Я было ринулся в подъезд богатого дома, куда прошел депутат, но путь мне преградил внезапно появившийся охранник. Он вырос будто ниоткуда, отделясь от стены, и сурово спросил, заглянув мне в глаза:

– Тебе здесь чего надо?

– Да я… Ничего… м-м-м… – промычал я и осекся.

Что я мог ему сказать? Что хозяина готовятся убить? Это было бы слишком неосторожно: пожалуй, меня самого тут же загребли бы как соучастника подготовки преступления. Сообщить, что у меня видение? Выражение лица коротко стриженого «качка», стоявшего в парадной, ясно давало понять, что здесь не поверят ни во что иррациональное, сверхъестественное. В лучшем случае отмахнутся, в худшем – вызовут «психушку». Так и не придя к решению, я счел за лучшее удалиться, чтобы спокойно обдумать, что же теперь мне делать с этой чертовой информацией о готовящемся убийстве депутата.

Я вернулся домой. Нервное напряжение заставляло бесцельно слоняться по комнатам. Чем-то нужно было занять руки, и я принялся перебирать лежащие на столе документы, подготовленные для поездки в Штаты. Вот – договора, вот – паспорт, вот – медицинская страховка…

«Стоп! – сказал я сам себе на страховке и отодвинул бумаги. – Дар ясновидения дан мне кем-то свыше, и этот кто-то предупреждает меня о готовящемся преступлении. Не буду ли я предателем по отношению к нему, если не вмешаюсь?..»

«Ты никому ничего не должен! – бойко возразил второй, довольно мерзкий голосишко во мне. – Подумаешь, предупредили его о готовящемся преступлении. Каждый день кого-нибудь грохают. На всякий чих не наздравствуешься!»

Первый голос не сдавался: «Ты предашь высшее существо, доверившее тебе ясновидение, и потом не простишь себе этого».

«Ну, признайся! – завопил второй, – ведь тебе совершенно не жаль потенциального покойничка. Он тебе даже противен!..»

Оглушенный своей внутренней распрей, я сидел в растерянности, не зная, что делать. Опять она, эта проклятая борьба тьмы и света в моей душе. Во мне боролись два желания. Одно – высокое, продиктованное совестью, жестко требовало, чтобы я, не рассуждая, исполнил свой человеческий долг и защитил бедолагу. Другое – низкое, инстинктивное, темное, злорадно и назойливо верещало во мне: «Так ему и надо, ворюге! Скольких он людей обобрал, а скольких на тот свет отправил! Пришел и его черед».

И тут же первый, совестливый голос устыжал меня: «Кто ты такой, чтобы судить людей, решать, жить им или нет?»

Хочу я того или нет, но я непримиримо раздвоен между инстинктами и совестью, и клонюсь больше то в одну сторону, то в другую. Инстинкты и совесть – два противоположных начала моего сердца, побуждающих меня к двум противоположным образам мыслей и действий. Инстинкты исключают совесть и, наоборот, совесть исключает инстинкты. Что выберу я? Чему отдам предпочтение? Борьба, вечная борьба инстинктов и совести – вот моя участь. Эта борьба, возможно, и есть моя настоящая работа, пока я жив?..

Я согласился, что я не судья над людьми, – и решил сообщить в милицию о готовящемся убийстве.

Телефон ближайшего отделения милиции мне, по случаю, был известен. Решительно набрав номер, на другом конце провода я услышал басистую скороговорку:

– Дежурный капитан … слушает.

Фамилия прозвучала неразборчиво. Стараясь артикулировать предельно четко, я внятно произнес совершенно дурацкую фразу:

– По имеющимся у меня сведениям, на депутата, проживающего по такому-то адресу, в ближайшее время собираются произвести покушение.

Секунду помолчав, добавил еще одну:

– Пожалуйста, примите меры по защите человека.

Повесив трубку, я почувствовал огромное облегчение от чувства исполненного долга, оттого, что проблема, как будто, рассосалась. Успокоенный, размягченный, с удовольствием погрузился в подготовку к отъезду: документы, вещи надолго поглотили меня полностью. Резкий телефонный звонок неприятно стеганул по нервам.

«Чччёрт! – недовольно буркнул я. – Наверняка, маманя. Вот талант у человека – звонить в самое неподходящее время».

Закипая раздражением, я схватил трубку и приготовился пропустить мимо ушей целый ряд ценнейших наставлений. Услышанный мною голос Седого, которого Стас почему-то называл «дядей Лёшей», в секунду испарил мою злость, заставил внутренне подтянуться и превратил в какого-то солдата-первогодка, стоящего навытяжку перед сержантом.

– Григорий, ты? – Невероятная подавляющая сила, исходящая от этого человека, парализовала меня даже через телефонную трубку.

– Да, – поспешил ответить я и, не сумев справиться с внезапно нахлынувшим подобострастием, продолжил: – я вас внимательно слушаю.

– Мне надо встретиться с тобой, – спокойно приказал звонивший. – Жди меня через полчаса. – Не дожидаясь моего ответа, он повесил трубку.

– Хорошо, – хрипло выдавил я уже телефонным гудкам и стал вяло размышлять на тему: кто я сейчас больше – кретин или кролик для удава. «Размазня!» – угодливо подвернулось подходящее словечко.

Кроме обычной магии силы в этот раз Седой, как я почувствовал, излучал препорядочную злобу, которая наэлектризовала пространство вокруг меня. Ничего хорошего от его визита я не ждал. Беспокойство не давало мне оставаться на одном месте, и я стал ходить по комнате, чтобы попытаться унять его.

– Что ему от меня надо? И почему я как будто в чем-то виноват перед ним? Да я перед всеми чувствую себя виноватым. Размазня, одно слово.

В душе проклюнулся и стал нарастать протест. В раздражении я подошел к окну. Безмятежно падал снег, припорашивая деревья, деловито снующих прохожих, бабулек, стрекочущих у подъезда…

Плавно, словно не желая нарушить идиллию, во двор въехала и остановилась у моей парадной знакомая мне «ауди» Седого.

– Черт бы тебя подрал! – горячо пожелал я, увидев, как вальяжно старик выходит из машины, как неотвратимо направляется ко мне.

Громом небесным грянул дверной звонок. С заледеневшим сердцем я распахнул дверь. Не только из глаз, но и от непокрытых волос Седого, кажется, исходили молнии. Он двинулся на кухню, руками продвигая меня перед собой, затем чуть ли не швырнул меня на табуретку.

– Какого черта?! – прошипел он, грозно раздувая ноздри.

– Что «какого чёрта»? – ничего не понимая, ошпаренный его яростью, придавленный, я смог лишь удивленно вытаращить глаза.

– Какого черта ты лезешь не в свое дело? Кто тебя просил звонить в милицию? – процедил он.

– Меня? Когда? – из чувства самосохранения я стал напропалую отнекиваться. – В какую милицию?

– Ты из себя-то девственницу не строй! – злобно рявкнул Седой. – А я тебе не мальчик, чтоб со мной кокетничать. Запомни, – он больно ткнул в меня пальцем, – все, что милиции надо знать, она прекрасно знает и без тебя. Свой длинный нос суй во всякие другие места, но не сюда. Укорочу без наркоза. Это, говорят, довольно болезненно.

В этот момент я почувствовал себя своим дедом, которого в своё время допрашивал в НКВД этот самый злобный чекист. Всей своей шкурой, всеми потрохами я ощутил тот животный, панический страх, стирающий личность ниже пола, испытанный, должно быть, и моим дедом. Я тоже уже был близок к тому, чтобы признать, что являюсь шпионом мексиканской разведки, и время от времени посылаю шифровки американскому президенту, английской королеве и японскому микадо. Незваный гость смотрел на меня, мягко говоря, недружелюбно.

– Так вот, – сказал он, – забудь свои дурацкие звонки и свои идиотские предупреждения. Я тебе совершенно серьезно заявляю, если будешь лезть не в свои дела, не согласовывая это со мной или со Станиславом Ивановичем, то лучше бы тебе…

И тут умерший было в моей душе протест ожил:

– Что лучше бы мне? Что лучше бы мне? – запетушился я. – Лучше бы мне сгинуть вслед за моим дедушкой?

– Лучше бы тебе… не вспоминать про своего дедушку, – медленно и недобро сказал, пряча брезгливую гримасу, мой мучитель. Он повернулся, по-звериному зыркнул на меня, и глухо приказал:

– Завтра ты со Станиславом Ивановичем вылетаете в Америку. Чтобы до самолета ты сидел дома тише воды, ниже травы. Никаких звонков, и никакого общения, а если будешь выпендриваться, то я… в наручники тебя закую и посажу рядом своего человека! Понял ты меня или нет?