Михалыч за стенкой остервенело пилил, порой доносился стук молотка. «Ну, самое время», – сонно подумал журналист. И все ж звук инструмента был приятнее слуху, нежели бесконечная череда оскорблений.

Усталость брала свое. Закрывая глаза, Василий предположил, что сосед нарочно ищет спасения в ремонте. Михалыч, не отдавая себе отчета, хватался за все, что помогало ему хоть ненадолго заставить жену замолчать, – стучал, пилил, дырявил стены перфоратором, будто намереваясь пометить каждый сантиметр в квартире или высверлить из души сказанные слова. Да полно, осталось ли там хоть одно живое место? Забей он целый миллион гвоздей -преградит ли это дорогу потоку мыслей? Впрочем, вполне вероятно, что как раз от мыслей-то и спасался Михалыч в своей ремонтной страсти, делая беспокойными не только вечера с ночами, но и выходные, которые приходилось проводить в обществе супруги.

Уже засыпая, Василий вдруг припомнил бородатый анекдот: «Отомщу соседу за его перфоратор – куплю пианино. Ремонты рано или поздно заканчиваются, а музыка – вечна». Усмехнувшись в подушку, журналист все-таки умудрился провалиться в сон. А через полтора часа прозвонил будильник.

Троллейбус рогатым оранжевым скарабеем полз по дороге, отфыркиваясь утренней сыростью. Народа в ранний час набралось немного, и Василий с комфортом устроился на свободном одиночном сиденье. Он с детства любил занимать место у окна и наблюдать за пешеходами. Мальчонкой, ерзая на материнских коленях, Васятка пытался угадать, куда идут все эти люди, отделенные от него прозрачностью стекла, о чем думают, мечтают. Он попробовал сообщить свои соображения маме, однако та лишь посмеялась, взлохматила русые с задорной рыжиной кудряшки:

– Какой ты у меня фантазер, – сказала она и вздохнула. – Надеюсь, когда вырастешь, перестанешь сочинять.

– Почему? Это же интересно! – Удивлялся Вася, отрывая взгляд от череды спин и профилей.

Мама смотрела задумчиво, морща лоб, отчего он казался старушечьим и совсем не родным.

– Может, и интересно, только мало кто поймёт. А впрочем… Сочиняй на здоровье, мой сероглазый мышонок, только папе не вздумай рассказывать.

Да, папе не стоит: он-то точно не поймет. Никогда не понимал!

Задремавший Василий ударился лбом о стекло, и оно слегка загудело, отвечая на гневную вспышку. «Вот какой глупый мышонок» – в памяти жужжащим волчком крутилась присказка из книжки, которую мама читала перед сном. Вроде бы мышонок там плохо кончил…

«Господи, какая чушь лезет в голову, когда не выспишься нормально» – подосадовал Шумский, потирая ушибленный висок. Журналист оглянулся, оценивая степень наполненности салона и прикидывая, не двинуться ли к выходу…

…Кто-то держался за спинку его сиденья. Пассажир стоял в пол оборота и словно преграждал путь. Неприятный холодок пощекотал внутренность Василия, пересчитал все позвонки, замерев студеным шариком в районе копчика. Краем глаза Шумский заметил в пределах своего затылка мраморную выветренную руку, сплошь покрытую черными щербинами.

Журналист задохнулся и вывернул шею, чтобы посмотреть в лицо каменному гостю, но встретил лишь настороженный взгляд карих глаз. Ну, разумеется! Василий с нервным смешком облизнул губы: никакая это не статуя, а подросток в рябой куртке в черно-белую крапину. И кто только придумывает такие расцветки? Перепелиными яйцами, что ли, вдохновились?!

Паренек опасливо покосился на странного пассажира, отодвинулся. «Вполне благоразумно, и я постарался бы держаться подальше от полоумного дядьки» – с иронией подумал Шумский, однако же испытал облегчение: во всем виноват треклятый недосып, вынуждающий грезить наяву.

На следующей остановке вызвавший среди него переполох парнишка вышел, а успокоившийся Василий откинулся на спинку, мимоходом обозрев окно. Через секунду журналист выразительно икнул и буквально подпрыгнул, словно кто подложил ему под седалище кнопку. Вместо подростка на совершенно безлюдной остановке в полный рост вытянулась статуя. Сколы на ее плечах и лице походили на незаживающие оспины, тем не менее, изваяние выглядело живым!

Подтверждая выводы обалдевшего Шумского, мраморный человек улыбнулся полуотколотым ртом и почти озорно подмигнул, припорошив асфальт у ног каменной крошкой.

Журналист не сомневался: статуя скалилась именно на него! Охваченный ужасом Шумский вжался в кресло и осмелился отлепиться от спинки, лишь когда троллейбус покатил прочь от злополучной остановки.

«Померещилось, наверно, – не слишком бодро утешил себя Василий и тут же возмутился, – все-таки зачем шить детям мрачные куртки, от которых рябчики в глазах порхают?!»

Из апрельской дымки пробивающихся листьев желто улыбнулся знакомый фасад: наконец-то, редакция! Пожалуй, журналист давненько не радовался так рабочему поприщу. Впрочем, в данном случае «давненько» – понятие относительное, ибо в «Калинских вестях» на полную ставку Василий трудился только второй год. Правда, до этого дважды проходил там практику и подрабатывал по случаю, когда требовалось написать не слишком глобальную статью. Ну да это детали, все равно Шумский никогда прежде так не жаждал поскорее приступить к делам насущным и даже скучным. Надо же – почти в рифму!

Он адресовал сердитый посыл удаляющемуся троллейбусу, мол, медленный ты сегодня, товарищ на колесах! Раздражение помогло избавиться от остатков страха.

«Вот какой глупый мышонок» – ласково пропел в голове мамин голос.

Редакция «Калинских вестей» базировалась на первом этаже самой обыкновенной панельной пятиэтажки, в угловой трехкомнатной квартире, выкупленной и переделанной под офис. Коллектив был небольшой – всего-то пять человек, не считая главного редактора, и потому атмосфера в нем царила почти семейная.

– Отыскался таки! Приветствуем тебя, о Повелитель Времени! – Громогласно изрек Тоха, салютуя воображаемой шляпой.

– Отвянь, – ласково отбрил приятеля Шумский, протискиваясь к своему столу и одновременно позевывая под неодобрительным взглядом главреда.

– И то верно: какой ты Повелитель Времени – скорее оно тобой повелевает, о, Раб Будильника! – Тут же все переиначил верстальщик.

– Когда тебе, интересно, надоест чушь молоть? – Буркнул Василий, приклеиваясь взором к синему экрану монитора: какая-то добрая душа (вероятно, Настасья) потрудилась включить компьютер и избавила от необходимости еще и этой заминкой злить начальство.

Шумский тут же уловил лукавое подмигиванье со стороны соседнего стола. «Влип ты, Васятка» – это он прочитал по губам, потому как присутствие главного редактора сдерживало языки.

Тоха в свою очередь хмыкнул и пошел к кулеру – с утра всем хотелось согреть горло чем-нибудь горячим. Это был своего рода ритуал, помогавший настроиться на рабочий лад. Странно начавшийся день входил в привычную колею.

Не до конца отошедший от «игр воображения» Василий досадливо вздохнул: надо же, опять опоздал! Причем сегодня аж на пятнадцать минут, если не больше. И, как назло, Владимир Петрович на месте. Обычно главред забегал в редакцию часам к десяти, благо жил в паре шагов от офиса. Удовлетворенно отмечал наличие всех сотрудников и садился за свой ноутбук изучать положение дел в мире, России и конкретно в Калинской области. Затем, бывало, если расположение духа благоприятствовало, Владимир Петрович (или по-простому ВП) приходил в общую комнату и травил побаски из прежней военной жизни. Надо признать, она отличалась насыщенностью, ибо главред «Калинских вестей», летчик первого класса и в прошлом командир корабля, повидал на своем веку, ой, как много.

Впечатлительная Настасья Лунина периодически советовала начальнику браться за мемуары, уверяя, что записки имели бы потрясающий успех. Он добродушно посмеивался и отмахивался, хотя выслушивал подобные предложения не без удовольствия. Кто знает, может, так оно и сталось бы. Владимир Каменев, полковник авиации в отставке, обладал разносторонними талантами, собственным примером разрушая стереотип о врожденной «дубовости» военных. Среди прочего он писал отменные статьи, разумеется, под псевдонимом. Читатели любили каменевские заметки, поданные в духе «на злобу дня», с перчинкой едкого и меткого сарказма. Честно говоря, Василий искренне восхищался способностью начальника нащупать занятную линию в самом, казалось бы, бесперспективном материале.