Василий чихал и тяжко вздыхал. Не думал он, что работа детектива такая занудная. Переверни каждую травинку в поисках улик, каждый камешек. Собери все, что может представлять интерес… Нет бы просто руками поводила, магию запустила — и все. Вон как в тарелке Кощеевой. Не мог бы он эту тарелку на поиск лягушки настроить? Или артефакт этот каменный замел за собой магические следы? Но хозяин вроде должен быть круче… Слышал Василий, как Севериныч назвал таких, как Кощей, древними. В магии они, почитай, боги. И зачем богам детективы?

Баюн зевнул, чихнул и растянулся бы на травке, не будь она такой влажной. Его от всех этих скучных манипуляций клонило в сон.

— Она была здесь! — Луша торжествующе показала на вытянутой руке мельчайшие осколки малахита и пару зеленых ниточек. — Превратилась — и убежала. Вон следы.

Кощей подбежал живчиком и стал разглядывать их вместе с остальными. Темные вдавлины шли вниз по склону, точно женские ножки при беге смяли траву и сбили с нее росу. Все трое: сыщики и Кощей, — добежали по ним до дороги. Там роса закончилась, и следы пропали. Луша с лупой разглядела царапины от колесных ободьев и сколы от копыт на серо-желтом камне мощеной дороги.

— Ее в карету взяли или… у нее своя была?

— Была… коробчонка. Нешто я девушке своей в такой малости откажу?

Кощей небрежным жестом заправил за ухо волнистые волосы. Скривил губы и выпятил грудь.

— И бусики тоже были. Разные. Сбежала — так сбежала, ну ее. Не больно-то она мне нужна, шлендра этакая. Иди ко мне, Лукерья свет Авдеевна! Будешь новой моей лягушкой. В шелках, рытом бархате ходить будешь, со злата-серебра есть. Жадеитами-рубинами изукрашу. Нет, сапфирами — под цвет твоих глаз.

Правой рукой он прижимал покорную Лушу к себе, а левой жмякал на грушу хрустального дозатора, висящую в воздухе. И сладкая мерзкая вонь окутывала, висела удушливым облаком, не подчиняясь даже ветру. Впрочем, на глухой дороге Нави особого ветра и не было.

Во все стороны полетели розовые сердечки. Запорхали бабочки и пони. Лушины ноги подогнулись.

А глаза… Никогда еще не видел Василий у нее таких глаз. Словно оловянные пуговицы из кино, словно белесый туман над болотами. И взгляд этот был обращен к Кощею. Точно тот единственным был в этом мире.

Василий хотел горестно завопить:

— А я? А как же я⁈

Но до крови прикусил губу. Глотнул соленого и понял, что надо быть осторожным. Бесшумным и зловещим — как когда выслеживаешь в засаде мышь. Сделаешь лишнее движение, нашумишь — и она сбежит.

А Кощей будет поопаснее мыши. Потому желание выпустить железные когти и снести мерзавцу голову Василий подавил в зародыше. Все равно тот бессмертный. А в яйце какого страуса спрятана его игла?..

Мысль о страусе Василия взбодрила и развеселила.

Если от проблемы нельзя избавиться решительно и окончательно, может, можно ее подпоить? Усыпить?

И Василий, приникая к земле и скрадываясь за Кощеем, стал тихонько напевать. А Луша почти повисла у одноглазого красавца на плече, сильно того замедляя. Тем более что приходилось карабкаться по склону вверх и без дороги.

Время от времени девушка оскальзывалась на траве, еще сильней опиралась на Кощеев локоть и глупо смеялась.

— Это не она, — думал тогда Василий, мурлыкая, — она не виновата. Она заколдована.

И радовался уже хотя бы тому, что Кощеев одеколон с феромонами не подействовал на него. А то тут бы вдвое больше пони с бабочками летало. Хотя вроде эти фантомы закончились. Остались только розовые сердечки. Да и те, собравшись кучно, стаей полетели в небо, точно надутые гелием шарики.

Кощей злился, подхватывая Лушу и волоча на локте, даже ругался: девушка была тяжелой и изрядно замедляла подъем.

Ни волчок, ни кабачок, так старательно выпеваемые Василием, на Кощея не подействовали. Не засыпал зараза, хоть ты плачь. А вот Луша, несмотря на свою охмуренность, понемногу задремывала. Шаги делались неверными, руки опускались, она зевнула несколько раз, сползла по Кощею и клубочком свернулась в траве.

Василий надеялся только, что крепкая девушка-детектив не простудится, заснув в таком неуютном месте.

А Кощей, герой-любовник, снова выбранился, поднатужился, крякнул и, покачнувшись, забросил добычу на плечо.

Тут Василий запнулся и опять прикусил язык — уже невольно. Лушины ноги обратились в голубые лягушачьи лапки, бессильно свисающие из-под юбок. И еще они стеклянисто блестели.

Василий забежал сбоку — благо, Кощей был сильно сосредоточен на перетаскивании добычи, он аж пыхтел от напряжения — и заметил, что между изящных Лушиных пальцев проявляются перепонки. И стекленея, медленно исчезает коса.

Так вот какие артефакты держит у себя Кощей! Девушек в лягушек обращает!!!

Баюн едва сдержал желание прыгнуть мерзавцу на спину и драть когтями — чтобы испытал такую же боль, какая пронзила сейчас от макушки до пяток самого Василия!

Но он не кинулся. Он боялся, что Луша, упав, расколется на тысячи сапфировых осколков. Он даже втихую помогал Кощею ее нести, вклиниваясь между ней и дверными косяками или поддерживая ноги, чтобы не задели за высокий порог.

Пару раз Луша очнулась, попыталась поднять голову, глянула на Кощея выпученными лягушачьими глупыми глазами:

— Я так тебя люблю! Поцелуй меня!

Душа Василия разбилась вдребезги. Сердце разлетелось алыми тряпочками.

— Ага-ага, — выплюнул Кощей, заволакивая Лушу в свой кабинет и сваливая в кресло. — Непременно поцелую.

Василий спрятался за письменный стол и едва дышал.

А Кощей занялся починкой горки-витрины.

Аккуратно выглянув и следя за отточенными движениями, с которыми хозяин замка возвращал хрустальной конструкции первоначальный вид, баюн вообще недоумевал, почто было долбиться в витрину всем каменным телом, ломать хрусталь, курочить замок? Достаточно-то всего пропалить аккуратный круг, дождаться, пока остынет, и выпасть наружу.

А может, Василиса свет Витальевна ремонтной магией не владела? Девица как-никак. С другой стороны, Луша вон как управляется с мотоциклом…

Баюн зыркнул на нее и едва не взвыл в испуге: кожа участкового детектива каменела-голубела на глазах.

А у Кощея что-то пошло не так. То ли ремонтная магия не коррелировала с волшебством ароматов, то ли одетому в черное мужику надоел вьющийся над ним флакон с одеколоном и испускаемый приторный запах… И Кощей решительно отставил наполовину опустевшую емкость с распылителем на подоконник распахнутого окна.

И тут Василий включил «тыгдымского коня». Не понаслышке знакомый с котами, баюн прекрасно знал, что когда кот или кошка несется в подобном режиме, скребя пол наполовину выпушенными когтями и кренясь на виражах, то в повороты может и не вписаться, и тогда происходит большой бумц. Лбом в двери, те в стену, вазы летят, соседи вопят… А неуемный зверь грохочет копытами… лапами, пробегаясь по мебели, отталкиваясь от стен и сметая все на пути.

Василий сам перешел в подобный режим, а поскольку весу в нем было больше, чем в стандартном коте, то стены затряслись и земля задрожала, словно Змей Горыныч шел на посадку. Вороны сорвались с еловых верхушек, окружавших холм с замком, и с карканьем закружились в воздухе. Понеслись черные перья.

Кощей ошеломленно отвесил челюсть. А баюн, пробегая мимо подоконника, подпрыгнул и — спихнул одеколон в окно. Звяк! Не понятно, как с лягушкой, но камень там действительно был.

Вонь одеколона поднялась до окна удушливым сладким облаком — словно закурили вайп — и развеялась. И вместе с этим вдруг спало заклинание, обращавшее Лушу в каменную лягушку.

Она вскочила, покачнулась и резко отбросила руку Кощея, протянутую, чтобы ее поддержать. Красная, с растрепавшимися волосами, Луша с шумом втягивала в себя уже безопасный воздух, опираясь на загривок баюна.

Девушка-детектив прокашлялась, сказала хрипло:

— Как только что-то станет известно об артефакте, я вас извещу.