Он больше суток не был дома. Жена звонила несколько раз, но, зная его характер, не звала, а только спрашивала: «Ну, как там у вас?» Алексей Леонтьевич с хрипотцой в голосе кратко отвечал: «Добро» и вешал трубку.

Черные густые брови на гладко выбритом лице, седина висков, четко очерченный нос с едва заметной горбинкой, твердый подбородок — все подчеркивало в его облике достоинство.

Солдаты, рассказывая о своих былых походах, считают осколки свинца, застрявшие в их теле. Шатилину не пришлось участвовать ни в одном бою: в гражданскую ему было десять лет, а в Отечественную ему сказали: «Твой фронт здесь, у печей…» Но и он носил в себе твердые метки металла. Вся его жизнь была сраженьем за чугун. И сегодняшняя ночь чем-то сродни боевой атаке.

Сдвинув на затылок кепку, он обходит печь и останавливается у широкой амбразуры фурмы, смотрит в ее раскрытый зев. Там, внутри домны, молодые горновые лопатами разравнивают первые порции кокса и гранулированного шлака.

— Добро, ребята, — чуть громче обычного говорит им мастер. — Готовьтесь на выход.

Обтирая на ходу потные лица, парни поспешно подталкивают друг друга к круглому, еще не заделанному кирпичом отверстию, напоминающему иллюминатор на морском корабле. Кто-то, вспомнив о старой традиции, шарит по карманам и бросает на дно печи монету, и вот уже летят вслед карандаши, пуговицы, колпачки от авторучек…

— Пора, пора, — торопит Шатилин и кладет на чье-то плечо широкую ладонь. — Надо быстрее заделать эту последнюю фурму. Вот когда в фурмах появится огонек, тогда скажем строителям спасибо, и пусть они идут мыть руки…

Но строители уже ни во что не вмешиваются. Несколько наладчиков стоят в стороне и наблюдают за Шатилиным. Сейчас он здесь «главный прораб». Они знают, что Шатилин задувал первые восемь домен Магнитки, теперь задует вот эту — девятую. Но они не знают, что эта печь для мастера — последняя. Так они порешили с женой. Задует и уйдет на длительный, или, как говорят, заслуженный отдых. Свое дело он может доверить здесь многим. Днем его спросили, с кем он будет задувать печь, и он удивленно посмотрел вокруг: неужели кто-то думает, что Шатилин будет подбирать людей, как подбирают лучших в футбольную команду? У него нет любимчиков, чья бригада придет на смену по графику, с той и зажжет печь.

Конечно, эта печь особая. Одна такая на всю Европу: с двумя летками. И размерами вдвое больше первых своих сестер. Она уже начала показывать свой норов: плохо принимает руду. Вина тут, правда, не только ее. Накануне прошел ливневый дождь и намочил рудную породу. Сырая руда залепляет, как воск, воронки, приходится проталкивать каждую порцию. Час назад Шатилин был на загрузке и видел, как там мучаются люди. Если так пойдет дальше, им не задуть до утра домну. Надо ждать следующей ночи. Ведь доменные печи обычно задувают только ночью или на рассвете. Так заведено издавна. А между тем, на печь уже дан план, на ее чугун открыт счет.

А. Л. Шатилин.

Пока парни заделывают фурму, Шатилин достает пачку «Беломора», закуривает и медленно направляется в газовую будку. Он видит склонившегося над столом сменного мастера Виктора Волкова, только что заступившего на смену. Может, с ним и придется задувать? Шатилин едва удерживается, чтобы не сказать вслух: «Тебе, Виктор, задувать печь. Вот новенький журнал, в нем еще нет ни одной записи. На всякий случай, пододвинь его ближе к телефону. Возможно, ты запишешь номера ковшей и сколько выдаст чугуна новая печь».

Шатилин останавливается у стола, затягивается папиросой и смотрит, как Волков аккуратно расчерчивает на графы непривычно белые листки журнала.

— К утру пустим? — спрашивает Виктор, поворачивая голову.

— Не пустим, так сама пойдет, — тихо смеется Шатилин, и густые брови его поднимаются над черными живыми глазами.

Виктор улыбается, как человек, хорошо понимающий другого с полуслова. А они давно поняли друг друга. Несколько лет назад Виктора не держала ни одна бригада. Заносчивый, остроумный, он не признавал над собой ничьей власти. Сам назначал себе отгулы, часто прихватывая к ним лишний день. Таким и перевели его в бригаду Шатилина. После очередного прогула Виктор ожидал хорошей взбучки. Однако Алексей Леонтьевич ограничился кратко сказанным: «Я за тебя поручился, просил начальника цеха все-таки оставить тебя у нас. Если ты человек, то поймешь, что нужно делать». Что-то тогда дрогнуло в парне. Нет, не то слово — дрогнуло. Что-то перед ним раздвинулось. Свое маленькое залихватское личное «я» ему представилось каплей общего, слитного и с Шатилиным, и с его бригадой, и со всем цехом.

За годы, что прошли с тех пор, Виктор окончил школу рабочей молодежи, затем — вечернее отделение горно-металлургического института. И сегодня этот с непрерывной, большой производственной практикой инженер будет задувать печь с двумя летками. Шатилин потеплевшими глазами смотрит на него и негромко говорит:

— Загрузка идет трудно. Поднимись на колошник. Посмотри, что там делается.

Он подсаживается к столу и озабоченно взглядывает на часы. Время идет, а на печи еще не установлены сопла, соединяющие домну с воздухонагревателями. Устанавливать сейчас их, когда идет загрузка и люди на колошнике, никак нельзя. Это продиктовано практикой, подсказано опытом. Он помнит, как на одной печи устанавливали сопла во время загрузки. Газ тогда проник в печь, и она «сама себя задула». Хорошо, что все обошлось благополучно…

Да, он задувал восемь домен. «Обживал» их. У каждой свой характер, свои капризы, и все такое. Каждая прибавляла что-то к его опыту, знаниям. Его не раз спрашивали, есть ли среди домен любимая. Трудно сразу ответить. Все чем-то памятны. За пуск первой и второй благодарил Серго Орджоникидзе. Был тогда Шатилин комсомольцем. Первый эшелон магнитогорского чугуна возил в Москву на завод «Серп и молот». Перед задувкой третьей вступил в партию. В сорок втором пускал пятую. Тогда за пятьдесят шесть дней освоил ее мощность. Получил за нее первый орден Ленина.

Но шестая… В память врезается сорок третий год, и взгляд Алексея Леонтьевича становится угрюм и задумчив. Он видит себя объятым пламенем. Раскаленным коксом, как снарядом, ударило его в ногу и отбросило от горна. Перед глазами мелькают бинты, больничная койка и подавленный Виктор Волков с букетом цветов в руке…

Потому, может, шестая и особо дорога, что в поединке с ее огнем он вышел все-таки победителем, усмирил ее норов. За нее получил второй орден Ленина. А потом на шестой домне испытывали повышенное давление газа под колошником. За это новшество присудили Государственную премию вместе с другими и ему, Шатилину.

Он снова взглядывает на часы. Виктор все еще на колошнике. Раньше Шатилин давно бы ринулся туда сам, но сегодня останавливал себя: ничего, пусть учатся и такому трудному делу — задувке печей. Ведь после этой у них появятся другие. И уж не он, Шатилин, будет главным дирижером оркестра. Для него все вроде бы позади. Уже выписана пенсионная книжка. Правда, в ней не записано, как он пускал после шестой седьмую и восьмую домны… Как получил третий орден Ленина, два — Трудового Красного Знамени, орден «Знак Почета». А если посчитать, то за тридцать с лишним лет выплавил на этих печах больше двадцати миллионов тонн чугуна! Это почти в три раза больше, чем давали за год все домны старой России.

И девятая, когда еще лежала на площадке в виде склепанных железных листов, балок, труб, уже жила в его голове. Не раз приходили на совет к нему строители и конструкторы. Важно было найти правильные углы наклона различных связанных между собой узлов печи. Даже изменение наклона на два-три градуса влияет на ход печи. Шатилин был неплохим полпредом доменного цеха на строительной площадке. Тем, кто сомневался в нем, он мог сказать: «Да, мне не удалось получить инженерного образования, но задуть все доменные печи Магнитки, право, не такой уж плохой университет».