Тридцать пять лет он приходит сюда утром и уходит поздно вечером. Для него все радости и огорчения здесь, в цехе.

Доменные печи дают ему ощущение полноты бытия, своей ценности. Никогда он не делил свои сутки на «рабочее» и «нерабочее» время. Его домашний телефон чаще всего отвечал то ночью, то на рассвете. И, разбуженный тревожным сообщением из цеха, он ни разу не поддался искушению остаться в теплой уютной постели. Он дает совет и тут же говорит: «Сейчас приду». И если нет попутной машины, идет пешком.

Когда он видит, что какой-то человек относится к работе, как к «службе», и забывает о ней, едва скинув спецовку, он перестает такого уважать. Если человек живет одной половинкой для себя, а другой — для работы, из него не выйдет настоящего доменщика, вообще работника. Такой до конца своих дней не склеит этих половинок. Что-то большое, самое важное, пройдет мимо, не коснувшись его души, потому что большое не дробится, не бывает половинчатым.

У него вся жизнь шла вахта за вахтой. Его посылали всегда туда, где что-то не ладилось. Иногда в цехе кто-нибудь сочувственно говорил: «Шатилин всегда ходит с низкой зарплатой». Что верно, то верно. Если печь идет плохо — премию не увидишь. Но разве простительно уходить от трудного дела, искать, где потеплее да выгоднее? Нет, его рабочая и партийная совесть чиста… Он просто скучал по беспокойной работе, когда надо принимать быстрые решения, когда все зависит от твоего опыта.

Однажды его, Шатилина, послали полпредом в другую страну. Там, на металлургическом заводе, предложили выступить перед специалистами. Он подошел к трибуне и заговорил о первой домне Магнитки, о том, как жертвовали ради металла многими насущными удобствами, как задували печь в жгучий мороз, как американцы «забыли» прислать чертежи к пушке Брозиуса и пришлось ее собирать вслепую. Когда закончил, в зале наступила тягостная тишина. И вдруг из рядов какой-то выкрик. Переводчик объясняет: «Они утверждают, что вы не доменщик, а агитатор». Алексей Леонтьевич вскинул голову: «Тогда пусть ведут меня к доменной печи». Но тут быстро поднялся молодой инженер, подошел к Шатилину, протянул руку и почти крикнул в зал: «Я знаю этого человека, потому что проходил у него практику. Это доменный ас Магнитки».

…Взглянув на прибор, Алексей Леонтьевич замечает, что скорость загрузки сползла почти до нуля. Шатилин быстро встает и сталкивается в дверях с начальником цеха и Виктором.

— Руда пошла совсем сырая, забила воронки, — удрученно говорит начальник.

Он впервые задувает домну. И хотя на молодом лице спокойствие, Шатилин улавливает в глубине больших глаз за круглыми очками острое напряжение. Сейчас начальник выжидательно смотрит на Шатилина, признавая за ним право старшинства. Да, Шатилин старый волк в доменном деле, и он сейчас делает вид, что большой угрозы нет, спокойно говорит:

— У нас еще есть возможность подрезать у воронок выходное отверстие. Но пока давайте все наверх. Попытаемся общими усилиями почистить воронки.

Вперед выдвигается Виктор:

— Мы так и полагали. Бригада уже там.

— Добро. — Лицо Шатилина освещает едва заметная улыбка. С такими парнями можно черта победить. Теперь и он вместе со всеми поднимется на колошник и возьмет в руки лопату.

На вершине домны работа и предутренний холодок разгорячили людей.

— Надо бы позвонить директору завода, он все равно не спит. Пусть за такую работу выдаст каждому по стопке спирта, — говорит начальнику цеха Шатилин. Его черные глаза блестят из-под густых бровей. Бессонная ночь не притушила в них искристой веселости.

Через час к прочищенным воронкам по наклонным скиповым подъемникам уже бежали один за другим вагоны с рудой. Бригада спускалась с колошника.

— А теперь, хлопцы, — обратился к горновым Шатилин, — пора установить сопла.

Он внимательно смотрит, как люди ловко поднимают с земли конической формы цилиндры — сопла, взваливают их на плечи и осторожно несут к фурменным отверстиям. Длинные патроны вставляются в фурмы и края замазываются особым жаропрочным составом. По этим соплам подадут горячий газ в печь.

Алексей Леонтьевич подходит к Виктору и чуть касается его плеча:

— Проследи, браток, за работой. А мне до огонька на фурмах надо привести себя в порядок.

Неторопливо, едва прихрамывая на одну ногу, он выходит через низкую дверку к перекидному мосту, ведущему в контору цеха. Снизу, словно из недр земли, слышится скрежет металла: это железнодорожники подгоняют состав с ковшами. Матовым светом отливают в ночи крыши цехов, а над ними в легком тумане проступают высокие мартеновские трубы. В предутренней тишине едва улавливается мягкое шуршание автомобиля: наверно, на пуск съезжаются гости.

В душевой Шатилин снимает спецовку, верхнюю байковую рубашку и, склонясь над раковиной, тщательно моет руки, лицо. Когда он появляется на площадке, его чисто бритое лицо с широкими скулами и твердым подбородком кажется помолодевшим и торжественным.

Он идет медленно в строгом черном костюме, белой рубашке, при всех орденах. Издали он видит на площадке собравшихся людей: и своих, и строителей. Узнает заместителя министра, а рядом с ним директора завода, секретаря парткома. Окинув взглядом собравшихся и кивнув им, он, не останавливаясь, идет к печи.

Она ждет его, притихшая, затаенная. Он не один готовил ее к этому торжественно-строгому часу. Были строители, выверявшие каждый шов по чертежу. Были инженеры автоматизации, отладившие все узлы с точностью часового механизма. Были газовики, которые, как минеры, прощупали все ходы и каналы. И теперь печь должна вознаградить всех за их тяжелый и благородный труд.

Шатилин встречается глазами с Виктором и подает ему знак. В ту же минуту со стороны литейного двора появляются трое горновых с зажженными факелами в руках. Они обходят печь кругом, приближая факелы к фурмам, исследуя, нет ли утечки газа. Потом бросают факелы на землю, забрасывают песком.

Алексей Леонтьевич проходит на борт горновой канавы, как на капитанский мостик, и поднимает руку. Это знак мастеру газового хозяйства — подать дутье. Виктор встает рядом с Шатилиным.

В газопроводах медленно нарастает шум, резкий, свистящий. Вот он проник в нутро печи, и она издала глубокий вздох. У ног Шатилина завихрился песок. Горячий воздух из воздухонагревателей воспламенил кокс, на темных фурмах появились огоньки…

Люди стали аплодировать.

А шум домны с каждой минутой утрачивал новизну, становился привычным, будничным…

Через несколько часов Шатилин усталой походкой идет по железному переходному мосту к проходной. На повороте он задерживается у перил и прислушивается. Печь гудит, он слышит ее и отсюда. Высоко на колошнике трепещет флаг, то прилипая к железу, то натягиваясь на ветру. Над ним растекается светло-коричневое облачко дыма. Шатилин делает несколько шагов и снова останавливается. Внизу, у широкого котлована, снуют бетоновозы, на солнце блестит деревянная вязь опалубки. Там закладывается фундамент десятой домны. И от мысли, что он уходит сейчас, быть может, насовсем, все сжалось внутри. Неужели эту, десятую, задуют без него? Нет, не в том смысле, что сумеют ли… В этом он не сомневался теперь. Но как он будет без этих печей? Неожиданно для себя Шатилин поворачивается и направляется в контору.

Дверь в кабинет начальника цеха открыта настежь, но за столом хозяина нет. Ну, конечно, он уехал домой и теперь сутки проспит без сновидений. А вот он, Шатилин, не уснет. Зря он уступил просьбам жены и решился на отставку. Сегодняшний день пуска домны для него вроде прощальный салют. И поговорить вот с начальником не удалось…

Но он не успел додумать то, что его мучило, как на столе зазвонил телефон. Алексей Леонтьевич берет трубку и слышит голос Виктора:

— Девятая говорит.

— Виктор, это Шатилин. Что у вас?

— Да вот с воздухом что-то не ладится.

Шатилин крепче сжимает рукой трубку:

— Сейчас приду. Посмотрим.

Ему кажется, что доменная печь, как корабль, вышедший в плавание, голосом Виктора кричит «СОС». Утратив утреннюю торжественность, Алексей Леонтьевич быстрой походкой, скрадывающей хромоту, идет на площадку. Он уже не чувствует себя списанным с корабля. Сейчас его подгоняет мысль: «Что там? Как?»