Мне было двенадцать. До вечерней зари

Мы носились, «рыбачили», как дикари.

На охоту мы бегали по кустам

И ловили рыбу в пруду,

Шутя, поклонялись дикарским богам,

Первого, помнится, звали Магду.

Мы в жертву ему приносили дары –

В чистом пруду с наслаждением топили

Ягоды, сливы, кусочки коры.

Конечно же, быстро его засорили.

Был у нас свой мяч из травы

Маленький, с запахом лета.

То тонул, то в кустах застревал он, увы,

Но разве так важно всё это?

Мы учились «в дикарстве» дружить и прощать,

Есть, стиснув зубы, сырую картошку,

Недостатки чужие в слезах принимать,

Так взрослели все понемножку.

Игра та была моею затеей,

И выбор имён предлагала я,

Но, как ни странно, дикарской идеей

Загорелись мои на-лето-друзья.

Я от игры не могла оторваться

И была, быть может, навязчивой,

Но мне было только двенадцать,

Всё казалось таким настоящим.

Настоящие ягоды, хрен у забора,

Никаких бутербродов, конфет!

Настоящие споры, счастье и споры,

Мне же целых двенадцать лет!

И пусть поздние годы детские

Моей не были лучшей порой,

Я, с детьми одичав соседскими,

Была счастлива этой игрой.

Это было как будто недавно,

А прошёл не год и не три.

Мы играли всерьёз и забавно.

Всё прошло. Что ж, пока, дикари!

Тихо на даче… сплету венок,

Цветов много после дождя.

Он готов – к стебельку стебелёк,

И я похожа на дочь вождя.

В нём прохожу до вечерней зари,

И разуюсь. Привет, дикари!

Детские игры нельзя осуждать,

Как придирчивое жюри.

Их нужно ценить, ими нужно мечтать,

Мы же всё-таки не дикари

Половина бакалавриата осталась за спиной. Я прошла летнюю практику и наконец-то почувствовала себя настоящей третьекурсницей. Пользуясь долгожданной свободой, вместе с мамой и сестрой я отправилась в гости к бабушке. С её дачей у меня было связано очень много самых разнообразных воспоминаний – там прошло моё детство. Так совпало, что в это же время в деревню приехала моя старая приятельница. Девочка, с которой мы шили платья для кукол, подала документы в ВУЗ и, как и я, была совершенно свободна. Мы давно не виделись, поэтому, при встречи тем для разговора было масса! Надо сказать, что за первую половину лета и она, и я насиделись в четырёх стенах, поэтому было принято решение сходить прогуляться в лес, а по дороге поболтать. Конечно, лесом это место можно было назвать лишь условно– полянка среди берёзок, к которой вела прокошенная тропинка. Однако, когда мы играли там в детстве, берёзки казались настоящим лесом. Полянка очень располагала к тому, чтобы устраивать пикники. Помню, восемь лет назад на ней всегда валялись пустые пакеты и бутылки. Сегодня там было на удивление чисто. Мы присели на лавочку и стали обсуждать наши будни: её экзамены, мой университет. Вспоминали детство: как шили, рисовали, ходили на речку. Особенно много историй было связано с летом две тысячи пятнадцатого года. Прошло восемь лет, а весёлая компания, подобравшаяся тогда, до сих пор пробуждала в нас тёплые чувства. За разговором время пролетело быстро. Мы уже собрались уходить, когда на траве я заметила подвеску, похожую на языческий амулет. Конечно, ничего удивительного в этом не было. Во всяких сувенирных лавках таких продавали бесчисленное множество. Однако, этот был совершенно не похож на те, что я видела в таких магазинчиках. Амулет скорее напоминал экспонаты из краеведческого музея. Я ничего не сказала о нём своей приятельнице. Какой-то суеверный страх помешал мне даже сфотографировать его! Надо сказать, что за два года обучения на филологическом факультете я страстно полюбила всё древнерусское, и, наверняка, подобрала бы амулет, чтобы показать экспертам, если бы не одна история. Она случилась как раз в то весёлое лето.

Мы с ребятами тогда уже переиграли во все возможные игры. Монополия, догонялки, «города» и «бочка смеха» нам порядком надоели. Нужно было придумывать что-то новое. Я придумала играть в «дикарей». То есть жить в импровизированном шалаше, охотиться на пластмассовых уток, носить одежду из мешковины и старых бабушкиных простыней. Моим дачным друзьям игра, как мне казалось, понравилась. Мы взяли себе псевдонимы и начали нехитрую дикарскую жизнь. Однажды решено было поставить шалаш в лесу. Мы взяли огромные палки-рогатины, какие-то тряпки и соорудили там конструкцию, отдалённо его напоминающую. Когда со строительством было покончено, я присела на бревно отдохнуть. Не знаю, почему, но я чувствовала себя ужасно уставшей, хотя собрались мы всего час назад, и ещё не успели толком поиграть. Глаза мои стали слипаться, и я заснула. Часы на телефоне показывали ровно час дня.

Мне показалось, что я проспала недолго – минут пятнадцать. Каково же было моё удивление, когда я проснулась в совершенно незнакомом месте совсем одна! Эта поляна немного напоминала нашу, но лес вокруг был гуще, а следов пребывания человека – прокошенной дорожки и мусора не было видно. Я позвала ребят. Никто не отзывался. Моя рука потянулась за телефоном, чтобы позвонить им, но его при мне не было! Как же я испугалась! Что случилось с поляной? Во сне я, как лунатик, забрела в глубь леса? Куда могли деться ребята? Неужели я долго спала, и они не стали будить меня, а просто отправились домой? В то, что я сплю тоже не верилось. Слишком реалистично кололась трава и кусали комары. Вдруг в глубине леса я увидела женскую фигуру. Сначала она напомнила мне мою приятельницу – такие же русые волосы и сомнительное платье, вроде наших. Я помахала ей, она приблизилась. Разглядев её, я с ужасом обнаружила, что передо мной была совершенно незнакомая девушка лет двадцати-двадцати пяти! Еле слышным голосом я поздоровалась, она поздоровалась в ответ. К моему удивлению, девушка говорила на странном языке, который, тем не менее, был мне совершенно понятен.

Мне сразу придётся попросить у вас, читатели, прощения, но я не могу точно передать слова девушки. Дело в том, что встретилась мы давно, и многие её обороты речи попросту вылетели у меня из головы. Поэтому, позволю себе пересказать наш с ней диалог на современном русском языке.

Вернёмся к событиям того дня. Девушка показалась мне милой и доброй, неспособной причинить кому-либо зло, поэтому я пожаловалась ей на то, что потерялась. Она тоже меня понимала. Девушка спросила кто я и откуда. Она очень удивилась, когда я назвала деревню, где жила бабушка. Оказывается, она о такой слыхом не слыхивала! Мало того, она даже не очень представляла себе, что такое вообще деревня. Из моего рассказа Леля, как представилась девушка, поняла только одно: я чужая. Было ясно, что она удивлена и напугана не меньше, чем я. Однако, она опознала во мне ещё не совсем взрослого человека и, из жалости, отдала целую корзину лисичек, которую до этого насобирала. Леля сказала, что понимает, как страшно одной в лесу, и с радостью взяла бы меня к себе ночевать (только тогда я заметила, что начало смеркаться), если бы не её сестра, которая на дух не переносит чужаков.

– Рогнеда, моя старшая сестра не просто так не любит чужих. Не думай, что она злая или, страшно представить, трусливая. Дело в том, что, когда ей было десять лет, мы осиротели, и забота о четырёх маленьких детях легла на её плечи. От племени никакой помощи мы не получали, и бедная Рогнеда вынуждена была научиться охотиться. Те двенадцать лет, что нам приходилось полагаться только на себя, навсегда отучили её доверять людям.

Тут девушка опустила глаза и тяжело вздохнула. Её только что румяное лицо побледнело, на глазах выступили слёзы. События из детства вновь ожили в её памяти.