В резиденции генерал-губернатора одной из печей требуется ремонт. Простой смертный может подумать, что человеку на генерал-губернаторском посту можно доверить честно потратить несколько монет и что вследствие этого его превосходительство немедленно прикажет произвести ремонт и записать оплату в мелкие расходы. Однако перед бюрократом это дело предстает в совершенно ином свете.

Следует досконально учесть все возможные непредвиденные обстоятельства. Поскольку генерал-губернатор может быть одержим манией бесполезных улучшений, надо проверить необходимость ремонта; а поскольку несколько человек разумнее и честнее одного, то хорошо бы доверить эту проверку комиссии. Вследствие этого комиссия из трех или четырех человек удостоверяет, что ремонт необходим. Ее слово весьма авторитетно, но его недостаточно. Комиссии состоят из обычных людей, которым свойственно ошибаться, да и генерал-губернатор может их запугать. Поэтому целесообразно потребовать, чтобы решение комиссии подтвердил прокурор, который подчиняется непосредственно министру юстиции. Когда необходимость ремонта таким образом дважды подтверждена, архитектор осматривает печь и составляет смету. Но давать карт-бланш архитектору было бы небезопасно, и поэтому смету должны утвердить сначала вышеупомянутая комиссия, а затем и прокурор.

После должного соблюдения всех вышеперечисленных формальностей, на которые уйдет шестнадцать дней и десять листов бумаги, его превосходительству сообщают, что предполагаемый ремонт печи будет стоить два рубля сорок копеек. Но формальности не прекращаются и здесь, поскольку правительство должно иметь гарантии, что архитектор, составивший смету и руководящий ремонтом, не проявил преступной халатности. Поэтому для изучения работ отряжают второго архитектора, и его отчет, как и дотоле и смета, должен быть утвержден комиссией и прокурором. Вся переписка длится тридцать дней и требует как минимум тридцати листов бумаги! Если бы ремонт печи потребовался не генерал-губернатору, а простому смертному, то вообще невозможно сказать, сколько продлилась бы эта волокита.

Естественно было бы предположить, что этот окольный и заковыристый метод с его реестрами, бухгалтерскими книгами и протоколами заседаний должен хотя бы предотвращать растраты; но этот априорный вывод категорически опровергается опытом. На каждую новую хитроумную преграду просто находится еще более хитроумный способ ее обхода. Система не останавливала тех, кто хотел воровать, и пагубно действовала на честных чиновников, внушая им чувство, что власти им не доверяют. Кроме того, она приучила всех чиновников, и честных, и нечестных, к систематическим подлогам. Поскольку даже самый педантичный человек, а педантичность – редкое среди русских качество, не в состоянии досконально выполнить все предписанные формальности, сложилась обычная практика соблюдать их только на бумаге. Чиновники удостоверяли факты, которые и не собирались проверять, и секретари всерьез составляли протоколы заседаний, которые никогда не проводились! Таким образом, в вышеупомянутом случае печку на самом деле починили задолго до того, как архитектор получил официальное разрешение приступить к работам. Тем не менее комедию усердно разыграли от начала до конца, так что всякий, кто впоследствии проверил бы документы, обнаружил бы, что все сделано по всем правилам.

Возможно, самый изощренный способ предотвращения чиновных злоупотреблений изобрел император Николай I. Прекрасно осознавая, что его регулярно и систематически обманывают рядовые чиновники, он создал хорошо оплачиваемую службу, называемую жандармерией, и разослал жандармов по всем городам и весям, приказав им сообщать непосредственно его величеству все, что покажется им достойным упоминания. Эта придумка вызвала восхищение в бюрократических умах; и царь не сомневался, что с помощью этих официальных наблюдателей, не заинтересованных в сокрытии истинного положения дел, он будет все узнавать и исправлять все нарушения чиновников. В действительности же этот замысел имел весьма пагубные последствия. Хотя все это были отборные служаки на хорошем жалованье, все они в той или иной степени поддались господствующим настроениям. Они не могли не чувствовать, что в них видят шпионов и наушников – унизительное ощущение, никак не способное развить в них то чувство самоуважения, которое лежит в основе честности, – и что все их усилия пойдут прахом. По сути, они находились примерно в том же положении, что и генерал-прокурор Петра Великого, и с истинно русским добродушием не любили разорять людей, которые были не большими преступниками, чем большинство их соотечественников. Кроме того, согласно принятому кодексу чиновной морали, неповиновение считалось куда более страшным грехом, чем продажность, а наигнуснейшим злодеянием считались политические преступления. Поэтому жандармы закрывали глаза на распространенные злоупотребления, считая их неисправимыми, и занимались реальными или мнимыми политическими провинностями. Притеснения и вымогательства оставались незамеченными, а вот неосторожное слово или глупая шутка в адрес властей слишком часто раздувались до размера государственной измены.

В конце правления Александра II (1880 г.), когда граф Лорис-Меликов с санкции и одобрения своего августейшего владыки готовился провести либеральные политические реформы, предполагалось упразднить жандармерию как орган политического шпионажа, и в соответствии с этим руководство им было передано из так называемого Третьего отделения Канцелярии его императорского величества Министерству внутренних дел; но когда через несколько месяцев доброжелательный монарх погиб от рук революционеров, проект, естественно, был заброшен, и жандармский корпус, оставшись в ведении министра внутренних дел, вернул себе значительную часть прежней власти. Ныне он служит своего рода дополнением к обычной полиции и, как правило, используется для таких дел, где требуется соблюдение секретности. К сожалению, он не связан теми законными ограничениями, которые защищают общественность от своеволия обычных властей. Вдобавок к обычным обязанностям он выполняет некую ясно не сформулированную разъездную работу, ведя наблюдение и арестовывая всех лиц, которые кажутся ему в каком-либо роде опасными или подозрительными, и этих лиц могут содержать под стражей неопределенный срок или сослать в какие-нибудь отдаленные и негостеприимные части империи без обычного суда и следствия. В двух словах, это типичный инструмент для наказания политических мечтателей, подавления тайных обществ, противодействия политическим волнениям и в целом выполнения не предусмотренных законами распоряжений правительства.

C этой аномальной ветвью власти я сам имел несколько своеобразные отношения. После того случая с новгородским вице-губернатором я решил оградить себя от всяких подозрений и с этой целью обратился к шефу жандармерии с просьбой выдать мне какую-нибудь официальную бумагу, которая доказывала бы всем должностным лицам, с которыми меня могла бы столкнуть жизнь, что я не имею никаких противозаконных замыслов. Мою просьбу удовлетворили, и я получил необходимые бумаги; но вскоре оказалось, что, пытаясь избежать Сциллы, я попал в Харибду. Устранив сомнения со стороны чиновников, я нечаянно навлек на себя подозрения совсем иного рода. Документы, подтверждающие, что я пользуюсь защитой со стороны правительства, внушили многим мысль, что я – жандармский агент, и чрезвычайно осложнили мои попытки получить сведения из частных источников. Поскольку частные источники были для меня важнее официальных, я больше уж не просил покровительства у властей и ездил по стране как обычный путешественник без особой защиты. Какое-то время у меня не было никаких причин жалеть об этом решении. Я знал, что за мной довольно внимательно следят и что мои письма иногда вскрывают на почте, но в остальном препятствий мне не чинили. Наконец, когда я почти что позабыл о Сцилле и Харибде, однажды ночью я неожиданно столкнулся с первой и, к своему изумлению, оказался под арестом! Все это случилось следующим образом.