Ночью у нас была остановка в каком-то порту. Лодки с криками и шумом сновали туда-сюда, кто-то сходил на берег, кто-то поднимался на борт, но моих хозяев не было видно. Только Мицос вышел на палубу и завел разговор с лодочником, дядюшкой Ламбросом. Он спрашивал о каком-то своем дяде, капитане Манолисе, и о своем двоюродном брате Периклисе, который жил вместе с этим капитаном Манолисом. Дядюшка Ламброс отвечал, что у них в Ираклионе все хорошо, что бабушка здорова и что все просили передать привет, но они уже старенькие, а Периклис – маленький, потому и не смогли приехать ночью повидаться с моими хозяевами. Мне было неинтересно слушать их беседу, ведь я не знал никого из тех, о ком шла речь, а потому я просто смотрел вокруг и прислушивался к другим разговорам.

Порт назывался Суда, а эта местность – Крит. Малая родина моего хозяина. Он говорит, что это остров, то есть большой кусок земли, окруженный водой. Но я не обходил его вокруг, так что ручаться не могу. Мне нравится говорить только о том, что я сам видел. Мы отплыли еще до рассвета, а на следующий день, тоже перед рассветом, увидели на горизонте желтую полоску, по которой были разбросаны большие камни. Когда мы подошли ближе, я понял, что полоска – это земля, а камни – дома и ветряные мельницы. Потом я увидел мачты и множество кораблей, потом черные горы угля, белые горы мешков, желтые горы досок, сложенные у самого берега. Потом различил уже и людей, которые ходили туда-сюда. Только вот ни одного дерева я не заметил. Это и была Александрия. Мы прибыли.

Но судьбой мне было предначертано, чтобы это путешествие не кончилось ничем хорошим. Корабль подошел к берегу, мы бросили якорь. Я с удивлением смотрел на большую волну из белых одежд и черных голов, которая затопила деревянный трап и заполнила корабль.

Я раньше никогда не видел и не слышал черных людей. И вот они толпой поднимались ко мне, ругались и кричали. На них были странные длинные рубашки, грязные и залатанные, у одних белые, у других выкрашенные в синий или черный цвет, которые называются «галабеи». Чтобы рубашки не мешали им быстро взбираться наверх, они придерживали их зубами, так что открывались их широкие штаны и длинные, черные, голые лодыжки. Нужно вам сказать, что еще в те времена, когда я был щенком, во мне зародилась ужасная и непобедимая ненависть к голым ногам. Но я впервые видел их так много сразу, да к тому же они были черными. Мне стало так плохо, что и словами не описать, я начал прыгать и лаять от волнения. И в этот момент прибежал какой-то босоногий одноглазый мужчина, расталкивая и распихивая всех остальных. Он схватил чемодан Евы, сумку госпожи Васиотакис, а потом нагнулся, чтобы забрать и остальную нашу поклажу. Это было последней каплей!

Я залаял и бросился на голые ноги этого черного человека, который закричал и запрыгнул на лавку. Я за ним. Схватил его за галабею, стал тянуть и рвать. Что случилось потом, я так и не понял. Послышался сильный грохот, я пролетел по воздуху и оказался внизу, среди чемоданов, все четыре мои лапы дергались и сражались друг с другом. У меня кружилась голова, но галабею из пасти я все-таки не выпустил. Меня оглушили крики. Кто-то тянул меня, бил… Но мой черный враг сбежал – оставив у меня в зубах кусок ткани, он вприпрыжку спустился по трапу. Я бросился за ним. Мне нужны были его голые ноги. «Носи обувь, носи обувь», – лаял я ему вслед, а потом сумел снова ухватить за подол.

Галабея быстро превратилась в лохмотья, как до этого кружевной платок голубоглазой девицы, и тогда я накинулся на его шаровары. Человек с ужасом смотрел на меня своим единственным глазом, а потом, подняв руки, закричал «Африт! Африт!», что означает «Злой дух! Злой дух!». Такой большой мужчина испугался такого малыша, как я!

И если бы тут не подоспел Мицос, то шаровары постигла бы участь галабеи. От удара по носу я разинул рот, и черный человек избежал расправы.

Мицос схватил меня за ошейник и потащил обратно. Он пару раз ударил меня по спине и привязал на поводок, а его мать расстроенно качала головой и приговаривала:

– Ну что же это за пес такой?! Дикое животное! Осторожно, Хри́стос, смотри, как бы он и на тебя не напал! – сказала она молодому человеку, который стоял рядом с ней и улыбался.

– Не бойся, – ответил юноша, – он меня хорошо знает, мы с ним старые друзья. Правда, Пайрэт?

Я посмотрел на него, но ничего не понял. С кем он разговаривает? Он смотрел на меня, но я-то совершенно его не знал.

– Этот песик хорошей породы, молодец, что выбрал его, Хри́стос, – сказал Мицос. – Он принял носильщика за вора и набросился на него. Это должно тебя радовать, матушка. Теперь ты не будешь волноваться, ведь у нас дома будет хороший сторож.

Мне очень польстили слова Мицоса, так сильно, что я не обратил внимания на дальнейший разговор и не пошел вслед за хозяином, который спустился на пристань вместе с хозяйкой, Евой и этим незнакомым Хри́стосом. Все они сели в прекрасный экипаж, запряженный двумя большими лошадьми, с одетым в белое кучером, и уехали. Я и представить себе не мог, что я – хорошей породы. Но так сказал Мицос, а Мицос все знает, ведь у него усы и вообще он такой красивый юноша. Раздувшись от гордости, я разрешил ему спустить меня на набережную, посадить в другой экипаж, куда он сел с младшими братьями и сестрами, и отвезти меня, куда ему было угодно. Мне было достаточно того, что меня нес Мицос, и я был очень доволен собой.

Вот так я впервые познакомился с человеческим обществом. Но тогда я еще ничего не знал о мирской суете.

Мы ехали по улицам, узким, кривым, черным и грязным. От этих улиц расходились в стороны переулки, еще более узкие и кривые. У низеньких, засаленных дверей сидели арабки, играли арабчата, расхаживали куры, гордо прогуливались голуби прямо перед носом у голодных кошек, смотревших на них жадными глазами. Ах, как мне хотелось порвать поводок, выпрыгнуть из экипажа и схватить хоть одну кошку зубами за шею! Надо вам сказать, что мы, собаки, ненавидим кошек, кошачий запах раздражает нас. Но расскажу всё по порядку.

Так вот, мы проезжали по улицам и переулкам с невзрачными домишками и арабскими магазинчиками, такими, где пол выше улицы, и в которых, скрестив ноги, сидят мужчины в чалмах и фесках, в блестящих полосатых галабеях, желтых, серых, фиолетовых, и продают ткани, обувь, ковры и золотые украшения. По улицам ходили торговцы с тележками, на которых возвышались горы халвы, красных и белых конфет, почерневших от облепивших их мух. Какой-то человек, сидя на корточках, жарил желтые котлетки, и запах дыма разлетался по всей округе. За ним девчушка в красной галабее, с платком на голове, который когда-то был белым, выкладывала из ящика на землю, а с земли клала в ящик тонкие полые внутри лепешки, которые арабы едят вместо хлеба. Там и сям на корточках сидели женщины и нараспев предлагали купить у них финики или виноград; фрукты были разложены перед ними на подносах, над которыми постоянно роились мухи. Прямо в пыли на улицах играли и кричали детишки. Как только они видели наш экипаж, тут же бросались к нам, зажимали зубами заляпанные галабеи, обнажая все свое смуглое тельце, и начинали прыгать и танцевать прямо перед носом у лошадей. Просто чудо, что мы никого не задавили. Меня все это очень раздражало, а особенно то, что ни у кого на ногах не было обуви или хотя бы носков. Но Мицос крепко держал меня за ошейник, и я мог выразить свой гнев только лаем.

Вскоре мы выбрались из узких переулочков и поехали по другим улицам, гораздо более широким и чистым, с большими домами и красивыми магазинами, по которым прохаживались люди в шляпах и, к большой моей радости, обутые. В глубине, за магазинами, как будто спали, закрыв глаза, то есть опустив жалюзи, большие дома с плоскими крышами, все залитые солнцем и окруженные садами. Нигде я не видел черепичных крыш.

Мы въехали в один из таких садов, с зеленой травой и большими, пышными деревьями, напомнившими мне о прохладе Кифисьи. Тогда Мицос снял с меня поводок и разрешил мне спокойно бегать, где мне вздумается. У мраморной лестницы, ведущей на веранду дома, стоял тот экипаж, на котором приехали господин Васиотакис и обе госпожи. В него были впряжены две красивые гнедые лошади, разгоряченные и потные с дороги. Правый конь, заметив меня, подмигнул мне и спросил: