– Я всегда на твоей стороне.

– А я – на твоей.

Услышав скрип двери, люди, которые мастерили лотосовые фонарики, обернулись. Я покраснел, словно мы с коровой только что вернулись с тайного свидания. Мы молча прошли на свои места. Я поднял лотосовый фонарик, который не доделал перед походом в туалет, и услышал голос Мэри:

– Я права, господин монах! Они точно встречаются.

– Ха-ха-ха.

– Не смейтесь, а лучше пожурите его! Как человек может встречаться с коровой?

– Вы относитесь к корове несколько пренебрежительно. У нее есть душа. К тому же, чем она хуже человека?

– Конечно, торговец коровами всегда на стороне коров!

Ничего себе. Мэри и аукционист в кепке каким-то образом тоже оказались тут – мастерили фонарики. Я подозревал, что они прячутся под масками, поэтому долго всматривался. Без траурной одежды Мэри выглядела очень живой. Если бы не белая заколка с бантиком, символизирующей утрату, никто бы и не подумал, что она в трауре. Я решил, что они оба, Мэри и аукционист, являются прихожанами этого храма. Иначе и быть не могло. Я изо всех сил старался не встречаться с ними взглядом и сосредоточился на изготовлении фонарика. Корова с закрытыми глазами пережевывала траву. Мэри, похоже, отомстила: начала перемывать нам с коровой косточки. Я, конечно, переживу, однако жаль человека, который потом купит фонарик, изготовленный сердитой женщиной, и, ни о чем не подозревая, загадает желание[8].

– Господин аукционист! Скажите, пожалуйста, может ли человек влюбиться в корову, которую собирался продать?

Украдкой взглянув на меня, аукционист не ответил. Впрочем, Мэри, похоже, и не ждала ответа. Другие люди тоже не обращали внимание на происходящее, а только мастерили свои фонарики. Мэри продолжала нести чушь, думая, что так переживет печаль от разлуки с мужем. Готовые фонарики складывались у одной стены, их становилось все больше.

– Господин монах! Скажите, как можно сбежать с коровой, оставив старого друга в крематории?! Разве человек может так поступить? Чем отличается человек от животного, не поступками ли? Я не просила у него многого. Просто хотела, чтобы он оставался со мной, пока боль не утихнет. Я хотела только этого, а он просто взял и исчез!

В итоге Мэри отбросила свой фонарик в сторону и разрыдалась. Я опешил, потерял дар речи. Аукционист постарался ее успокоить, но плач только усилился. Монах закрыл глаза и глубоко задумался, а остальные один за другим побросали работу и презрительно уставились на нас с коровой. Все как в том сообщении. Земля постепенно пустеет, и мы остаемся одни. Но нельзя без конца сидеть и молчать. Взгляды людей и мои душевные волнения требовали нарушить тишину. Я сидел, не имея возможности ни оправдаться, ни объясниться, бесцельно перебирал в руках фонарики, а потом встал и вместе с коровой направился к дверям.

– Извините. Думаю, мне не стоит здесь находиться. Уважаемый монах, спасибо за гостеприимство!

– Да что вы? Куда вы уходите? Если сейчас уйдете, то, получается, снова сбежите! Я прав, монах?

– Да, поезжайте лучше завтра утром.

– Пусть уходит! Я найду его даже на краю земли.

Мы с коровой не знали, как быть, и просто стояли. С портрета на стене на меня строго смотрел сердитыми глазами Бодхидхарма, но не говорил, как поступить. По выражению лиц присутствующих мне показалось, что и они разделились на два лагеря. Решение полностью зависело от нас с коровой. Нельзя было стоять и колебаться вечно. Я заглянул корове в глаза и понял, что она хочет уйти. Ее взгляд говорил о том, что мы достаточно отдохнули и что лучше всю ночь провести в дороге, чем без конца слушать жалобы той женщины. Я кивнул и взял поводья.

– Давайте поступим следующим образом, – аукционист схватил меня за руку с таким выражением лица, будто нашел прекрасное решение. – Немного подумав, я понял, что в случившемся есть и моя вина тоже, ведь я не смог продать корову по достойной цене. Мы собрались здесь для того, чтобы изготовить фонарики на пожертвование храму, верно? Сейчас нам надо совершить милость, которой учит Будда. Все беды начались из-за коровы, поэтому я решил купить ее. Естественно, я заплачу ту сумму, которую вы хотели. Что думаете? Тогда вам не придется ехать на юг, чтобы продать корову, и не придется бросать эту девушку. Я тоже не останусь в убытке. Я развожу коров, поэтому продам ее тогда, когда повысятся цены. Хорошо же?

Лица окружающих посветлели. Мэри тоже перестала плакать и теперь ожидала моей реакции. Я очень хотел закурить, но здесь курить нельзя. Подумать только! Торговаться в храме, где мы делали лотосовые фонарики… Не знаю, почему, но предложение показалось мне несправедливым. Корова стояла рядом со мной и молча смотрела своими большими глазами на лежащие на полу фонарики. Я попытался понять, о чем думает монах, но не смог. Когда эти монахи особенно нужны, то занимают непонятную позицию. Дольше колебаться нельзя. Я достал из кармана сигарету и закурил. Стало легче. Люди широко раскрыли глаза. Сигаретный дым поднимался к потолку, словно благовония.

– Желаю всем вам стать буддами.

– Ах ты, вор коров!

«Пол, как бы ты меня ни ненавидел и сколько бы ни обижался на меня, но мы обязательно еще встретимся».

Я закрыл карту. Пора отправиться вглубь страны. В море стояла огромная рука – странная скульптура, смысл которой сложно понять. Почему она выходит из моря? Чтобы распрощаться с сушей или чтобы пожать кому-то руку? Туристы суетились и фотографировались на ее фоне. Волны бились о каменистый берег шумно, словно раскаты грома. Мы – я из кабины, корова из кузова – молча смотрели на этот пейзаж и слушали шелест волн. Мы походили на деревенщин из горного села, которые впервые в жизни увидели море. Мне захотелось у кого-нибудь спросить, почему из моря высовывается рука и почему волны издают такой сотрясающий землю шум, но я этого не сделал. Оказавшись в двухста километрах от дома я вдруг почувствовал, что сбился с пути. С огромным трудом подавив желание позвонить той женщине, я решил направиться в ближайшее кафе. Когда из-за нахлынувших чувств не знаешь, что делать, то нужно заставить себя хорошенько поесть. Только тогда можно не утонуть в море чувств, засасывающих тебя, как болото, и продолжать спокойно жить. Я оставил корову в грузовике и побежал в кафе. Корова не промычала мне вслед, просто молча проводила взглядом. Пока мы ехали я все думал о том, когда мы с ней успели настолько сблизиться.

«… …»

В конце концов Мэри устала мне писать и присылала только многоточия. Пока готовился мой рис с говядиной, я заказал еще роллы кимпап и пельмени манду и начал заполнять ими эмоциональную пустоту, которую срочно нужно было покормить. Боясь несварения желудка, я выпил в несколько раз больше воды, чем обычно, вливая ее в себя так, как это делают куры, – глядя вверх. Конечно, я ни на секунду не забывал Мэри. Ее образ всплывал перед глазами, и каждый раз мое сердце срывалось в бездну. Но это был не зов любви. Поначалу, конечно, был, но со временем чувства изменились. Стали чем-то таким, что испытываешь к бывшей возлюбленной, до которой теперь невозможно дотронуться, которую нельзя ни увидеть, ни услышать. Как если бы реальность создала некий фальшивый рай, куда мне больше не суждено попасть. Благодаря силе времени она, самая обычная женщина, в моей памяти превратилась в святую. Доев роллы и пельмени, я принялся ждать рис с говядиной. Море беспрерывно рокотало и гремело. Некоторые туристы, чьим детям надоела рука, которая словно поддерживала воздух, подошли к грузовику и попытались заглянуть внутрь. Я продолжал спокойно есть: вряд ли они украдут корову. Интересно, какую часть коровы мне подали? Я не успел спросить об этом хозяина. Однажды по телевизору сказали, что из говядины можно приготовить около трехсот видов блюд. Это меня поразило. Само собой, я вспомнил капризное сердце Мэри, которое тоже преподносило различные и сложные на вкус блюда. Каждый раз, когда она спрашивала меня: «Ну что?», я не мог ответить то, что она от меня ожидала услышать. Не понимаю, почему она упорно продолжала спрашивать, зная, что я не смогу дать верный ответ… Когда я заговаривал об этом, Мэри коротко и подчас громко, в слезах, отвечала, что ей нужна уверенность во мне. Что ее уверенность во мне хрупка и что ее это тревожит. Конечно, она была права. Я же не маленький ребенок, как мне не знать, что для любви нужна надежность. Когда Мэри плакала, требуя от меня уверенности… я мог только попросить ее подождать. Думая об этом сейчас, я понимаю, что был ребенком и хотел того, что не положено хотеть детям, потому и ранил ее. Я пережевывал рис с говядиной так долго, что вкус стал сладковатым. Я кивнул самому себе – да, я обязательно должен ответить на шесть точек, высветившихся на экране моего телефона. Раньше я думал, что спустя семь лет зря ответил на ее звонок, но со временем все больше и больше сомневался в правоте этих мыслей. Я старался проглотить еду, которая все пыталась выйти обратно. Я доел, не оставив ни рисинки, и вновь заглянул в меню. Если бы корова, оставленная у странного шумного моря со странной рукой, не замычала, то я бы заказал что-нибудь еще. Корова была окружена толпой зевак.