Дальнейшая помощь братьев из другой сказки была озарена явлением ЧерноРуса. Брат Чернорус появился в нашей сказке неожиданно, свалившись, как прохладный чистый снег, на разгорячённую голову.

Братья уж было подостыли к идейно-сказочному пылу Горбуна и начали его всячески стебать и затравливать хором, как вдруг откуда ни возьмись, из той самой поднебесной выси, куда совсем недавно улетел восвояси брат Мавлют со своею женой, с криками «ура, за родину, за сталина» пистанулся о сказочную земль наш долгожданный Русик.

Он был в голубых труханах, огромных снегозащитных очках, забранных на лоб, с барабаном, перекинутым через шею, и просто огроменным, как всё относительно непропорциональное, рыцарским копьём. Отряхнувшись от неудачного приземления в курятник, под шум и гам разбежавшейся сказочной утвари, он напялил свои очки на глаза и, обозначив цель наведением на неё своего плохо сбалансированного копья, от которого его шатало в разные стороны, поскакал на самопроизвольно оседлавшейся свиноматке в сторону ветряной мельницы, мирно стоявшей на задворках огромной территории межзамкового пространства.

Приближаясь к монументально-огромной мельнице на бешеной скорости рожающей на ходу свиноматки, он вонзил своё копьё в одну из величественно крутящихся лопастей её крыльчатки и, застряв в ней, продолжил своё движение вместе с ней и повисшим копьём по часовой стрелке на потеху нанятого братьями полупьяного мельника и его детворы.

Русика помыли, отпарили дубовым веничком, объяснили, что Горбун им уже всю мельницу разодрал своими Донкихотскими выходками и оно того не стоит, напоили и накормили так, что его разморило и он уснул, восстанавливая силы после своего трансгалактического перелёта. Во сне он бормотал про какую-то прекрасную заю и ужасного межгалактического командира, который целый месяц держал его взаперти на какой-то бездушно-душной планете и потом ещё долго не подавал ему руки и не предлагал чаю.

Проснувшись Чернорус заявил братьям уже по проторенной Мавлютом схеме, что никакого дракона он не знает и в глаза не видел, но дарит братьям волшебный барабан с палочками для поедания суши, мол, фигачьте в него, когда станет страшно, и он, услышав наш зов, шендорахнется о сказочную оземь ещё раз, спасая всех нас от зелёной скуки.

Прощаясь с братьями, Русик подмахнул, не читая, роспись в каком-то гостевом журнале под заранее подготовленным Левгеном текстом о том, что, мол, встреча прошла по фен-шую, на высшем уровне, мол, претензий не имею, целую, Пух. Обнялся с братьями и их жёнами, и, оседлав своё рыцарское копьё, как Булгаковская Маргарита метлу, сказал братьям на прощание, что Булгаков5 плохой дядька, что позволил чертям отравить Мастера и Маргариту и не дал Левию-Матвею вонзить нож в Га-Ноцри, и, о чём-то незаметно для братьев перешептавшись с Горбуном, умчался вслед за Мавлютом в ту же самую ибучую точку небесного свода.

Проблема с определением места нахождения дракона решена не была, хотя выпито, съедено и брошено понтов, в хорошем смысле этого слова, было много. Тогда решено было идти туда, куда глаза глядят.

Глаза у братьев глядели в разные стороны. Притом у каждого из братьев. Кроме Митрофана. Он был в затемнённых стилизованных под затемнённые очки очках. После опохмелки глаза братьев встали на место и засмотрели в одном направлении – в сторону жратвы. После плотной жратвы опохмелённых братьев потянуло на баб.

– Женатым хорошо, – подумал Горбун.

– А не женатым ещё лучше, – как отрезав, пробормотал Шалай-Балайка и стал перебирать в своём волшебном зеркальце фотки потенциальных невест, живущих в сказочном лесу неподалёку от Лукоморья.

– Давай не пойдём сегодня туда, Тёмыч, там ещё запах драконьего дермища не выветрился, – произнёс измученный дешёвыми любовными утехами Горбун и вопросительно посмотрел на своего друга, в надежде получить одобрительный ответ.

– Ну нет, так нет, – пожав плечами согласился Шалайбалай. – Тогда наливай!

Короче, после приезда Мавлюта и наскока Черноруса братья в течении недели только и делали, что опохмелялись и искали на жопу приключений в сказочном лесу. Ни о каком походе на дракона речи уже и не звучало даже.

«Пора бы уже и честь знать, граждане алкоголики, тунеядцы и пьяницы, – объявил по громкой связи Митрофан. – Дракона надо найти первыми, а не ждать, когда он застанет нас врасплох.»

Митрофан хоть и набивал иногда оскомину своими нравоучениями, но делал это всегда легко и изящно, чтобы у людей им воспитуемых не было отторжения и неприятия его замечаний.

На утро все друзья стояли на плацу замка выбритые, подшитые и хорошо пахнущие, а самое главное укомплектованные разного рода снаряжением и приспособлениями для отлова фу́ева птеродактиля.

Кто-то вспомнил, что Дракон двоюродный брат местного Горыныча. Ну а тот уже за пол литру и кило пистячек, вместо ириски, нарисовал братьям драконье логово на карте, поставив крестик на самой, пилядь, высокой точке территории тридесятого Королевства, и сказал, что только одна баба во всей сказке знает, как туда добраться. Сказал, что она заинтересована в поимке дракона не меньше нашего и сама найдёт нас быстрее, чем мы её. И, предупредив нас, что она очень красивая, перданул на горящую свечу так, что нас в миг вышибло огненным вихрем из его говнотрущобы.

Вскоре мы увидели её.

Она совершенно ничем не выдавала себя. Невозможно было разглядеть в ней что-то исключительное возможности другого: ни благочестивую мать Терезу, ни оторву не из робкого десятка, ни утончённую фрейлину, ни приблатнённую фурию – все эти образы помещались в ней одновременно и шли ей одинаково гармонично, как свадебное платье идёт невесте. Даже имя её говорило о том, что все догадки – мимо. Её звали Анет.

Она вплыла в нашу жизнь, наполнив её волнением иного характера. Ее красивое, совсем чуть-чуть смуглое с несколько впалыми щеками лицо имело правильные благородные черты и озарялось белоснежной улыбкой. Пышные её волосы были забраны сзади и дарили наблюдателю отдельные, выпавшие из густого пучка, локоны, волнительно и озорно играющие от малейшего движения её головы.

Её подтянутое, сочное тело состояло из мяса, упругого, теплого мяса, обтянутого гладкой нежной кожей. Небольшая выщерблинка в районе брови, чуть заметная осипшая нотка в её ясном голосе и неброская татуха на щиколотке и запястии придавали её образу особую пикантность, незамысловато намекая на скрытые возможности её страстной плоти и не чуждое ей стремление к престижному потреблению.

Её возраст не имел абсолютно никакого значения, но, по всей видимости, она находилась на второй, более зрелой, волне своей молодости. Она была молодой девушкой с глазами и повадками зрелой женщины.

Своим милым, тёплым и проникновенным взглядом она моментально увлекала собеседника в зону своего внимания и делилась с ним территорией своего комфорта, располагая его к себе целиком и полностью без возможности какого-либо сопротивления.

Когда из уст Анет лилась достаточно внятная речь с правильно подобранной интонацией и восхитительной уместностью каждого из простых слов, учтиво произносимых ею в надежде никого не обидеть, друзья оказывались совершенно не способными понимать то, о чём она им пытается сказать, потому что каждый из них мысленно растворялся в её голосе и плыл по течению извлекаемых упругим языком её прекрасного мятно-алого рта звуков, прибывая в мягкой прострации из выстраиваемых оборотами её речи образов.

Состязательность между братьями в борьбе за более престижные продукты интеллектуального и бытового потребления теперь приобрела более выраженный и естественный характер.

«Не обращай внимания, он слегка недоразвитый у нас» – уточнил по-дружески Сологуб, когда Анет пыталась растормошить запутавшегося в аромате её волос Горбуна, который, казалось, остался там навсегда, находя в сладком плену её запаха свой новый вечный дом, и которому она с трудом пыталась объяснить наиболее эффективный план эвакуации из дома старого – Замка – на случай непредвиденных атак дракона.