Вышли из клуба мы в шесть утра, хотя на моих часах, имеющих склонность при ударе нарушать свой привычный ритм, было только три. Промозглое, блеклое утро разочаровало нас: куда приятней возвращаться домой под звездным, теплым небом, чем обгоняя первые автобусы с полусонными работягами. Но скоро я позабыл об этом, прижав к груди несметное сокровище, словно выплывшее из сказок “Тысяча и одной ночи”. Посреди моросящего, пустынного проспекта я вознесся к небесам, держа в своей ладони её пальцы, утопая в её восхитительных глазах…
Златовласая Эос, она спала среди моих простыней истомленная ночью и восхищением.
Всего лишь каких-то пятнадцать часов назад я собирался расстаться с этой удивительной женщиной, а теперь, ошалевший от счастья, ласкал глазами несравненную красоту, боясь вспугнуть её сладкий сон.
Я поднялся с постели, смыл накопившуюся за последние сутки грязь и из ванной направился на кухню, чтобы приготовить завтрак, ибо сегодня нам предстоял трудный день: внутренний зачет по теории, а мне, помимо, в одиннадцать часов надо было показаться на площадке вождения. Как не хотел я никуда уходить, как не хотел будить мое необычное чудо, улыбавшееся сквозь сон почти лишенными туши ресницами и прелестными алыми губами зарождавшемуся весеннему дню. Я осторожно опустился с подносом на колени, провел ладонью по её волосам, по гладкой спине. Милые ресницы стали вздрагивать и, наконец, взметнулись вверх, открыв душу моей сказочной королевы. Я поцеловал её.
– Прости, но через час мне нужно быть на вождении.
– Сколько времени, – спросила она, поворачиваясь на спину.
– Десять, – я солгал – было половина десятого, – и даже не потому, что не был уверен, что мы вовремя соберемся, а просто до одурения хотел видеть её глаза, говорить с ней.
– Хорошо, сейчас встану, – ответила она, чуть виновато улыбаясь. – Прости, что так получилось ночью.
– О, Господи, милая моя, ты была великолепна, выброси все из головы. Хочешь завтрак? – спросил я, поднимая поднос.
– Принеси стакан воды.
– Может кофе, сок?
– Нет, мне нужно запить таблетку.
Я подчинился. По пути захватил её сумочку, где лежали противозачаточные таблетки. О, как она была прекрасна среди измятых простыней! Приподнявшись на локте, она взяла стакан, раскрыла пакетик, выпила небольшую капсулу. Затем встала, облачилась в рубашку, которую я достал её из своего гардероба, и ушла в ванную. По приходе она позвонила брату, затем стала “приводить себя в порядок”. Этот процесс занял минут двадцать, от завтрака она отказалась.
Выйдя на улицу, она поняла, на сколько это было недальновидно.
– Знаешь, я сейчас жалею, что не скушала яйца.
– Ну, вот! – посетовал я. – Ты дома себе что-нибудь сготовишь?
– Я спать хочу, да и билеты подучить надо.
Милая Наташка, как обескураживало меня по началу её хамелеонство, её изумительная способность переключаться с одного дела на другое, – сейчас она серьезно планировала предстоящий день, как будто и следа не осталось от той восхитительной ночи, что таки нарушала деловитость сонливой задумчивостью. А я хотел танцевать. Я шел рядом, прижимая к груди её руку, согнутую в локте, держал над нашими головами зонтик и умирал в её еле тлеющих глазах!
Эти яблони за окном, “Love doesn't ask why” Celine Dion из колонок компьютера, плачущее небо… Ведь это же примета: отношения, завязанные пасмурным днем длятся всю жизнь. У меня всегда были проблемы с приметами.
Мы поймали машину, Наташка подбросила меня до “Кунцевской”, через несколько часов мы снова встретимся. Снова встретимся. Чтобы избавиться от страха и боли надо смотреть им в лицо. Сейчас произнес эти два слова и побледнел, как смерть, затем лихорадочная волна поднялась по телу, готовая взбрызнуть из глаз ураганным ливнем. Зачем мне это нужно, зачем я снова воскрешаю невозвратимые мгновения, которые душат меня? Я люблю её. Я думаю о ней, но теперь с мукой, ибо никогда больше, никогда не увижу её снова! Говорят, время лечит, но, видимо, сейчас я еще не хочу выздоравливать, у меня есть еще силы терпеть боль. Я люблю её, я еще надеюсь, только на что? Целых полгода и ни одной весточки! Ни одной! Говорил же себе: узнай телефон её родителей, посмотри в записную книжку, перепиши номера двух-трех подруг, но зачем, – я верил ей! Я до сих пор ей верю! Не укладывается в голове, почему она не дает знать о себе, почему??!
На экзамен я пришел чуть раньше, сдал его на отлично, пока писал ответы, вошла моя милая. Она заметила меня и улыбнулась. Спокойно, уверенно, словно увидела близкого человека, способного придать сил. Она сияла, когда вышла из класса: тоже отличная оценка. Она схватила меня за руку и чуть ли не подпрыгивая рассказала о том, как преподаватель восторженно похвалил ее перед инспектором. Сколько в ней человеческого! Как озаряется её лицо, когда преодолено очередное препятствие, достигнута желанная цель, услышана заслуженная похвала! Как у ребенка! Милая Наташка! Сколько в ней жизни! Это мы, питомцы Екклесиаста, выбравшие манифестом “Эссе об абсурде” забыли о том, что значит радоваться по-человечески. Только одну иллюзию мы себе позволяем – любовь, она стала нашим пламенем, нашей жизнью, самым сладким кошмаром, который мы допускаем в себе.
Выйдя из-под арки на Народную улицу мы не долго раздумывали как продолжить наш вместе встреченный день: тут же подъехала “Волга”, за рулем которой сидел наш приятель с автокурсов, тот самый, что пять минут назад тыкал меня в спину ручкой, в надежде получить правильные ответы на экзаменационные вопросы, – и теперь мы неслись к Кутузовскому проспекту со скоростью нарушителя правил дорожного движения. Наташка попросила остановиться около Парка Победы, мы вышли и несколько часов гуляли по мраморным плитам этого непревзойденного творения легендарных московских мэров и возлюбленных ими художников. Она все еще хотела есть, поэтому мы устроились за столиком одного из летних кафе с большим гамбургером и маленькой бутылочкой “Spark`а”, причем эту бутылочку, впервые мной виденную в продаже, посоветовала мне купить она:
– Знаешь, где я её впервые увидела? Когда ездила на Домбай: “Young” организовал рождественские каникулы своим сотрудникам, помню, мы где-то по пути страшно проголодались и увидели эту воду. Правда, вкусная? Мне больше нравится “черная смородина”.
– Да, вкусная, – ответил я, читая этикетку темно-синей бутылочки. – Город Черкесск.
– Да, да, в тех краях.
– Ты работала в “Young`е”?
– Нет, в другом агентстве – в “Young`е” у меня много знакомых и там веселей.
– А долго пробыли на Домбае?
– Две недели. Было что-то незабываемое! Места обалденные. Правда единственное, что я там не решилась сделать – это встать на сноубоард, – мы с подружкой катались на деревянных санках, знаешь – таких детских, с железными полозьями. Правда и тут было столько всего!..
Я заслушивался её восторженными рассказами, как будто сам был вместе с ней на Домбае, участвовал в безумных конкурсах, развеселых вечеринках, любовался на заснеженные склоны, ослепительно блестящие на солнце. Милая моя маленькая волшебница, если ты сейчас действительно в Аризоне, то как бы я хотел стать тем кактусом, который может ощущать аромат твоих духов, безмолвно видеть поздним вечером твой силуэт в горящем окне маленького дома, а после окончить жизнь текилой у тебя на устах в разгар какой-нибудь студенческой вечеринки.
Мы шли вместе под руку мимо великолепной стелы, под бетонными сводами музея “Великой Отечественной войны”, она сказала, что хотела бы побывать в музее, я предложил ей сделать это вместе.
– Причем, знаешь, – рассказывала она, – однажды мы даже собрались, когда к нам приезжали друзья из Америки, специально пошли в этот музей, а он уже был закрыт… А, нет, нет – там были профилактические работы, санитарный день. Представляешь – раз в месяц, и мы на него попали!
Затем она рассказывала военные истории своего деда, водителя “Катюши”, похожие на сценарии приключенческих фильмов, где немцы выступали в виде форменных идиотов, относящихся к секретному оружию русских с мистическим трепетом. Она любила своего деда, как, впрочем, всех, с кем выросла. Может быть, это стало первым, что заставило сильно уважать её, проникнуться необыкновенной привязанностью к человеку, имевшему все, о чем я только грезил самыми страшными ночами, уткнувшись обезображенным от слез лицом в подушку.
