Когда Патрик взял месячный отпуск, чтобы побыть с Луизой и детьми, первые главы драмы, которой предстояло разыграться между Люком и Филом, уже были написаны. Братья владели одинаковыми долями акций и по праву имели одинаковые доли власти в компании; Патрик Финнеган следил, чтобы этот баланс не нарушался. Однако Филип был старше и опытнее, считал компанию своей и полагал, что остальные должны ему подчиняться. Люк же по природе своей отвергал авторитеты. Первые две недели отпуска Патрика Финнегана совпали с конференцией газетных издателей в Америке, куда теперь можно было долететь на самолете, правда, сложным путем с несколькими пересадками. Филип отправился туда.

Конференция прошла успешно. В последний день к Филипу подошел глава австралийского издательства; под предлогом конференции тот отправился в круиз с женой. Они разговорились, и первые же его слова озадачили Фишера. Последующее выяснение привело к раздражению; наконец, Филип впал в ярость.

— Рад, что сделка удалась, — проговорил магнат.

— Какая сделка? — спросил Филип.

— Покупка трех радиостанций.

Филип растерянно заморгал.

— О чем речь? Мы покупали у вас три радиостанции?

— Да, я хотел избавиться от части активов. Старость не радость, знаете ли. Сегодня пришла телеграмма с подтверждением сделки. Вчера ваш брат Люк подписал все бумаги. А вы не знали?

— Э-э-э… знал, конечно. Но не знал, что сделка завершена, — промямлил Филип.

При разговоре присутствовали другие делегаты конференции; когда Фишер притворился, что знал о сделке, те явно не поверили.

По пути домой в аэропорту возникла задержка; Филип потерял два часа и опоздал на два промежуточных рейса. В итоге домой он попал только через полтора дня. Когда такси наконец подъехало к дому Финнеганов, было четыре утра. Тяготы долгого перелета добавились к жгучей злости на Люка за то, что тот узурпировал власть. А от усталости Филип утратил свою обычную способность к самоконтролю.

О том, что случилось дальше, Патрику и Луизе рассказала Дотти Фишер — единственная из детей Фишеров, кто находился в доме в тот момент. Она позвонила им в истерике, и, кое-как разобрав ее слова сквозь рыдания, Финнеганы как можно скорее вернулись домой на перекладных.

Через два дня Дотти и Белла Финнеган сидели в креслах-качалках на веранде. Младших детей отправили в дом, строго запретив бегать по балкону. Дотти начала рассказ:

— Проснулась я от страшных криков. Сначала решила, что в дом проникли грабители, но потом узнала голос Фила. Тот кричал на Люка и обвинял его во всех грехах.

— А Люк что? — спросила Луиза.

— Он от начала до конца не произнес ни слова. Я вышла из комнаты посмотреть, в чем дело. Фил вытащил Люка из постели и выволок на балкон. Прижал к перилам и душил. Он словно обезумел; я думала, он его удушит. Может, этим бы все и кончилось, но тут перила не выдержали, и они упали в прихожую. Я побежала звонить в скорую. Люк почти не пострадал, кроме пары синяков и сломанной руки, а вот Фил лежал без сознания; он сломал ребро и левую ногу. В больнице Люку вправили руку и, убедившись, что сотрясения мозга нет, отпустили.

— И где он сейчас? — спросил Финнеган.

— Ушел, — чуть не плача, выпалила Дотти.

— Ушел? Куда? — хором спросили Патрик и Луиза.

— Не знаю, — заплакала Дотти, — но, думаю, он уже не вернется.

— Не понимаю. Как это не вернется? — всполошилась Луиза.

— Приехав из больницы, он сразу пошел в свою комнату, достал из-под кровати чемодан и попросил меня собрать его вещи — ему было трудно одной рукой. — Дотти повернулась к Луизе; по ее щекам катились слезы. — Он велел собрать все: одежду, деньги, банковские книжки, — причитала она. — Вот почему мне кажется, что он не вернется.

— Но куда он пойдет? Как будет жить? — Луиза тоже заплакала.

— Он ничего не сказал, никак не объяснил свой уход? — спросил Патрик.

— Нет, просто сказал, что так будет лучше. И оставил вам записку.

Финнеган разорвал конверт, достал листок и прочитал записку вслух:

Дорогие дядя Патрик и тетя Луиза,

Дотти, наверно, все вам уже рассказала. Я не смогу больше работать с братом и жить с ним в одном доме, поэтому решил уехать. Не ради него, а ради мира в семье. Я по-прежнему останусь акционером компании и буду наблюдать за делами. Ежегодный отчет и чеки с моими дивидендами можете отправлять в сиднейское отделение нашего банка; я буду их забирать. Если брат станет возражать, напомните, что нападение и нанесение телесных повреждений — уголовное дело.

Спасибо за все, что вы для меня сделали. Простите, что все так кончилось. Думаю, мы больше не увидимся. Люк

Резкий тон заключительной фразы оказался последней каплей для Луизы, Дотти да и для Патрика. Они заплакали; все, кроме Беллы Финнеган. Та взяла записку и еще раз перечитала ее; ярость вспыхнула на ее красивом лице. «Мы больше не увидимся» — она осознала конечность этой фразы, и в этот момент в ней зародилась холодная неумолимая ненависть к Филипу Фишеру.

* * *

Выписавшись из больницы, Филип Фишер с загипсованной ногой вернулся в дом Финнеганов, ведь другого дома у него не было. Находясь в больнице, он чувствовал себя странно; время будто бы остановилось, его никто не навещал, он не получал писем. Филипу объявили бойкот, но тогда он об этом еще не догадывался.

Однако по возвращении домой все встало на свои места. Никто не вышел на крыльцо, чтобы поприветствовать его. Луиза увезла детей на весь день, и в доме остался один Патрик Финнеган; увидев подъехавшее такси, он открыл дверь. Филип пытался выбраться из машины, опираясь на непривычные костыли, а после достал кошелек, чтобы заплатить водителю.

— Не надо, — выкрикнул Финнеган с порога, — такси тебе еще понадобится. В нашем доме ты не останешься.

Филип взглянул на него с тревогой и изумлением.

— Тебе придется найти другое жилье, — сказал Финнеган и подошел к машине. — Луиза не пустит тебя на порог. Тебе здесь не рады. — Он указал на груду коробок и чемоданов на веранде. — Попроси водителя помочь тебе с вещами.

Финнеган повернулся и пошел в дом.

— И на работу выходить не спеши. Все знают, что произошло у вас с Люком. В конторе тебе обрадуются, как таракану в салате.

На работу Филип все-таки вернулся, но натянутые отношения с Финнеганом и другими коллегами надолго усложнили ему жизнь. Он знал, что окружающие не одобряли его действий, и в глубине души стыдился себя. Он хотел бы встретиться с Люком и извиниться, но тот исчез. Вскоре Филип убедился, как высоко ценили в конторе его брата и как недолюбливали его самого. На любой его приказ следовал обидный ответ: «Люк бы так не сделал», «А почему нельзя сделать, как раньше при Люке?»

Патрику же приходилось работать с Филипом, но разговаривали они строго по делу, и все равно разговоры порой не клеились. Филип был бы рад воспользоваться своей властью ведущего акционера, но не хотел, чтобы Патрик стал его врагом. Он догадывался, что, сложив свои голоса, Патрик и Люк могли вышвырнуть его из компании. Потому между Филипом и Патриком установились настороженно-нейтральные отношения. Никто из родных не хотел общаться с Филипом, и тот не знал, что они тоже не догадывались о местонахождении Люка; даже Патрик об этом не знал.

Глава двадцать седьмая

Джанни Рокка был одним из многих итальянцев, иммигрировавших в Австралию в начале века. Он родился в Монтеспертоли в Тоскане и происходил из семьи наследственных виноделов. Джанни был младшим из пяти братьев, а доходов семейного предприятия не хватало, чтобы содержать их всех. Джанни приехал в Австралию, имея при себе лишь небольшую сумму денег — почти все свои накопления он потратил на билет.

Хотя жизнь в новой стране поначалу была трудной и Джанни пришлось попробовать себя на нескольких поприщах, он наконец нашел работу с хорошим жалованьем и купил билет на корабль своей невесте Ангелине. На фоне большинства сверстников-иммигрантов Джанни выигрывал: он был из хорошей семьи, получил образование, отлично говорил, писал и читал по-английски. Он также знал французский и немецкий. Именно благодаря языкам он устроился на высокооплачиваемую работу: один предприимчивый газетный редактор, зная о том, сколько в Австралии иммигрантов из Европы, решил выпускать приложение к газете на нескольких языках. Так новоприбывшие смогли бы быть в курсе происходящего в их новой стране, и всем была бы польза. Увеличились бы тиражи газеты, что тоже было немаловажно. В редакцию стали набирать сотрудников со знанием европейских языков. Одним из них стал Джанни. А предприимчивого редактора звали Рэндольф Чарльз; газета же входила в концерн «Фишер-Спрингз».