мог. Или не хотел?

Сколько велосипедистов было в то лето в Соборске, разве знаемо? Как узнаешь тяжелую спину и козырек кепки, повернутой назад, и того человека, который захотел проехать по тебе?

На подоконнике лежала колода карт. Когда тетя Фая уходила из дома, под ней были спрятаны две тысячи девятьсот рублей, деньги за ту самую телку. Сто рублей Фаина Александровна сразу отложила, чтобы купить монпансье и ландрину.

Чай с ландрином... Пьешь чай, а ландрином хрупаешь. Котята удивляются, поднимают глаза, вострят уши, что ты, бабушка, чем хрустишь?

Денег под картами не было.

Тетя Фая искала-искала до ломоты в спине, до дрожи в руках – ни одной денежки ни к даме, ни к валету не прилипло.

Дверь я закрывала на ключ, окна в зимних рамах, наверное, сунула и забыла, ой, старая... Тетя Фая стала искать по всем карманам, за иконою, под скатертью, в коробке с нитками. За молоком приходила одна Чудилова с племянниками, но она их взять не могла. Как села возле двери на стул, так в комнату и не зашла. А племянникам два и три года. Какие из них грабители?

– Зоя, меня обокрали! – крикнула в окошко Фаина, когда увидела бегущую с колодца сестру.

– Тебя? – пробежав еще метров пять, Зоя нехотя остановилась.

– Меня, – закивала из форточки Фаина.

– А чего у тебя украли? – заулыбалась протезами Зоя. – Валенки с галошами?

– Три тыщи за телочку – я хотела на них двор перебрать.

– Какой двор?

– Мой...

– Твоего двора тут нет, – перебила Зоя. – Ты его наглостью заняла и корова твоя, а двор наш. С Юрой...

Вот и весь разговор.

– А я сегодня хотела напиться и пойти на площадь танцевать, – вытирая мокрые сапоги у порога, выкрикнула Маруся и стала водить глазами за нервными прыжками подруги.

– Фай, ты чего, очки потеряла? Да они на тебе! – махнула рукой, по всему, веселая в честь полета Гагарина подруга.

– Ой, – начала Фаина.

– Да? – равнодушно кивнула тетя Маруся. – Давай сметаны поедим?

– На, ешь, – поставила крынку со сметаной перед Марусей Фаина. – Хошь, здесь, хошь, домой неси и ешь.

– А ложку? – тетя Маруся протянула руку и ждала. – А чего чайную? Давай супельную! Жалко для подруги, да? – склочно, как все пьяные, всхлипнула Маруся.

– Ты с кем наклюкалась-то? С жиличкой своей? – Фаина снова кинулась к картам на подоконнике, и стала их глядеть. – Как до дома-то дойдешь?

– Закушу и пойду, – буднично сказала Маруся.

Такие вот дела... Денег тетя Фаина в тот вечер так и не нашла.

А утром Маруся принесла чистую крынку, ложку чайную мельхиоровую, правда, забыла, но прямо с порога деловито поинтересовалась:

– Ну и что?

– Ты об чем?

– Пропажу обнаружила? – постучав галошиной о порог, спросила Маруся.

– Не-ет, – покраснела тетя Фая. – Прямо не знаю...

– Деньги в доме, – твердо сказала Маруся. – Только не в твоем.

– А в чьем?

Маруся Подковыркина скинула галоши и, оставшись в синих бурочках, начала нюхать воздух прямо от двери. Потом обнюхала, фыркая, оба угла, стол, схватилась отчего-то за грудь, взглянув в постный богородичный лик за лампадою:

– Ох!..

И вышла из комнаты в сени. Фая за ней, даже не одевшись. Маруся-то в болоньевой куртке, а Фаюшка только в кофте ситцевой и юбке в пол.

А в сенях холодно, тринадцатое, апрель. Выстыло за зиму, воздух ледяной, на улице теплей.

Маруся быстро побежала туда, вернулась обратно с шалью клетчатой, кинула ее на Файку и, ни слова не говоря, полезла по лесенке на чердак. Фаина только успевала смотреть.

Высунувшись из чердачного люка, Маруся замахала рукой:

– Давай залазь, что стоишь!

На чердаке было теплей, солнце просвечивало полчердака. Как же хороша жизнь среди пахучей стерильной после зимних холодов бумаги и прихлобученных от времени вещей. Допотопные чемоданы и терки, чугунная мельница в углу, рулоны довоенных обоев, и все это глядело на двух старух с такой лаской, что обе замерли на месте.

– А сестра твоя что так рано приехала? – схватив плетеную корзину для ловли язей и размахивая ею, как сачком, спросила Маруся Подковыркина.

– Они ремонт у себя в квартире делают, – пожала плечами Фая. – Наняли хохлов, а сами тут пока.

– Да? – не поверила Маруся. – Такие живоглоты, и кого-то наняли, да они из-за копейки удавятся!

– Ну почему, – поморщилась тетя Фая. – У Валентина жаба, у Зои щитовидка, а там краской, наверно, пахнет.

– Так у них же еще дача, чего они сюда-то приехали? Холодно, поди, а?

– Ну, – начала было Фаина, а Маруся, отбросив корзинку так, что та, подпрыгнув, докатилась до стены, в общем Маруся уже высунула голову в соседский, с другой стороны чердака лаз и с жадностью рассматривала чужие сени.

– Пошли! За мной! Не упади только, – и все. Пустой чердак. А где Маруся? А Маруся уже бегает по сеням Нафигулиных внизу.

Тете Фаине не оставалось ничего, как, икая от дурных предчувствий на свою наглую подругу, кое-как спуститься по шаткой лесенке на половину Зои и Юры, куда она по причине своей нездешней деликатности не ходила ровно девять лет.

В сенях было пусто, Маруси уже и здесь не было, и тетя Фаина, покрываясь пятнами от стыда, еще раз оглядела родненькие сени и, закрыв глаза, отворила обитую суконной материей дверь.

Родной запах черного хлеба и парного молока, видимо, навсегда исчез из этой половины когда-то целого дома.

В светлой комнате вокруг стола бегали три фурии. И бегали с вихрями – аж воздух жужжал! Пахло колбасой с яичницей, валериановыми каплями и стариковским едким «козлом». У Фаи замельтешило в глазах, и она, держась за косяк, присела на порожек.

– Держи вора! – одна фурия, ухватив за шкирку другую, поломала бегущий вкруг стола вихрь.

Красные, потные, злые три знакомых лица и пачечка синих пятидесятирублевок, которые всклокоченная Маруся тянула из рук Валентина Нафигулина.

– Маруська, кончи! – вскричала тетя Фая, схватив от стыда свое сердце под кофтой, которое без предупреждения начало болеть. – Ой же, ой же!..

– Ворюга рыжая! И-ииих! – Маруся изловчилась и выхватила тугую денежную пачечку, у того осталась только резинка и куцый обрывок деньги.

– Не подходи! – замахнулась дланью на изготовившегося прыгнуть Валентина Маруся. – Собака страшная! Денюшки считал! Фая, а ну гляди, твои деньги? – кинула Файке на длинный шерстяной подол синие дензнаки Маруся. – Твои? Твоими пахнут!

Фаина Александровна сидела на пороге, придерживая руками сердце, и к деньгам не прикасалась. На них ведь не написано – чьи...

«Какой позор!» – буквами с километр было начертано на ее бледном старом лице. Седые прядочки стояли дыбом, шаль валялась на полу, из двери дуло.

– А-а-а-ааа! – завопили одновременно двумя филармониями Валентин с Зоею. – А-а-ааа!..

– Убью! – запрыгала на месте, как боксер наилегчайшего старушечьего веса, Маруся Подковыркина. – Убью, не подоходи-и-иии!..

– Кончи! – застонала с порога тетя Фая. – Маруська, дура! Кончи!!!

– В чем дело, друзья? – дверь открылась, на пороге стоял румяный Валерьян, краса семьи Нафигулиных. Зять. За ним с видом невыразимого отвращения на пухлом лице переминалась Злата в красном свингере.