– Елена Федоровна! – подбежала к контролерше администратор. – Мне сейчас из Министерства культуры позвонили … – Она наклонилась к собеседнице и зашептала на ухо. Та в ответ тоже стала что-то говорить и показывать глазами на Петра. В этот момент раздался звук резко затормозившей машины. Дверцу распахнула взволнованная женщина с высокой, съехавшей на бок прической. Глаза у нее были такие, что ей явно было не до своего внешнего вида.

– Анна Ивановна? Директор музея, – толкнула под локоть администратора Елена Федоровна.

Та, увидев сотрудниц, пришла в себя.

– Как хорошо, что вы обе здесь. Объявляйте коллегам, чтобы собрались. Экстренное сообщение. Музей закрывается.

– Как закрывается? На сегодня?

Анна Ивановна махнула рукой.

– Мне такое в Министерстве сказали…

Иван Данилович решил, что самое время вмешаться.

– Вот и я о чем. Сообщите по музеям, чтобы Петру Великому был обеспечен свободный доступ во дворцы! Ясно? Эй, дражайшие, – Иван Данилович пощелкал пальцами у женщин перед глазами. – Вы меня слышите?

Сотрудницы уставились на Петра, сравнивая его с портретом, и переглядываясь.

– Не может быть! – заохали в один голос. – Девочки, неужели правда! – И все трое, забыв о возрасте и своих позициях, завизжали от восторга, не в силах сдержать эмоции.

– Баба есть баба, хоть и страж! – заметил Петр и, перешагнув через ограждение, вошел в дом.

Его появление наделало там много шума.

Гомон стоял на всех языках.

– Это возмутительно! Расположились как дома! – увидев, что Петр сел за стол, налетела на него служительница музея. – Вот же ограждение. За него заходить запрещается! И книгу положите, ценнейший экземпляр! – Видя, что злостный нарушитель не обращает на нее внимание, а посетители с интересом наблюдают за этой сценой, возвысила голос: – Освобождайте помещение, а то я охрану позову.

Петр, устав от ее назойливого голоса, поднялся во весь гигантский рост.

– Что о доме моем заботишься – спасибо! Да токмо ныне сам я здесь! Чем причитать, неси киселю! Триста лет росинки маковой во рту не было!

Подняв голову, женщина открыла было рот, но так и не смогла ничего произнести, а только стояла и смотрела.

– Иди-иди, послужи царю.

Тут и две другие сотрудницы подоспели, что-то стали шептать, показывая на Петра.

Хранительница памяти царя недоверчиво замахала руками, покрутила головой, а когда внимательнее взглянула на портрет, открыв рот, уставилась на оригинал.

– Тебе что, милей со мной усопшим? – усмехнулся Петр.

Ноги бедной женщины подкосились, она обессилено опустилась на скамью. Подруги засуетились и кинулись к ней, забыв обо всем.

– Петр Алексеевич, – заговорщицки произнес Иван Данилович, – нам лучше уйти. Вот вы, – выбрал он кого-то из толпы, – машите на даму, а мы – за водой. Расступитесь, граждане, дайте воздуху! Поглядите на них, каждый норовит глотнуть побольше, а женщина там задыхается.

Выйдя из музея, он крикнул новому знакомому:

– Эй, водитель, заводись скорее!

– А я уже завелся!

– Да не ты! Драндулет свой заводи, знаешь, какая буча сейчас начнется! Петр Алексеевич, да что ж вы пешком-то?

Петр действительно быстро удалялся в сторону Петропавловской крепости. Ему хотелось побыть одному, оценить перемены, погрузиться в прошлое, осмыслить, что произошло этим утром.

Он шел, ступая по асфальту, и видел многоэтажное здание с флагом, дома в глубине, а в памяти всплывали когда- то возведенные здесь дворцы его сановников. Особняки генерала Шипова, канцлера Шафирова, хоромы князь-папы Зотова. А тут стоял домина Головкина, ох и прижимист был! Все камни с крепости Ниеншанц к себе на дворишко приволок. Аж до Невы замостил. Петр хмыкнул. Его всегда удивляла безграничность людской жадности. Он-то час на первое место интересы страны ставил. Все же в первую голову о своем кармане думали, а потом уж о государевой казне.

Вдруг сердце Петра забилось сильнее. У берега он увидел корабль. Резная фигура русалки изогнулась в носовой части, на палубе возвышалось три мачты.

«Благодать», – прочитал Петр название судна и остро почувствовал, как соскучился по штурвалу, морскому ветру, бьющему в лицо, по соленым брызгам, покрывающим одежду и застывающим на усах. Он забыл: и что с ним, и в каком он времени, – так захотелось ощутить качку под ногами, увидеть нос корабля, разрезающего волны, что он еле удержался, чтобы тут же не взбежать наверх по трапу.

Паруса, правда, были спущены. Это не остановило Петра. Он прибавил ходу, еле сдерживая нетерпение. Подойдя ближе и разглядев надпись «Ресторан», крякнул от досады.

– Плавучая ендова, лохань со жратвой, а не корабль. Жалею, друже, судьбу твою – толстые зады видеть заместо стран иных! При мне б тебя другое ожидало!

От размышлений монарха отвлек звук клаксона. Неугомонный Иван Данилович выскочил из машины и поравнялся с Петром.

– А вон через реку Летний ваш дворец виден за деревьями и Летний сад там, что вы разводили.

Петр обошел его и прибавил ходу. Иван Данилович остановился в растерянности.

– Да отстань ты от него! – высунулся из окна водитель. – Одному ему надо побыть! Садись. Тебя звать-то как?

– Иван Данилович. А вас?

– А меня Толик. Чего ты за ним бегаешь? Пусть себе идет!

– Как идет? Вы соображаете? Он вмиг в какую-нибудь историю влипнет! Современности ж не знает!

– Слушай, кончай уже! Кино, что ли, снимаете?

Иван Данилович поперхнулся от возмущения.

– Вы что, не поняли? Настоящий он, не артист никакой! Он – Петр Великий, тот самый.

– Похож, не спорю. Я еще подумал: ну загримировали мужика! И на ходулях, думаю, как на своих двоих двигает!

– На ходулях! Вы посмотрите, как он быстр! Пока мы с вами говорим, он уже вон где! А где он, кстати? – взволнованно завертел головой Иван Данилович.

– В церковь он вошел, вон в ту, круглую. Да сиди ты. В молитве третий лишний!

Петр, действительно направился в Троицкую церковь, что стояла на месте прежней, деревянной. Вспомнил он морозный день и свадьбу патриарха Всешутейного собора Никиты Зотова – учителя его с малых лет. Вздумал старик в восемьдесят лет жениться. Уже само это известие показалось Петру настолько нелепым и смешным, что захотелось и отпраздновать особо. Благо, и невеста была не молодка. Шестидесяти лет будущую жену подобрал себе Никита. По случаю такого события набелила она лицо, накрасила ярко щеки и сидела в санях с престарелым женихом прямая и гордая, как будто и не ведала, что в упряжку князя-кесаря заместо лошадей впряжены медведи.

А самих «молодых» тянул олень, вытаскивая тонкие ноги из снега. Нева к тому времени замерзла, и вся свадебная процессия направлялась самой короткой дорогой – по льду.

Ехали от его, царского, Зимнего дворца на ту сторону к деревянной Троицкой церкви. И дипломаты, и сенаторы, и высшие военные чины, и иноземные гости – для каждого у Петра был и костюм задуман, и роль отведена. Вроде и свадьба настоящая, а глядя на каждого, со смеху покатишься. Народ толпился на берегу, смотрели во все глаза. Показывали пальцами, хохотали, держась за бока. Хлопали шапки оземь – спорили, у кого из сановников какой костюм. Петербург – город немноголюдный, важных персон знали в лицо. Мужики держались поближе к выкаченным на берег бочкам с брагой, к кострам, где жарилось угощение, выставленное по такому случаю женихом. Молодые девы горели красными на морозе щеками, но не уходили, хоть холод пробрал до костей.

Свадьбы всегда вызывали повышенный интерес, как и любое событие небогатого в то время на зрелища города. Поэтому Петр каждое торжество старался устроить почуднее, готовясь к празднованиям с такой же тщательностью, как и к сражениям. По прибытии на ту сторону вся процессия во главе с царем, облеченным в костюм пирата, спешилась и торжественно прошествовала в церковь. Смешки и шуточки остались за деревянными стенами. Здесь все было взаправду. И даже полупьяный жених изо всех сил старался не икать и не шататься, пока проводили обряд венчания. Шутки шутками, но к Таинству веры в Бога Петр всегда относился серьезно.