И отряхнув руки — деревцо зазвенело в унисон, — широкими босыми ступнями затопал по тропинке между грядками к дому впереди. Был дом этот тоже бревенчатый и с резными ставенками, но вовсе не такой пухлый терем, как в мертвом лесу. Обычная одноэтажная хата-пятистенка. Почему пяти? А потому что кроме четырех наружных стен была и внутренняя — отделявшая сени с сусеками для зерна и картофеля от жилой половины.

Но на крашеное, застеленное половичком крылечко дедусь карабкаться сразу не стал. Остановился у рукомойника, приколоченного к углу дома.

— На руки мне слей! — пробурчал.

— Я лучше тебя подниму.

— Не страми меня, Лушка, — старичок сердито глянул исподлобья, нахмурив кустистые седые брови. — Сказал «слей» — значит, слей.

Пока Луша помогала Северинычу умываться, баюн поднял глаза, озирая дом. Щелястые бревна, над дырочками которых сыто звенели пчелы… Легкую занавеску, болтающуюся в растворенных дверях. Наличники с резьбой и яркие подсолнухи и маки, нарисованные на ставенках. И большую вывеску над ушаком.

На ней было косо нашкрябано: «Самоуправа».

Севериныч с Лушей переглянулись. Старичок встряхнул умытыми ладонями-лопатами. Полетели брызги. Василий, на которого попало, отскочил в лопухи.

— Так что, он читать могет?

— Да не-е… — Луша подняла к васильковому небу васильковые глаза. — Видимо, за ласточками следит. Смотри, сколько разлеталось. Да низко…

Василий заинтересованно взглянул на небо. Ласточки там так и вились. Деревенские, с раздвоенными хвостиками, белыми грудками и красными колечками на шейках. Пищали, ловя мошк у.

— Да не, — выдохнул старичок-с-локоток, принимаясь мыть ноги в тазу, поставленном у крыльца. — Поясница у меня не ломит. А всегда ломит на дождь. А если самоуправе удивляешься, — пояснил он Василию, — так мы сами собой и правим. Бояр с царями над нами нет.

И приказал Луше:

— Помой ему лапы и заноси.

Василий покорился судьбе. Ясно было, что мытья лап ему не избежать. Этот самый Севериныч просто повернут был на чистоте.

Луша выплеснула таз, налила в него свежей воды и обстоятельно вымыла лапы Василию. Пообещала в утешение:

— Ничего, мы тебе после сапоги справим.

Вытерла лапы полотенцем и внесла баюна в дом. А верней, в контору. Судя по виду и запаху, это было настоящее присутственное место.

В конторе пахло пылью. Солнце согревало пузатый деревянный диван, обитый кожей дерматина. Стреляло лучами, отразившимися от вделанного в гребень спинки прямоугольного зеркала.

Сбоку от дивана была беленая печь. Пол — земляной, утоптанный и звонкий, без единой соринки. За печью в углу веник аж приплясывал, готовый рвануться подметать. Василий даже глаза на минуту зажмурил от изумления. И башкой потряс. Нет, показалось. Веник как веник, полынный, судя по запаху, и стоит себе спокойно.

Слева от двери еще один рукомойник: такая емкость, накрытая крышкой и с носиком. Если надавить снизу, то носик уходит внутрь, и из дырки льется вода. Под рукомойником деревянная дежка с ушками. Справа деревянная вешалка на стене. На плоской полке лежит фуражка, как у Луши. И на деревянном гвозде висит фуражка. А еще пара плащей-пыльников. А под вешалкой стоят лапти и сложившиеся напополам болотные сапоги.

Но самым главным в конторе все же был стол. Прямоугольный, размером с небольшое футбольное поле и крытый зеленым сукном, стол занимал весь простенок от боковых окон и аж до печки. В два окна позади него между легкими занавесками на веревочках, заслоняющими окна до половины, лезли пыльные ветки калины и сирени. Листья шелестели, солнце пригревало, радостно щебетали ласточки.

На столе все было в идеальном порядке. Малахитовый старинный чернильный прибор, тяжеленный даже на вид. Запусти чернильницей в черта — в нем дыра получится. Цветные картонные папки с тесемками ровно сложены по обе стороны. Сбоку чистая желтоватая бумага с гербом. И большая круглая печать.

А за столом в простенке стоял не стул, а целый трон. Деревянный, с поручнями, с прорезной готической спинкой, похожей на з а мок. И на з а мке этом висел миниатюрный китель с золотыми пуговицами, а на сиденье возвышалась гора из вышитых думок.

Как мужичок-с-локоток вскарабкался на нее, Василий приметить не успел. Вылизывал зудящие от воды лапы. Он бы и пострадавшую гордость вылизал, чтобы успокоить, будь та материальной.

А Севериныч, похоже, троном с подушечной горой пользоваться привык. Поерзал на ней, обрядился в мундир, разгладив каждую складочку, и подался вперед, упираясь о столешницу локтями. И вид у него стал чинный донельзя.

Увидев, как пялится на него Василий, самоуправец поплевал на ладони и пригладил лохмы.

— Луша! Докладывай!

Луша коротко и дельно изложила обстоятельства встречи с баюном.

— Этот тот, что у нас по сводкам проходит? Гм… Давай на стол его.

Бумаги, папки и чернильный прибор мистическим образом поднялись в воздух и перелетели на полку с другими папками и пергаментными свитками. А на стол поверх зеленого сукна расстелилась, прилетев не пойми откуда, крахмальная простыня.

Василий громко икал, глядя на эти безобразия, и пучил глаза. Он думал, что и на стол взлетит волшебством, но Луша взяла кота в охапку и взгромоздила пред светлые очи своего, как понял баюн, начальства.

— По мундиру щеткой пройдись, — распорядился Севериныч. — Вся в шерсти вон.

И протянул руку, чтобы почесать за ухом кота. Василий шарахнулся, едва не свалившись на пол.

— От шустрый! — восхитился коротышка в мундире, но больше прикасаться не пробовал. — Если ты Баюн — то спой.

— Мрау-у-у…

Луша, оставив мундир висеть в воздухе, а щетку — его чистить, сняла с гвоздика и повязала Ваське на шею криво связанный крючком зеленый шарф.

— Вяжешь ты еще хуже, чем преступления раскрываешь! — глянув неодобрительно, высказался Севериныч.

— Неправда ваша! — отозвалась Луша звонко.

— Погоди шарфы на него вязать. Искупать надо. От блох обработать. И мазью бока и лапы смазать. Смотри, тут плешь вроде…

Он повел пальцем, и шерсть на боку Василия сама собой приподнялась. Мундир в воздухе тряхнул рукавами, щетка замерла. Точно присматриваясь к баюновым шрамам.

— Пусть обвыкнется сперва. Он же боится…

— Жалостливая ты. А мне плешивые да больные сотрудники не нужны.

— Так мы его берем? Берем⁈

В конторе и так было ярко от солнца, а тут и вовсе поярчело — так обрадовалась девушка. Она сильными руками приподняла Севериныча и чмокнула в щеку. Старичок-с-локоток побагровел и нервно подергал бороду, обмотавшую шею.

— Ладно, купаться его на речку отведешь, — покрутился, утаптывая свои подушки. — Но средством от блох обработаешь! И шрамы мазью тоже.

— А ты, — покивал он корявым пальцем Василию. — Слушай сюды. Я доможил…

Василий лупнул глазищами.

— Ну, домовой, — перевел старичок и вздохнул: от темнота. — И здешний вертлюжинский староста. Поклон Северинович меня зовут.

— Баклан он, — хихикнула Луша, прикрывая рот ладошкой. — Птичка такая иностранная.

Севериныч глянул на подчиненную, но браниться не стал. Не хотел реноме уронить, должно быть.

— Поклон Северинович. Наиглавнейший твой начальник. А вот это — девица Лушка, Лукерья Авдеевна, участковый детектив второго класса с нумером 13. Нумер на форменной фуражке обязан совпадать с тем, что на груди и на служебном транспорте, — потыкал он корявым пальцем в нужное. — А ты, баюн, будешь придан ей в официальные помощники. С нумером 13 бис.

Севериныч подманил к себе перо.

— А погост Вертлюжино с соседними деревеньками наш участок и есть. Внял?

Василий и хотел бы, да не мог ответить. И сотни вопросов вертелись у него на языке и кололись. Что это за место такое? И как тут работает магия? И почему вообще? И как ему снова стать человеком? И если тут магия есть, то зачем тут участковые?

Он опять едва со стола не слетел от напряжения.

— Тебя как звать? Молчишь? Ну ладно, запишем Василием, — объявил Севериныч.