Арлетта чувствовала, как начали мёрзнуть сжимавшие вожжи руки. Всё время хотелось спрятать их под платком. Значит, уже наступил вечер. Холодно как. Начало лета, а будто осень.

– Темно уже? – спросила она.

– Нет ещё, – вполголоса отозвался ночной брат, – сумерки.

– Ищи место, где ночевать будем.

– А чего его искать. Во-он на холме деревня.

– Живая?

– Дым из труб тянется.

Арлетта принюхалась. Верно. Слабо пахло мирным, жилым дымом.

– А сколько их, тех труб?

Ночной брат помедлил, должно быть всматриваясь.

– Три… или четыре.

– Не пустят нас на ночлег.

– Ничего. Там, кажется, пустые дома есть.

– Что это?

– Где?

Ну ясно, зрячий, вот и не слышит ничего.

– Воет кто-то. Или плачет.

– Волк? – напрягся ночной брат.

– Нет, – подумав, сказала Арлетта, – тоненько так. Как ребёнок. Только не плачет. Воет.

Высокий звук, похожий на дальний плач, несло над холмами вместе с ветром и холодным туманом.

– Не люблю я, когда воют, – пробормотал ночной брат. Видно, с волками дело уже имел.

Помолчали. Из повозки высунулся Фиделио, завертел головой, принюхиваясь. Ну, наконец-то что-то интересное. Деревня, люди… может, поесть дадут. А не дадут, так ведь и украсть можно. В кладовку, скажем, пробраться. Или в курятник, где яйца.

– Доброй ночи, тётенька, – крикнул ночной брат, – как деревня зовётся?

– Волчьи Воды, – толстым голосом отвечала местная жительница, – а вам на что?

– На ночлег принимаете?

– Принимаем. Оглоблей по темечку. Езжайте отсюда, пока целы.

От криков проснулся Бенедикт, высунулся, оглядываясь.

– М-да, – заметил ночной брат, – разруха.

– Вон туда сворачиваем, – решил Бенедикт, приняв у Арлетты вожжи, – дом давно пустой, но навес цел пока. И труба цела. Значит, печка в порядке.

Завернули. Арлетта стала распрягать усталого Фердинанда. Бенедикт пошёл с ведром искать заветный колодец, ночной брат поскрипел на своих костылях в дом, топить печку. Расстёгивая непослушные, отсыревшие от бывшей непогоды ремни упряжи, Арлетта вдруг почувствовала чей-то взгляд. Острый, как гвоздь, который с размаху вогнали в затылок. Даже шея заболела. Не один человек. Много. Навалились на скрипучую ограду и смотрят. Молча. Фиделио стал рядом, толкнул её в коленку и тихо, утробно зарычал. К чужим он, пока они не набрасывались на Арлетту, относился благодушно. Иначе нельзя, коли на большой дороге живёшь, по трактирам ночуешь. А тут рычит. Арлетта вдохнула, собираясь позвать возившегося в доме спутника… но как его звать? Заорать: «Эй, ты, ночной брат!»? Дико как-то…

– Эй! – всё-таки пискнула она.

Но он уже скрипел костылями где-то рядом. Подошёл, осторожно взял за плечи.

– Ты чего?

– Там люди.

– Где?

– Там. Смотрят.

– Хм. Откуда знаешь?

– Чувствую.

– Ага. Только это… нет там никого.

– Нельзя здесь ночевать, – заявила Арлетта, – плохое место. И Фиделио тут не нравится.

Фиделио снова ткнулся в коленку и тихонько заскулил.

– Не дурите, – окоротил их вернувшийся Бенедикт, – в случае чего в доме запрёмся. Отобьёмся как-нибудь.

– Дома, бывает, поджигают, – пробормотал ночной брат и, не спрашивая никого, зашуршал, защёлкал Фердинандовой упряжью.

– Поехали отсюда.

– Поехали, – сказала Арлетта.

Фердинанд должен был бы капризничать, упираться, надувать бока, но стоял смирно, подчинялся с охотой. Тоже хотел убраться отсюда подальше.

Бенедикт остался в меньшинстве, поворчал и сдался. С Арлеттой и ночным братом он бы ещё поспорил, но мнение Фердинанда дорогого стоило. Мудрый конь из деревни выкатился резво, благо дорога шла под гору, недовольно фыркая, прочавкал тяжёлыми копытами по дну сырого оврага, нога за ногу, тяжко дыша, втащил повозку до половины лесистого холма и стал. Арлетта слышала, как тяжко хрипит у него в груди. Старый… Старенький… Пока не отдохнёт, не пойдёт. Бенедикт не понукал его, знал – бесполезно. Сидели, слушали вечернюю, нет, должно быть, уже ночную тишину. Никаких волков, никакого воя. Обычные шелесты, шорохи. Тонкий вскрик быстрой ночной птицы. Арлетте стало совестно. Выдумала какие-то глупости. Согнала всех с хорошего места. Фердинанда и то не пожалела. Тем временем старый конь встряхнулся, согласился ехать дальше. Но никуда они не поехали. Свернули туда, где на склоне холма меж древних, толстых сосен Бенедикт высмотрел неплохую полянку, широкую и ровную. Внизу, в покинутом овраге, тёк ручей, но Фиделио сунул было в него морду и потом долго отплёвывался. Ужин варили на воде, добытой в деревне. После ужина Бенедикт зажёг костёр пожарче, поярче, так чтоб свету было побольше. Прошёлся по сочной молодой траве, вытоптал полосу сорок шагов в длину, полторы сажени в ширину.

– Allez, Арлетт!

Арлетте после каши хотелось спать. Минувший день был долгим и каким-то томным, но она не спорила. В дороге шпильманы не работают. В дороге шпильманы отдыхают. А она и так дней пять из-за руки не работала. Нехотя полезла в повозку переодеваться.

Бенедикт подвёл её к вытоптанному месту, подтолкнул слегка.

– Allez!

Она не торопясь прошлась по полосе, считая шаги, осторожно ступая босыми ногами по истекающим соком сломанным травяным стеблям. Проверила, нет ли чего острого. Нет. Теперь можно начинать.

Встала в начале полосы, вздохнула и начала считать. Раз-два-три – глиссе – батман направо – гран батман – пируэт – четыре-пять – глиссе – шесть-семь – батман налево – гран батман – пируэт – спину прямо – локти круглые – носок тянуть – подбородок выше. Всё, как положено, как делала мама Катерина.

Трещал близкий костёр, но всё равно было слышно, как Бенедикт постукивает какой-то палочкой по ладони – отбивает такт. Раз-два-три-четыре – глиссе – батман – пируэт…

Раз-два-три-четыре, – пропела разбитая свейская арфа, – раз-два-три-четыре…

Арлетта улыбнулась. Работать с музыкой всегда легче. Странный этот ночной брат. Врал зачем-то, что играть не умеет. А ведь умеет. Ещё как. Лёгкие упругие звуки подкатывались под ноги, прохладными каплями скользили по вскинутым рукам, взлетали и падали вместе с Арлеттой. Звукам можно было верить, и она перестала считать. А потом из головы вылетели все батманы и пируэты. «Allez», – говорила музыка. «Allez!»– соглашалась Арлетта и летела, летела над пламенем костра и тёмными метёлками примятой травы, забыв о том, что можно не попасть в такт, споткнуться, сорваться, упасть.

Как можно отказаться, когда так просят. И Арлетта стала кружащимся ветром, дыханьем земли и горящим огнём.

– Холера ясная! Чё ж ты раньше молчал, чёрный мор тебя забери! Не могу, не умею.

Арлетта споткнулась. Ноги запутались в траве, так что пришлось сесть. Точнее, совсем неизящно плюхнуться на то место, на котором сидят.

Арфа жалобно тренькнула и умолкла.

– Давно не пел. Думал – разучился.

– О, да… мне бы так научаться, как ты есть разучиться. – Бенедикт зацокал языком, подыскивая правильные слова.