Глава тридцать первая

Перед выходом в первый патруль Марку и Дженни впервые выдали оружие и патроны. Марк с удивлением обнаружил, что его пистолет итальянского производства; Дженни получила британскую винтовку. Оружие конфисковали у врага.

Патрулирование должно было продлиться более двух недель; ему предшествовали тщательные приготовления. Всем участникам патруля выдали рюкзаки с необходимыми припасами. Республиканцам предстояло идти по густым сосновым лесам, сменявшимся буковыми зарослями необыкновенной красоты. Ненадолго забыв о суровой реальности, можно было притвориться, что Марк и Дженни отправились на приятную пешую прогулку.

Целыми днями партизаны бродили по горам, и единственными живыми существами, что попадались им на пути, были пестрые скворцы и суровые кроншнепы. Пару раз видели одинокого сокола; тот парил в небесах и пулей устремлялся вниз, вцепляясь в несчастного маленького грызуна.

На шестой день Кармен вела патруль по густому буковому лесу. Они пробирались сквозь непроходимый кустарник, когда она вскинула руку в предупреждающем жесте. Все замерли, присели, прислушались к тихому лесу. Вдали кто-то крался сквозь кусты. Партизаны стали ждать, стараясь дышать бесшумно и не издавать ни звука. Далекий шум усилился. Кто бы ни шел по лесу, он шел им навстречу.

Они ждали с пистолетами наготове, прижав к куркам согнутые указательные пальцы. Звук приближался и становился громче. Чужак — или чужаки — был совсем близко. Нервы натянулись как струна; партизаны ждали, застыв неподвижно, как статуи.

Вдруг, испугав затаившихся республиканцев, чужаки продрались сквозь последние разделявшие их ветки и остановились. Огляделись, но не заметили прячущихся в лесу. Лесной олень, главарь, статный, мускулистый, поднял свою благородную голову и принюхался. Вполголоса подав команду своим спутникам, олень бросился прочь и скрылся в густых зарослях. Стая послушно побежала за ним, и партизаны расслабились, впервые за несколько минут вздохнув полной грудью. Все, кроме одного, поднявшего винтовку. Но Кармен схватилась за дуло и решительно опустила его.

— Нет, — велела она и приставила палец к губам, запретив солдату стрелять.

В тот день Марк особенно устал. Идти по горной местности тяжело, но дело было не только в этом. Накануне ночью он дежурил, и, когда они разбили лагерь, сон чуть не сморил его еще до ужина. Ужин пришлось есть холодным: стрелять в оленя было нельзя, так они выдали бы свое расположение, а костер привлек бы врагов, как свет маяка. Один из партизан приготовил национальное блюдо — гаспачо, холодный суп из помидоров, лука и чеснока. Суп ели с зачерствевшим хлебом, колбасой чоризо, оливками, сыром и фруктами и запивали красным вином; на усталого Марка трапеза подействовала как снотворное.

Дженни и Кармен обменивались насмешливыми взглядами, наблюдая за Марком, пытавшимся не клевать носом во время еды. Когда он все же уснул, они некоторое время молча смотрели на него, а потом заговорили вполголоса, так как почти все их товарищи тоже уснули.

— Зачем вы сюда приехали? — спросила Кармен.

— Теперь это кажется глупым и бессмысленным, но мы сделали это, потому что ненавидим фашизм. Мы не коммунисты и даже не социалисты, но, по мне, так необязательно принадлежать к какой-либо политической фракции, чтобы ненавидеть зло, а фашизм — абсолютное зло. Мы давно хотели помочь. Потом прочитали, что творят националисты в Испании, и не смогли оставаться в стороне. Но пока от нас нет никакой пользы. Лучше бы мы остались дома. Иногда мне кажется, от нас больше проблем, чем помощи.

— Не надо так думать, — с укоризной ответила Кармен. — Нет ничего хуже, чем оставаться в стороне. Многие правительства и политики проповедуют невмешательство. Эта политика постепенно сводит на нет нашу борьбу. Вы и люди, подобные вам, — волонтеры со всей Европы и из других стран — очень помогаете нашему делу. Для этого не нужно даже стрелять или бросать гранаты. Само ваше присутствие, ваша поддержка и солидарность укрепляют наш дух. Даже от этого есть польза.

— А как ты стала партизанкой? — Дженни и Марк давно хотели спросить об этом Кармен, но лишь сейчас Дженни решилась.

Кармен побледнела. Она так долго не отвечала, что Дженни испугалась, что расстроила ее и она не станет отвечать. Наконец Кармен заговорила, и голос ее был тихим и суровым:

— Я рано вышла замуж; норма в этих краях. Мне было шестнадцать лет. Муж родом из той же деревни — живописной маленькой деревушки близ португальской границы, недалеко от Бадахоса. Через год после свадьбы у нас родилась дочь. Мой муж был социалистом, не лидером, но активно поддерживал партию. Я же занималась домом и воспитывала дочь. На Бадахос напали; муж сражался с националистами, все мы сражались, но это было бесполезно. Они захватили город, завладели им, и начались зверства. Одному богу известно, скольких они убили. Под прицел попали все, кого подозревали в связях с республиканцами. Мы оказались в списке. Они убили мужа и дочь. Ей было всего восемь лет. Они бы и меня убили — а я иногда жалею, что этого не произошло, — но я сбежала. — Слова Кармен надолго повисли в прохладной ночной тиши.

— Как ты сбежала? — Дженни хоть и боялась пробудить безрадостные воспоминания, но не могла не спросить.

— Мне, можно сказать, повезло. Меня оставили напоследок, и зря — их грязное дело прервали. В дом зашел незнакомец, мужчина, которого я никогда не видела. Националистов было четверо; он убил их и увез меня из дома, из города, в безопасное место. Я почти ничего не помню; от потрясения и горя я была в полубессознательном состоянии. Лишь через несколько дней начала смотреть по сторонам и обращать внимание на то, что творится вокруг.

— Он настоящий герой, — сказала Дженни.

— Так и есть. — Впервые с начала их разговора в голосе Кармен зазвучал энтузиазм. — Он силен и умен. Он догадался, что националисты станут рыскать вдоль португальской границы, и также знал, что Салазар^[26] велел войскам закрыть ее и не пускать республиканцев, которые попытаются сбежать после резни в Бадахосе. Поэтому мы не поехали на запад, а двинулись на восток и не останавливались, пока не оказались в безопасности. В конце концов добрались сюда, в Риоху. По пути обзавелись товарищами, а здесь, на месте, встретили группу людей, которым пришлось покинуть свои дома, как и мне. Нас было около ста человек; мы собрались в отряд под руководством одного из командиров. Его звали Эль Эрреро, Кузнец; он погиб недалеко от Сарагосы в ноябре прошлого года. Тогда мы выбрали на его место Трубача.

— Это он тебя спас? — спросила Дженни.

И снова в голосе Кармен послышалась нежность:

— Да, он. Спас и научил смотреть в будущее, а не в прошлое. Выбрав его командиром, мы поступили мудро. С тех пор мы потеряли всего троих солдат, да и то из-за предателя.

— Почему вы зовете его Трубачом?

— Не в моих правилах раскрывать чужие секреты. Он сам вам расскажет при встрече.

Через два дня патруль столкнулся с врагом. Партизаны соблюдали все меры предосторожности; им просто не повезло, они оказались в неудачное время в неудачном месте. На выходе из ущелья на краю лесистой долины их застигли врасплох националисты, спустившиеся с противоположного склона холма несколькими секундами раньше.

Фашистов было втрое больше, чем людей в отряде Кармен. Партизаны не успели заметить врага, как их уже начали обстреливать. Первые выстрелы попали в командира. Поскольку тот нес единственный автомат, шансы партизан на победу в схватке существенно уменьшились, а после того, как ранения получили еще двое, стали почти ничтожными.

Партизаны рассыпались в стороны, ища укрытие, — все, кроме Марка Каугилла. Тому повезло, что враг не ждал от него такого безрассудства. В мгновение ока он преодолел пятнадцать ярдов, разделявшие его и мертвого командира, упал на колени около безжизненного тела и выхватил из ослабших рук автомат. Укрывшись за трупом, Марк выпустил из автомата длинную очередь, словно полив националистов пулями из смертельного шланга. Те же настолько не сомневались в своем превосходстве, что даже не посчитали нужным уйти на оборонительные позиции. Для шести из них, попавших под первую смертельную волну, это оказалось роковой ошибкой.