Я плачу и смеюсь одновременно. Мне так хорошо, что даже мысль о том, что все это ненастоящее, что я сейчас лежу на старом диване в ожидание папиного возвращения с больницы, не омрачает мой полет.

"Это полет души" - говорит Хоуп. Его голос доносится из моего сердца.

Я лечу дальше, пролетаю через океан так быстро, что захватывает дыхание. Ко мне присоединяются другие птицы, но они мешают. Будто прочитав мои мысли, они медленно меняют курс и улетают, растворяясь на горизонте.

Я снова одна. Но мне не кажется, что я одинока. Я наполнена свободой до краев, ощущением, что нет границ. Границы ведь просто так не появляются. Мы сами их выстраиваем, пытаясь оградиться от внешнего мира. Теперь я поняла, что те цепи, которые я ощущала на себе, я лично закрепила на запястьях и выбросила ключ.

Но теперь я свободна, потому что для меня нет границ и нет запертых дверей.

Я замечаю одинокий деревянный домик, среди гор и быстротечной реки. Он мне кажется знакомым, хотя я его никогда не видела. Я решаю спуститься, когда узнаю фигуру Хоупа, стоящую у порога.

- Как прогулка? - спрашивает он, улыбнувшись. Хоуп выглядит в разы лучше, обновившись вместе со мной.

- Я летала! - восклицаю, вызвав у Хоупа искренний смех.

Приобняв за плечи, он ведет меня в дом. Там очень уютно: в камине несмело потрескивают угольки, искусственный миниатюрный водопад стекает по полкам, набитыми старыми книгами, и заканчивается где-то среди них, поскольку ни капли воды не попадает на белый ворсистый ковер; черный лабрадор, свернувшись калачиком, посапывает на диване; играет музыка и пахнет застывшим временем.

- Добро пожаловать в свою голову, - говорит Хоуп, присаживаясь рядом с собакой. Пес кладет морду к нему на колени и задумчиво смотрит на меня.

Я сажусь напротив них, оглядывая помещение.

- Здесь очень тепло, - говорю я.

Хоуп улыбается кончиками губ.

- За последнее время обстановка координально поменялась.

- Серьезно? А что было раньше?

Лабрадор поднимает голову, издав короткий недовольный рык.

- Тише, мальчик, - шепчет Хоуп, поглаживая собаку. - Ему не нравилась прошлая атмосфера, - говорит он мне.

Я смотрю на пса и спрашиваю:

- Что он тут делает?

Хоуп улыбается.

- Охраняет твой покой.

Лабрадор гавкает в знак согласия и снова усаживается, положив голову на колени Хоупа.

- Что было раньше в этой комнате? - повторяю свой вопрос.

Хоуп долго смотрит на меня, прежде чем ответить, а когда говорит, его взгляд становится бездумным и отстраненным, как всегда бывает, когда он вспоминает то, о чем хотел бы забыть.

- Здесь раньше не было окон и не было двери. Камина не было и обоев, кстати, тоже. Ржавые цепи, пустой пузырек на табуретке и картина.

- Что за картина?

Хоуп несколько раз моргает, очнувшись, и смотрит на меня.

- На той картине нарисована девочка. К ее талии привязана охапка воздушных шаров. Их так много, что они уносят ее. Девочка улыбается и вся светится от счастья. Сзади нее стоят родители. Они машут, провожая дочку, летящую навстречу мечтам.

От его слов мурашки пробегаются по моей спине и рукам. Начинает кружиться голова, я слышу, как стучит сердце. Несколько книг с громким шелестом страниц валятся на пол. Пес вздрагивает и подбегает ко мне. Не глядя на него, я запускаю пальцы в его шерсть и закрываю глаза.

- Как называется картина? - хрипло спрашиваю я.

- Ты знаешь, - отвечает Хоуп.

- Нет.

- Ты знаешь, Лина. Скажи.

Я долго молчу, а потом шепотом произношу:

- "Свобода, которой у меня нет".

- Да. Именно.

Я открываю глаза и смотрю на собаку. Она, не моргая, смотрит на меня.

- Как его зовут?

- У него нет имени.

Хоуп встает и подходит к камину. Я чувствую, как он злится.

- Я хочу, чтобы ты поняла одну простую истину, Лина, - не оборачиваясь, говорит он. - Мы сами создает свою жизнь. Она такая, какой видим ее мы. Ты никогда не обращала внимания на красоту природы вокруг себя - ты всегда ныла, сколько здесь комаров и как тебе холодно. Ты не глядела на закат - ты отворачивалась, чтобы солнце не било в глаза. Вместо того, чтобы дать пару копеек поющему музыканту, ты бросала взгляд на пустую банку, думая, какие люди жадные. Раздражалась от хмурых людей, когда сама хмурилась больше всех.

Хоуп оборачивается и пожимает плечами.

- Почему нам так сложно быть счастливыми, когда это так легко?

Отца выписали на следующий день, и квартира вновь наполнилась его присутствием. Я продолжала чувствовать внутреннюю легкость и улыбалась намного чаще. Что-то изменилось во мне, менялось с каждым путешествием по моему подсознанию. Даже отец заметил перемену, и думаю, мое хорошее настроение и придало ему смелости начать разговор.

В один из вечеров я подложила ему под голову подушку и уже собиралась уйти, когда он схватил меня за запястье, прохрипев:

- Постой. Посиди со мной.

Я вырвала руку из его руки и присела на самый край кровати. Отец облизал пересохшие губы и закрыл глаза. Я думала, он так и будет молча лежать, но он вдруг заговорил, и его слова удивили меня.

- Прости. Мне так стыдно.

Он ждал, что я что-то отвечу, а когда не дождался, продолжил:

- Я знаю, ты ненавидишь меня. Я понимаю. Мой отец тоже поднимал на меня руку. Он был жестокий, тупоголовый пьяница, и я ненавидел его всем мальчишеским сердцем. Мама всегда говорила, что у меня плохие гены. Говорила: "Не смей стать, как он".

Папа заплакал, брезгливо вытер слезы и злобно (похоже, злился он на себя) проговорил:

- Но я стал. Я поклялся не быть, как мой отец и не выполнил собственную клятву!

Он нашел мою руку и крепко сжал, а я не решилась ее вырвать. Я сжала его руку в ответ, и это придало ему сил.

- Когда я пил и вел себя как последний... как последний человек, я ненавидел себя. Я видел отвращение в твоих глазах, и был оттого противен сам себе, но не мог ничего с собой поделать. Бывает, совершаешь что-то низкое, понимаешь, что это низко, но все равно продолжаешь совершать. В тот вечер я так разозлился, так взбесился на твою мать, а ты на нее похожа, я всегда тебе это говорил. И я на секунду... всего на секунду вдруг подумал, что ты - это она.

Папа открыл глаза, посмотрел на меня и крепко сжал челюсти.

- Я думал, что тебя убью, - сказал он, неотрывно следя за моей реакцией.

Я медленно убрала свою руку, а он не стал противиться.

- За что ты ненавидишь маму?

Его губы задрожали, и весь он сжался, будто боялся этого вопроса.

- Я говорил тебе почему.

- Да. Она была потаскушкой.

Отец вздрогнул, будто не ожидал услышать это от меня, потом коротко кивнул.

- Твоя мама изменяла мне и смеялась надо мной. "Ты жалкий, - говорила она. - Всегда будешь таким". Она пользовалась мной, как пользуются ненужной вещью, расточительно и небрежно. Строила из себя страдалицу, заставляла чувствовать меня виноватым в ее несчастье. Я потакал ей всегда и во всем, хотя был противен ей, так же, как и тебе. Даже в день ее смерти, утром, она сказала, что лучше наглотается таблеток, чем еще раз ляжет со мной в одну постель.

Я заметила, как его лицо скривилось в знакомой злости, но он быстро успокоился и выдавил из себя кривую улыбку.

- Она умела держать обещания, - произнес он, отвернувшись и закрыв глаза. Я поняла, что разговор окончен, и была рада этому. Мне хотелось выбежать из комнаты, подальше от отца и его прошлого, от безнадеги жизни, что ощущалась здесь. Глядя на него, верить в счастливое будущее становилось намного сложнее.

Однако я продолжала сидеть, затем, совершенно неожиданно для себя, обняла его и поцеловала в щеку. Я почувствовала, как он вздрогнул и напрягся, но когда я отстранилась от него, он коснулся моего локтя, словно хотел задержаться в объятиях. Я выбежала, не посмотрев на него, потому что знала, что не выдержу его взгляда.