Аристарх меня уже не замечал. Он хватал ртом воздух и жутко кашлял. Лицо его прямо на глазах стало разбухать.

– Что там у вас было, в чае? – прохрипел он.

– Да кто его знает, травки какие-то, – забеспокоился я: «А что, если он умрет? Меня ведь обвинят в отравлении».

Становилось не смешно.

– Мне совсем худо. Вызывайте «скорую»! – мой ночной гость потянулся к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

– Как «скорую», Аристарх Иванович? – усомнился я. – У нас ведь конфиденциальная встреча.

– А куда вы мой труп денете?! – в последней надежде прохрипел Аристарх, падая на ковер.

Пришлось вызывать «скорую». Врачей, как всегда, едва дождались. К моменту их приезда мой гость тюфяком лежал на кушетке, куда я его перетащил, и уже даже не говорил. Из киношного гангстера он превратился в бессильного старичка. Однако давать ему супрастин я совершенно не собирался. «Пусть помается, – думал я, – пусть прочувствует, что всякое действие рождает противодействие. А мамочка-то моя меня спасла».

Врач «скорой» посмотрел на покрытого крапивницей Аристарха и деловито спросил:

– На что это он так среагировал? Отек Квинке, между прочим.

– Кто его знает, – пожал я плечами. – Вместе пили чай с травами.

– И что туда входило?

– Ума не приложу! Ничего необычного, – индифферентно отвечал я.

Врач и сопровождавший его фельдшер, приняв первые необходимые меры, подхватили моего ненужного гостя и умчались в ночь.

Я пошел на кухню, где еще некоторое время размышлял о случившемся. «Бывают в жизни происшествия, которые нельзя объяснить никоим образом, – думал я, потягивая душистый мамин чай, – ни реальными законами, ни здравым смыслом. Почему, например, каждый год на Пасху в храме Господнем на первосвященников нисходит небесный огонь?.. Никто не знает, хотя ученые не раз пытались изучать этот феномен. Также нет никакого научного объяснения «поведению» крови святого Иенуария, хранящейся в церкви Неаполя, – почему она два раза в год, вопреки абсолютно всем законам химии и физики, начинает кипеть? Да-а, есть вещи необъяснимые, мистические…»

Я приподнял крышечку заварника, вдохнул теплый аромат трав, встал и подошел к окну. В доме напротив все уже спали. Я представил, как сейчас где-то по городу несется карета «скорой помощи», время от времени тревожа ночь сиреной, а в ней мотается беспомощный охотник за моим амулетом.

«Почему Аристарху стало так худо от трав, которые я пью без малейшего вреда для себя? Что вызвало в нем аллергию? Тут какая-то непонятная аномалия, как кровь святого Иенуария…», – думал я, засыпая.

Меня стала тяготить моя работа. Я понимал, что это нехороший признак, но ничего не мог с собой поделать. Моя жизнь как будто разделилась на две половины. Раньше, в первой половине, я достаточно легко вставал, пружинисто шел по ступеням своего офиса в удобный кабинет, приветствуя по пути всех своих сотрудников. Меня радовал запах свежего кофе, заваренного моей секретаршей. С большим удовольствием я погружался в море деловых бумаг. Мне были интересны ход сделок, вопросы прибыли – все это варилось, крутилось, а я находился в центре процесса и не мог представить, как можно жить иначе. Ко всяким философам и вообще философии я относился с презрением. Какая может быть философия при материалистическом понимании жизни? Нужно действовать и, возможно, параллельно заниматься прикладными науками, а схоластические, оторванные от практики рассуждения оставить разным шизофреникам и неудачникам.

Теперь, во второй половине своей жизни, я стал приходить на работу с одним желанием: скорее бы этот день закончился. Все утратило смысл. Я перестал быть частью общего дела, единого коллектива. Все, что раньше радовало меня, вдруг стало раздражать. Я почувствовал себя человеком, который много умнее окружающих. Я исполнился презрением к их образу мыслей и существованию. Секретарша, раньше казавшаяся мне скромной, деловой, исполнительной девочкой, теперь представлялась бестолковой кокоткой, стремящейся только к прибавке жалованья. Сотрудники, когда-то считавшиеся мной компетентными, теперь виделись мне махровыми стяжателями, которые только и норовят урвать от моего куска, поживиться за мой счет; либо, и того хуже, подсидеть меня и занять мое место.

По сути, все они заняты лишь тем, чтобы материально обеспечить себя, своих детей и внуков, и пребывают в этой возне до самой смерти. Продолжение рода – это, конечно, прекрасно, но так ли уж оправдывает пребывание человека на земле? Жить ради потомков? А если потомки недостойны родителей? Как тогда?..

Нет, человек рождается не только для того, и главным образом не для того, чтобы родить себе подобных (это одно из больших заблуждений людей!). Человек рождается для того, чтобы нести в себе мудрость, чтобы искать истину, чтобы творить её на земле… Без знания и претворения истины в жизнь рождение новых поколений бесполезно, а то и вредно с точки зрения выполнения высших задач на земле: люди, увеличиваясь количественно, оскудевают духовно, становятся более агрессивны, драчливы, нетерпимы друг к другу… А истина лежит не в технических знаниях, не в знаниях биологии, не в знании астрономии, не в знаниях медицины… и даже не в знании бизнеса. Истина лежит в понимании основ, а это всё-таки философия.

«Скорее всего, у меня начинается паранойя. Или, – противоречил я сам себе, – новое понимания жизни».

Это противоречие между старым и новым в моей душе действовало на меня крайне раздражающе. Я заметил, что из делового, собранного, уверенного в себе человека стал превращаться в некое подобие… Григория! Меня, к примеру, потянуло на какие-то дурацкие романтические отступления в общении с моими сотрудниками.

Вот мой состарившийся на службе бухгалтер, Тимур Ильич, принёс мне распечатку начислений заработной платы работникам фирмы, а я, вместо того, чтобы внимательно ознакомиться с ней, стал вдруг расспрашивать его о семейных делах. По правде говоря, они меня мало интересовали. Но мои праздные расспросы совершенно выбили бухгалтера из колеи. Он вдруг покрылся испариной, затряс своим третьим подбородком, – человек он довольно полный и нездоровый, – и ни с того ни с сего стал подобострастно объяснять мне, куда и зачем ездил в рабочее время в последние три дня. «Ворует, – безразлично подумал я. – Ворует за моей спиной. И потому незначительный вопрос испугал его… Да черт с ним, пусть ворует. Я и сам, можно сказать, на руку не чист. Сказано ведь, кто без греха, пусть первый кинет камень…»

Забавно то, что косвенным положительным результатом моего «задушевного» разговора с бухгалтером через два дня стал подробный и точный отчет о делах фирмы, о котором я и не помышлял.

Увы, утром, приходя в офис, я уже не испытывал той веселящей легкости, которую чувствовал прежде, садясь в свое вместительное кожаное кресло. Что-то меня угнетало. Наверное, то, что из преуспевающего бизнесмена я вдруг превратился в чувствительного идиота. И ничего не мог с этим поделать!

Мое безрадостное душевное состояние усугубляло еще и то, что Татьяна, несмотря на мои призывы пока не возвращаться из «эвакуации», пожить за городом, приехала и весь вечер грохотала на кухне посудой. Это было признаком ее крайнего раздражения. К тому же, соседи наверху устроили какие-то дикие пляски. Я пытался скрыться от этой какофонии в своем кабинете, но безуспешно. Через потолочное перекрытие неслась песня:

– Береза – белая подру-у-га…

Причем пели хором и, что особенно печально, не в такт.

«Хотя, – резонно подумал я, – если б они пели в такт, вряд ли это доставило мне удовольствие».

Наверху пели, плясали, что-то двигали. «Черт бы их всех подрал, – злился я. – Это становится невыносимым. Пойти туда, наорать на них, что ли? А как я буду выглядеть?.. Нет, не пойду. Тем более, – вспомнил я, – моих соседей наверху недавно постигла утрата: там умер человек. Может, поминки справляют?..»

В этот момент пение наверху стало каким-то особенно залихватским.