– Привет тебе, соотечественник! Давно ли на службе у греков?

– Что ты сказал? – удивился я.

Но в этот момент кучер в белом костюме и белых перчатках натянул вожжи, и лошади тронулись. Они обошли вокруг сада и остановились на другой его стороне, у конюшни. Я побежал за ними и догнал их как раз тогда, когда возница спрыгнул на землю, а два конюха-араба, которых здесь называют саисами, подошли к лошадям и стали их распрягать и чистить. Я подбежал к коню.

– Что ты сказал? – снова спросил я.

– Я хотел узнать, давно ли ты, наш соотечественник, состоишь на службе у греков?

Вторая лошадь, красивая гнедая кобыла, вытянула шею и сказала своему спутнику с некоторым пренебрежением:

– И не лень же тебе разговаривать с ним, Боб, да еще в такую жару! Ты же видишь, он совсем щенок, не понимает даже, о чем ты его спрашиваешь!

Мне совершенно не понравился ее тон.

– Уж лучше быть щенком, чем глупой старой девой! – ответил я ей.

Она презрительно заржала и пошла за саисом в конюшню, где ее должны были вытирать.

– Старая дева двух лет от роду, – процедила она. – Еще и глупая… Пф…

– Не обижайся на Дейзи, – ласково сказал Боб. – Она не злая, просто тяжело переносит жару. Ты же знаешь, мы, англичане, очень страдаем от жары.

– Ого! – сказал я. – Ты что, англичанин?

– Конечно. И ты тоже.

– Я?

– Ты что, не знаешь? Ты же фокстерьер, а все фокстерьеры – англичане. Потому я и спросил тебя, давно ли ты на службе у греков.

Мне совсем не понравилась эта шутка. Мицос – грек, Лукас и двойняшки – тоже. Они столько раз говорили это, когда, размахивая флажками с голубыми полосками, приходили к моей конуре в саду, и она становилась то домом в селе Кунги, то постоялым двором в Гравье, то воротами святого Романа[1]. Я совершенно не хотел быть другим, не похожим на них, и так и сказал Бобу. Он улыбнулся.

– Что поделать? Хочешь ты того или нет, ты англичанин, – сказал он мне. – Англичанином ты родился, англичанином и умрешь.

Ух, как мне не понравились его слова! Я опустил уши, повесил голову и направился в дом, куда, как я видел, зашли мои хозяева. Вдруг в голову мне пришла замечательная идея, и я бегом вернулся в конюшню. Двое саисов терли Боба мягкими фланелевыми тряпками, чтобы обсушить его после дороги.

– Боб! – закричал я ему. – Ты где родился?

– Не знаю, малыш, – ответил он. – Наверное, в конюшне. Ведь там меня купил хозяин.

– А… – задумчиво протянул я.

Этот ответ совсем мне не помог. Но вот мне в голову пришла новая идея.

– Друг мой, так, значит, ты араб! – закричал я. – Ведь конюшня находится на арабской земле.

– Нет, малыш, – ответил Боб. – Как же хозяин мог купить меня в своей собственной конюшне? Он купил меня в конюшне моего первого хозяина, лорда, и привез сюда на пароходе, а уж как меня туда поднимали и как спускали… в ящике, на веревках, с помощью лебедки, и как все кричали…

– А… – снова сказал я.

Все это мне было совершенно непонятно. Ящики, лебедки, веревки… и все это, чтобы перевезти лошадь? Я вот сам забрался на пароход, без всяких ящиков и криков. Но я ничего не сказал об этом. Я размышлял. Потом спросил:

– А где жил твой хозяин, который лорд?

– Не знаю…

– Может, в Кифисье? – намекнул я, потому что хотел подвести его к нужному мне ответу.

– Ну откуда мне знать?! Я много раз слышал слово «Кифисья», но не знаю, что оно означает.

«Просто ужасно, что лошади такие неграмотные, – подумал я. – Говорит, что англичанин, а сам не знает, где родился».

Тогда я его спросил:

– А на каком языке говорили в твоей конюшне?

– На английском. Меня называли «найс бой» и «файн трота», что означает «хороший мальчик» и «прекрасный рысак».

– Значит, ты родился на английской земле, потому ты и англичанин, – радостно прервал я его. – А я родился в Кифисье, где говорят по-гречески, значит, я грек. Теперь-то ты понял, что мы не соотечественники?

Я был очень рад. Мой вывод показался мне совершенно ясным, и я выражал свою радость, все быстрее виляя хвостом. Но Боб о чем-то задумался.

– А кто твои мать и отец? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я. – Я с ними не знаком.

Боб посмотрел на меня еще более задумчиво.

– Мне кажется, это от родителей зависит – грек ты или англичанин, а не от того, на каком языке говорят в твоей конюшне, – сказал он наконец. – Я знаю, что Дейзи, когда хочет похвастаться, говорит, что ее мать…

– Братец мой, да ну ее, эту Дейзи! – взволнованно сказал я. – То, что я тебе говорю, – правда, и я действительно грек.

Я высоко поднял хвост и вышел из конюшни.

«Наверное, все лошади и правда очень глупые», – сказал я про себя.

Но Боб был такой хороший и так дружелюбно со мной общался, что мне стало грустно от этой мысли. Я снова вернулся в конюшню, чтобы сказать ему что-нибудь приятное. Боб все еще о чем-то думал. Увидев меня, он опустил голову, внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Знаешь что? Думаю, греком или англичанином нас делает имя. Вот тебя как зовут?

– Пирати́с, то есть Пират.

– Ну, значит, ты грек. Меня зовут Боб, значит, я англичанин. И Дейзи тоже англичанка. Вот в чем дело.

Конечно, дело было в этом. От радости я лизнул Боба в нос и бегом выскочил из конюшни.

«Бывают на свете и совсем не глупые лошади», – подумал я.

Хиосская[2] хозяйка

Я направился к дому, хотел найти Лукаса. На газоне, раскинувшемся перед домом, стояла поливалка; она вращалась сама по себе и разбрызгивала вокруг себя воду. Жара стояла ужасная, а мокрая трава была такой приятной!

Я подбежал к воде и стал кататься по траве, потом пару раз перекувырнулся, потянулся и, освеженный, пошел дальше. Главная дверь была закрыта. Я обошел дом, увидел большую веранду, взбежал по ступенькам, вошел в большую стеклянную дверь, открытую нараспашку, и оказался в столовой. Стол был накрыт к обеду, а комната пуста.

Вдруг я услышал голос Лукаса и смех Анны, более озорной из двойняшек. Ужасно обрадовавшись, я помчался на голоса и оказался в большом мраморном зале: на полу тут и там были расстелены ковры, все углы заставлены растениями в кадках, а на столах и тумбах красовались вазы с цветами.

В глубине, за столом, уставленным всевозможными стаканами и бокалами, сидела вся семья, с ними был и незнакомец, Хри́стос. В зале было так красиво и прохладно, что я остановился, пытаясь понять, в доме я нахожусь или все-таки в саду – так много вокруг было цветов. Меня немного раздражала моя мокрая спина. Поэтому я растянулся на одном из ковров и начал кататься по нему, чтобы подсушиться. Но в это самое мгновение в глубине комнаты раздались крики; громче всех кричала госпожа Васиотакис. Я вскочил на лапы от удивления.

– Вон! Вон! Выгоните скорей этого негодника! Всё, пропали ковры!

Из дома пропали ковры? Какой мерзавец осмелился их тронуть, пока я был на улице? Я вспомнил, как хвалил меня Мицос на корабле, говорил про мою породу, и стал прыгать на месте, желая чем-то помочь.

– Вон! Выведите его вон! – кричала моя хозяйка и била в ладоши, глядя куда-то в мою сторону.

Я тут же бросился ей помогать, лая изо всех сил, чтобы выразить свою преданность. Кто этот злодей? Здесь только Хри́стос – чужак. Сидит себе спокойно в кресле и улыбается. Наверное, он и замыслил сделать что-то нехорошее с этими прекрасными ковриками. Я бросился к нему. Но стоило мне сделать шаг, как госпожа Васиотакис вскочила на ноги.

– Йоргос, дорогой, выгони ты уже, наконец, этого негодника! – закричала она мужу. – Ты только посмотри на него!