– Несут, – ровным голосом откликнулась та, – пока немного, но неделя только в середине…

– Ты там не очень усердствуй, если переберут, ставь в очередь!

Скорее всего, Лида согласно кивнула, но этого никто не увидел.

Лидия Воронина единственная сидела отдельно от остальных – в предбаннике напротив входной двери. Она принимала объявления, поздравления, жалобы от читателей, отвечала на звонки – в общем, ее обязанности походили на секретарские. На мероприятия девушку отправляли редко, только если остальные погрязли в занятости, и, как правило, это были далеко не самые серьезные моменты в жизни области: выставки, ветеранские встречи, благотворительные праздники, залитая дождем яма во дворе, мешавшая жильцам спокойно спать, заодно дававшая повод горлопанить о халатности и нечуткости городских чиновников, и прочее в том же роде.

Самая юная в коллективе, едва разменявшая двадцатку Лида исполняла больше техническую работу, но вроде бы не особенно тяготилась этим, да и с коллегами общалась исключительно по настроению, ибо разговорчивость – явно не тот конёк, которого она запросто оседлала бы. Молчаливая, пожалуй, даже мрачноватая, Лидия приучила читателей сразу излагать суть – четко и конкретно. Если же кто-то брался, как это водится в среде российского населения, перечислять ей превратности своего тернистого пути, Воронина просто не обращала внимания, продолжая заниматься своими делами, и скоро словесный фонтан посетителя иссякал. В итоге даже завзятые любители ездить по ушам перевоспитались и следовали негласному правилу, установленному Лидией: принес, скажем, объявление, сдал – гуляй, а поговорить за жизнь пожалуй в другом месте. Жалоба на недобросовестный ЖЭК? Подавай в письменном виде. Не написал? Вот бумага, вот ручка. Написал – сдал – свободен. И никаких гвоздей: у Лидии со всеми разговор короткий. Любимчиков у нее не водилось, и даже попытки читателей подсластить суровость юной газетчицы шоколадками успеха не имели.

Владимир Петрович таким отношением к посетителям был недоволен и порой вслед за небезызвестным киногероем выговаривал, мол, «к людям надо относиться мягше, на вещи смотреть ширше», однако, в конце концов, даже он сдался, и Воронинская непробиваемость превратилась в легенду редакции.

Именно железобетонности Лидкиной натуры искренне завидовала Настасья: сама-то заходилась практически из-за всего, потом ее только что валерьянкой не отпаивали. Вот и теперь Лунина так расстраивалась из-за каждого пропавшего, постоянно возвращаясь к фотографиям и скорбно покачивая головой, что обычно мирного Шумского коробило: нашлась тоже сердобольная мать Тереза! Чего охать, если помочь ничем не можешь? Впрочем, подобные думки он благоразумно держал при себе – не следовало лишний раз драконить Настасью душевной черствостью.

Вообще-то, Лунина – нормальная девчонка. Добрая, талантливая: ее житейскими историями зачитаешься, недаром это одна из любимейших газетных рубрик у калинчан. Надежный товарищ, красивая к тому же – глазищи огромные, синие, точно горные озера на закате… Вот только заводная донельзя, сущая ерунда способна Настасью до истерики довести! Может, это просто обратная сторона лирической натуры? Ну да Бог с ней, пусть жалеет всех, кого не лень, ежели так легче живется.

Василий украдкой покосился на светловолосую коллегу – та необычайно внимательно созерцала монитор: видно, еще дуется. Журналист пожал плечами и уже собрался все-таки достать из конверта листок, как в дверях нарисовался посетитель. Узрев его, Лида сходу указала на соседнюю комнату, не потрудившись разлепить губы для приветствия, Шумский же мысленно застонал, а вслух молвил, сопроводив слова натянутой улыбкой:

– Здравствуйте, Яков Степанович.

Он от души надеялся, что старичок прибыл подать объявление. Однако тот разочаровал Василия: аккуратно присел на стул и сложил по-старчески узловатые кисти рук на набалдашнике трости. Значит, надежды тщетны: дедуля явно нацелен на разговор.

Яков Степанович Матвеев, некогда занимавший должность директора областного архива, числился среди старинных друзей редакции, и захаживал с первого дня основания «Калинских вестей», а это, почитай, десятка два лет. Главред старичка уважал, и непременно имел с ним беседу, ежели бывал в наличии.

Яков Степанович слыл человеком интересным: заядлый библиофил, эрудит, он, случалось, откапывал стоящие материалы, по которым клепал статейки, в основном, на историческую тематику. Его очень занимали личности. Старичок Матвеев свято верил в то, что любая эпоха – это, прежде всего, люди, именно в судьбах она отражается наиболее показательно, ибо изломы истории не лишают возможности оставаться человеком в полном смысле слова. Правда, порой это намного труднее, нежели следовать тенденциям времени…

Как-то Василию довелось засвидетельствовать спор между Яковом Степановичем и Мариной, которая пыталась отказаться принять очередную писанину о каком-то малоизвестном полководце местного разлива из давно минувших дней Гражданской войны.

– Поймите, наша газета небольшая, мы отдаем предпочтение событиям, а не товарищам, больше годящимся в музейные экспонаты, – втолковывала она интеллигентному пенсионеру.

– Помилуйте, Мариночка Леонидовна, но ведь событий не бывает без людей, – веско молвил Матвеев. – Все мы, знаете ли, персонажи в книге земного бытия.

– Конечно, вы правы. И все же этот ваш…Мейерсон, – Марина не без труда прочитала фамилию на протянутом тетрадном листке, – никому не известен. Вполне возможно, и читать о нем не захотят. «А мы потом выслушивай от ВП о падении тиражей и о том, что писать надо интереснее и короче» – мысленно добавила она.

– Верно, Семен Арнольдович не может похвастаться упоминанием в учебниках по истории даже родного края. Однако во время Гражданской войны именно он предотвратил расправу и над белогвардейцами, стоявшими в деревне Лютая (ныне Черныши) тогдашнего Калинского уезда, и над поддерживающими их крестьянами. Он пустил в ход не грубую силу, а искусство дипломатии, хитрость, и в итоге урезонил алчущих крови красных архаровцев, переключив их внимание на якобы закопанный отступающими частями клад, который позволит набить карманы до отказа, и никаких взносов в пользу революции… Разумеется, на самом деле сокровищ и в помине не было, но главное – направить разрушительную энергию в относительно мирное русло. Обставил Семен Арнольдович это дело с большой тонкостью. Не бог весть что, тем более в годы, когда как раз произвол и кровопролития были в чести… Потом-то Мейерсона застрелили то ли в бою, то ли свои же, и о нем предпочли позабыть, как о довольно слабохарактерном революционном деятеле. Незаслуженно, между прочим. Я перерыл кучу архивных документов, чтобы докопаться до истины, так что заметка – чистейший эксклюзив, только для моих любимых «Калинских вестей»…

Яков Степанович мог быть при желании очень убедительным.

Марина перекатывала в пальцах карандаш: очевидно, история ее затронула. Редактор вторично проглядела рукописный текст и согласилась его напечатать. Надо признать, не пожалела: несколько человек потом звонили в редакцию с благодарностью за такой необычный и интересный краеведческий материал.

Подобные стычки не являлись редкостью, и чаще победа оставалась за Яковом Степановичем. Хотя порой товарищи Сахаровой по цеху подозревали, что та банально упрямится, высасывая доводы супротив дотошного читателя из пальца. Похоже, и старичок это улавливал, потому что, слушая возражения, ни разу не выказал досады, лишь снисходительно посмеивался, мол, деточка, как же ты еще молода…

Однако в последнее время Яков Степанович почему-то переключился с Марины на Василия, преследуя своими рассказами и наблюдениями непосредственно его. Шумский никак не мог взять в толк, чем он обязан внезапно возникшей симпатии, ибо временами пенсионер порядком его допекал.

Сейчас пожилой любитель истории сидел напротив и молчал. Чувствовалась в этом молчании особая значимость и как будто тревожность. Василий намеренно не заговаривал первым: авось прилипчивый дед посидит да и отвяжется…