— Ладно. Не донимай меня сейчас вопросами. Пора корову доить. Слышишь, мычат?

— А почему над воротами в хлев обломки серпов торчат всякие?

Доможил почесал подбородок:

— Так от ведьм. Чтоб не лезла и не выдаивала.

— А ведьмы взаправду есть?

Староста насупил седые брови:

— Один вопрос последний можешь задать, самый важный.

И Василий выпалил неожиданно для себя:

— Как мне сделать, чтобы Луша меня полюбила?

Севериныч так и сел на землю:

— Ну и вопрос! Всем вопросам вопрос! Нешто я знаю, как? Я б тебе лучше трое суток мысленно о попаданцах и нашем мире рассказывал, чем в том, что между вами, разбираться. Но по-стариковски совет дам. Надо, чтобы потянуло вас друг к другу по-настоящему.

И ушел.

Чтобы потянуло по-настоящему? А как? Как это сделать?

Ухаживать Василий умел красиво. Конфетно-букетно. И отношения у него были. Но чтобы любовь? Не мог он этого понять.

Задравши хвост, он вальяжно прошелся от крыльца дома до хлева. Ну почти. Волк бросился к нему, гремя цепью. Пришлось улепетывать и вспрыгивать на крышу. Все теории Севериныча вылетели из баюновой головы.

А вот синие глаза волка там подзастряли.

Может, волк тоже попаданец и тоже претензии на Лушу имеет? Как бы поделикатнее его расспросить? И не быть загрызенным при этом?

Василий сидел на стрехе и твердо осознавал, что сам оттуда не слезет. Сдохнуть от смеха, кот — и боится высоты.

А волк сидел внизу, на хвосте-полене, умильно свесив на сторону язык. И смотрел на баюна то правым глазом, то левым. Башкой вертел, короче.

Потому вниз Василию не сильно хотелось. Точнее, сильно не хотелось. А на стрехе хорошо. Можно вытянуться и подремать на солнышке… под луной.

— У-у-у, — сказал серый волк.

Он понимал, что ни Севериныча, ни Луши рядом нет, и потому если получится стянуть баюна с крыши, то можно применить к нему абьюз и буллинг, которыми мечтаешь досадить всему кошачьему роду, если ты роду собачьего. Клановые войны.

Василий решил не сдаваться и с крыши не слезать. И тут уж кто кого пересидит.

Или прибежит Севериныч и разгонит обоих.

— Вот только слепой не заметит, что ты ее любишь, — ляпнул волк.

Василий едва не скатился со стрехи. Успел вцепиться когтями, раздирая солому. А то был бы уже внизу. И волк им ужинал.

— Ты тоже мысли читаешь?

— Не. Просто я зверь и ты зверь. Вот мы и понимаем друг друга. И Севериныч тоже немного зверь. Перекидывается. То в петуха, то в василиска. То в кота.

Волк тяжело вздохнул, словно долгая речь была за пределами его возможностей.

— Так чего ты со мной не говорил? А… не велели, — догадался и обиженно насупился баюн. — Не доверяли.

— Луша на речку пошла.

— И что? Она тоже со мной могла поговорить и молчала? Предатели!

— Она не может. Перекидываться не умеет. И мысли… не читает.

Василий тяжело вздохнул и опал боками:

— Тогда при чем тут речка?

Волк свесил язык и сощурился, точно рассмеялся. И объяснил:

— Надо, когда она купаться будет, сорочку у нее украсть. И не оборачиваясь, до дому добежать, как бы она тебя сорочку вернуть ни упрашивала. И как добежишь и на порог ступишь — она вся твоя. Бери за белу рученьку и венчаться веди.

— А она будет купаться?

— А то! Жара. В корыто лезть боязно, бани ждать долго. На речку пошла. Я видел.

Что за пошлые намеки? Не собирался он, баюн, прыгать в корыто с того раза. Но мысль о сорочке была дельная. Читал он такое в какой-то сказке.

Баюн заторопился. А то как Луша закончит купаться прежде, чем Василий туда прибежит!

Еще его всю дорогу мучила мысль, а вдруг она сорочку на берегу не оставила. Девушки, они такие. Могут и в одеже в воду полезть. Из практических соображений. Тут тебе и постирушка, и чтоб не украли, и если кто подсматривать возьмется — облом.

Но, на счастье Василия, одежда спокойно лежала под кустом на берегу. А Луша плыла, сверкая загорелыми руками и спиной, по оранжевой дорожке от солнца на воде, словно ужиная королева. На коже сверкали водяные капельки, голова с тяжелым узлом волос была гордо приподнята.

На какое-то время Василий застыл, опираясь на передние лапы, впитывая это все: и резкий запах реки, и звон стрекозиных крыльев, и прекрасную девушку в сиянии брызг. В животе было как-то странно. И с глаз точно сдернули занавеску.

Луша уже плыла обратно, когда баюн вспомнил, зачем пришел. Покачнувшись, ухватил ее сорочку зубами и кинулся прочь.

Минуты ей хватило, чтобы доплыть. И тридцати секунд, чтобы одеться.

Луша бежала за Василием с хворостиной и орала. Думаете, она пыталась его улещивать? Упрашивать? Умолять? Да она махала хворостиной и вопила, как оглашенная:

— Стой! Убью!

И никакой романтики.

Разумеется, он наддавал. Передние ноги уносились назад, задние вперед, и Василий несся огромными скачками, не глядя под ноги, прямо к родному порогу. Он взлетел на поленницу, перепрыгнул через забор, даже не вздумав на нем повиснуть. Проскочил тропу через гряды и, накрывшись мокрой сорочкой, как привидение, оказался в доме. Сердце колотилось, бока ходили ходуном. Он успел!

— Ах ты! — хворостина свистнула в непосредственной близости от украшенного кисточкой уха, врезав по косяку. Василий прижал уши к голове и прильнул к земле. Луша подхватила испачканную сорочку и трясла ею. Из-за ее спины подавал какие-то знаки, моргая синими глазами, растерянный волк. Тоже маяком работал.

Если это была азбука Морзе, то Василий все равно не понял.

— Нет, когда они по отдельности, так люди как люди… — надрывалась Луша, — кот и волк. А когда вместе… Вот зачем им сорочка моя⁈ Что за глупая кража? Или в нем того… атавизм… воровские привычки всплывают?

Севериныч, выскочив из конторы, неприлично ржал. Похоже, матримониальные намеренья мохнатой парочки он Луше озвучивать не спешил.

— Пора уже это дело расследовать, — перевел он вопрос в служебное русло.

— А как? У свидетелей мы все повыспросили, — Луша окунула отбитую в погоне сорочку в бочку с дождевой водой, смывая зелень и грязь, и стала яростно выкручивать. — Они спали. Котика пускали в дом — и отрубались намертво. Следов нет, улик нет. И даже описания кота все разные! То он у них черный в коричневую полоску, то коричневый в черную… Следы магией тщательно подчищены, и подчищал кто-то древний.

Тут Севериныч сморщился.

— Василий нам ничего рассказать не может. Бабка, что я упустила — так я за него тогда очень боялась, не рискнула ее задержать! У нас пять папок свидетельских показаний обобранных и ограбленных — толку ноль. Баюн им спел — они заснули… Раз только приметили, как старуха улетает на метле, волоча кота. Но было темно и плохо видно. Да и старушки наши летают на метлах через одну. Может, эта, с рынка, душой не виновата.

Севериныч подергал себя за длинный нос.

— Может, и не виновата. И что ты ей уйти дала — к лучшему. А то бы история по-другому пошла. Вот для вас конкретно двоих. А ворюг… Рано или поздно мы все равно их поймаем, — он лихо закрутил бороду вокруг шеи. — Вот техника приедет, что я в городе заказал. Записывающая тарелка, как у Кощея, хотя и не такая пышная… Кот им нужен — станем ловить на живца. Пускай вину искупает.

Доможил постучал по теплому крылечку:

— Не мельтеши. Садись.

— Кот был — не вешать же все преступления на него! — возмутилась Луша. — Где тогда украденное? Он был голодный, побитый, ошпаренный. Значит, не по своей воле им помогал.

Баюну сделалось тепло от того, что она так горячо его защищает. И даже перспектива побыть живцом не так и ужасала.

— А что он нам ничего рассказать не может, тут ты не совсем права. Мы вот что сделаем…

Севериныч потер большими пальцами о средние и указательные, и на порог перед ним спикировала и развернулась уже знакомая баюну карта здешних земель.

— Ну, давай, Василий. Показывай.

Баюн повел носом по карте. Она оказалась не просто подробной. Она, когда нужно, приближала изображение. Василий узнал вертлюжинский рынок. Над пергаментом поднялись торговые ряды с резными крышами и коньками, забегали, засуетились торговцы и покупатели. Залаяли псы, захрюкали свинки, заржали лошади. Вот тут, на северном краю, Луша подсаживала баюна на мотоцикл…