Мавка их опередила. Бежала легко, стремительно. Только руки и ноги мелькали да вилась рыбачья сеть.

А у Василия дыхалка закончилась быстро. Он же не гепард! Ему бы мышей ловить в засаде, а не летать по кустам и лужам, цепляя на шерсть что придется. Он перемазался так, что готов был немедленно присесть на дороге и начать вылизываться, приводя себя в адекватный вид.

Но вдруг оказалось, что никакой дороги и не видно. Что вокруг глухо и влажно, точно мир завернули в мокрое одеяло. И только мечутся густые белые пряди тумана, норовят обвить ноги и хвост, поднимаются выше головы. И вязнут все звуки. Слышно только падение глухих тяжелых капель — или влажное шмяканье копыт по сырой земле?

Крики:

— Отпусти! Отпусти!

И детский плач.

Луша возникла рядом совершенно внезапно. Василий скорей ощутил ее присутствие, чем увидел. Ну разве что ноги, заляпанные глиной до колен. Похоже, она несколько раз упала по дороге.

Луша загородила зловещему туману путь, распахнув руки:

— Отпусти мальца!

В ответ послышалось вроде как насмешливое ржание. И померещились в тумане снежные копыта, готовые обрушиться на голову отчаянному, но не слишком умному храбрецу. Вот только горящей избы не хватало.

И тут баюн услыхал решительный голос:

— Вася! Пой!!!

— Придет серенький волчок

И утащит кабачок! — провыл Василий свое коронное.

Ничего умнее ему в тот миг в голову не пришло. Но глупая колыбельная сработала!

Туман перестал клубиться и застыл странной фигурой огромного коня, на спине которого, вцепившись в гриву, сжался мальчонка в широкой рубахе и тихонько попискивал. Похоже, заряд колдовской колыбельной весь ушел в коня — тот, заснув стоя, громко храпел, выдувая белые морозные облака.

— Вот! — потыкала в него пальцем русалка. — Кобылица Яги. Говорила я мальцу — не упасешь! А он: мамке, мол, платок справить хочу. И пусть на нас не думают! Это не мы!

Лушка на радостях обхватила баюна и тискала почем зря: теплого, мягонького, с шелковистой шерстью — и ужасно грязного, в паутине, сухих листьях и плюхах грязи:

— Ай молодец! Такую тварь усмирил!

Василий уже собирался сопротивляться всерьез, выбираясь из девичьих жарких объятий — все же он не какой-то там кот, да и с простыми котами так вести себя негоже!

Но Луша выпустила его и сняла мальчонку с конской спины. Отдала рыдающей матери, прибежавшей следом. Василий думал, как же детектив поступит с кобылицей. Накинет какую-нибудь уздечку особенную, отведет в тюремную конюшню? Но туманная тварь ничего такого проделать не дала. Пока радостные горожане обнимали спасенного ребенка и русалку — кобылица размякла и утекла туманом в реку, оставив иней на траве. Пара камней и веток в него все же полетела — вот и все общественное порицание.

— Не горюй, — Луша наклонилась к баюну. — Больше она наших детей не станет заманивать и топить. Развалилось ее колдовство.

Василий надеялся, что Луша права. Тем более что иней сразу и растаял, засеребрилась роса.

За то время, что они провели в тумане, солнце успело почти зайти, а над рекой, над окаймляющими ее ольхами, ветлами и ракитами карабкалась в синеющее небо молочно-розовая луна. Василий пялился на нее. А детектив второго класса бережно счищала с баюна все, что он умудрился нацеплять на шкуру во время отчаянного рывка.

Заодно ощупывала лапы и ребра, проверяя, не повредил ли чего. Василий застеснявшись покраснел, но под шерстью этого не было заметно.

А Луша достала мазь, чтобы смазать проплешину на его правом боку. Покрутила головой:

— Нет, это никуда не годится.

И пока баюн чихал от свежего травяного запаха мази на подорожнике и яростно слизывал ту с себя, пошептала что-то Мавке на ухо. Русалка с плеском нырнула в воду.

Вернулась она не то с сестрами, не то с подружками — по крайней мере, все девицы были тоже замотаны в сети и украшены водяными лилиями и кувшинками. И шевелюры у каждой зеленые, как на подбор.

Дать деру или защищаться баюн не успел.

Свершилось купание полосатого кота.

Русалки оказались бесстрашными и наглыми. Как Василий ни пробовал шипеть и царапаться, как грозно ни лупил по бокам хвостом и ни скалил зубы, ухватили за шерсть в много-много пальцев, захихикали и поволокли. Казалось, речные девицы состоят вообще из одних пальцев и хихиканья. И сияющей кожи, светящейся под молочной луной так ярко, что он зажмурился.

Теплая речная вода приняла баюна в объятия нежно-нежно, и все равно он испугался, стал вырываться и едва не захлебнулся, широко открыв для ора пасть. Его приподняли и поддержали в десяток рук. Кто оглаживал, кто чесал за ухом, кто держал за шкирку, так что Василий стал вялым и не вырывался, пока его терли мыльным корнем. Намыливали, отжимали сверху бородатую губку, выплескивая воду каскадом.

Баюн только жалобно попискивал. А когда русалки закончили и отстали, он нащупал дно и во все лапы метнулся из воды. Прыгнул Луше на грудь, повалил и заорал.

Громкий жалобный мяв его пронесся над рекой. Должно быть, окончательно распугивая всех водяных кобылиц. Даже туман сильней прижался к воде и неопрятными прядями повис на ракитовых кустах.

— Ты что! — возмутилась Луша, заворачивая баюна в полотенце. — Мне теперь мокрой домой идти⁈

Можно подумать, глина на юбке — это ерунда, это не считается.

Русалки хихикали и махали руками.

Баюн первым метнулся от реки по знакомой тропке к дому. И Яги с ее чернавцем больше не высматривал и не боялся. А все думал о своем кошачьем достоинстве, которое этим наглым купанием было уронено дониже пола.

Шерсть свисала сосульками, баюн стал меньше вдвое, и с него при беге все еще капала вода.

— В дом с немытыми лапами не лезь! Севериныч нас убьет!

Луша догнала Василия и ровно дыша, побежала рядом. Смотреть на нее было приятно.

Но чтобы показать, что все еще обижен и возмущен ее коварством, баюн широко зевнул и отвернулся.

Дома Василий, показывая характер, налакался воды из миски для мытья ног, сожрал пшенную кашу со шкварками, что Луша вынула для него из печки, и растерзал корзину, приготовленную ему для сна. Большую такую корзину, уютную. Туда была положена мягкая подушка в пестрой наволочке, набитая сеном, и алое атласное одеяло. Просто прекрасное ложе. Но корзина!

Нет, на самом деле баюн понимал, что мстить надо вредной бабке и ее подельнику И что корзина — просто символ унижения и страданий, им перенесенных. Но удержаться не смог.

Потом схватил подушку зубами за угол и утащил в самый дальний угол под кроватью, куда враги уж точно не доберутся без шума и пыли. И затихарился там.

Оказалось, староста самоуправы стоял на пороге и за эпической битвой с ивовым прутяным изделием наблюдал. И хихикал про себя.

— А я говорил… — Севериныч довольно огладил бороду. — Баюн — это не какая-то там кукла. Дескать, «куколка, покушай, моего горя послушай…», а она тебе победу соорудит и жениха впридачу. К коту особенный подход требуется.

Вообще-то ничего он не говорил подобного. Это Луша сказала, что у кота не может быть хозяина.

— Не нужен мне ваш жених, — хмуро сощурилась Луша. — Ни впридачу, ни вообще. Доброй ночи!

Сказано было таким тоном, что будь девушка ведьмой — ночь для большого начальства оказалась бы очень недоброй.

Пряталась за всем этим какая-то тайна.

Севериныч ушел. А Василий плотней забился под кровать, слушая, как та скрипит над ним, когда девушка ворочается, и как шуршат перины. Наконец утомленная Луша заснула.

А Василий не мог. Луна светила в горницу поверх занавески. В городе она из-за фонарей никогда не была такой яркой. А на душе у баюна кошки скребли, как бы странно это ни звучало.

Вроде он обрел дом, и еду не за преступления, и даже чин… Или должность? Или чин? И все равно… Тоска навалилась такая, что хотелось плюхнуться на пол и помереть. Но из-за анатомии он даже голову лапами обхватить не мог, ну разве что лежа. А так приходилось сидеть, опираясь на три ноги и хвост, а четвертую прижимать к очам жестом фейспалма.