Сохранившиеся материалы императорской канцелярии позволяют обозначить и другие касающиеся церкви вопросы, которыми занималось III отделение – это сооружение храмов, открытие мощей, обретение чудотворных икон и проч, события, вызывавшие большое «стечение народа». 27 мая 1846 г. штаб-офицер Корпуса жандармов Козлов доносил шефу жандармов А.Ф. Орлову о небывалом стечении богомольцев в Задонск, которое побудило его отправиться туда «для секретного разузнания на месте о причинах столь необыкновенного народного движения»[86]. Оказалось, что при перенесении тела Преосвященного Тихона, епископа Воронежского и Елецкого, из-под сводов ветхого алтаря в другую церковь обнаружилась нетленность его мощей и архиерейского облачения, «несмотря на то, что они пролежали в сыром помещении 63 года».
В деле «О явлении некоторым лицам во сне архиерея Митрофана и об обретении нетленным тела его» мы находим информацию о событиях, предшествовавших канонизации Св. Митрофания Воронежского. Согласно донесениям начальника 2-го жандармского округа А.Л. Волкова и командированного в Воронеж офицера Корпуса жандармов Коптева, с апреля 1830 г. стали распространяться слухи о чудесных явлениях скончавшегося в царствование Петра I архиепископа Митрофания, который говорил видевшим его во сне, «что когда откроют его мощи Россия получит исцеление». В конце 1831 г. появились разговоры о том, будто бы во время ремонта фундамента Благовещенского собора обретено было тело покойного архиерея. Эти сведения дошли до императора, который через шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа распорядился выяснить все досконально. В апреле 1832 г. Коптев доносил, что в Воронеж приезжал архиепископ Рязанский Евгений и архимандрит Московского Спасо-Андроникова монастыря Гермоген для освидетельствования мощей. «Хотя сии архипастыри совершают возложенное на них поручение в тайне, – пишет Коптев, – но посредством предпринятых мною мер, известно мне, что… мощи нетленны»[87]. 11 августа 1832 г. он докладывал, как прошла церемония открытия мощей Митрофания Воронежского и какие меры были приняты «для охранения безопасности богомольцев от давки, сутолоки и прочих неприятностей».
В 1847 г. в поле зрения тайной полиции попало «чудо», случившееся в Вильно. Некий Матвей Покула «потерял зрение» и однажды ночью услышал голос, вещавший, что он исцелится, если «очистит каменный столб с фигурой Спасителя, несущего крест», который стоит на Зеленом мосту в предместье Вильны. Попытавшись очистить скульптуру от снега, страждущий почувствовал облегчение и сообщил об этом ксендзу, который и распространил слух о чудотворности статуи. Из перлюстрированного письма III отделению стало известно, что «теперь в Вильне с 8 часов утра до 12 и от 3 часов пополудни до поздней ночи нельзя проехать через Зеленый мост от множества стекающегося к чудотворному кресту народа»[88]. Проведенное расследование выяснило, что слепым Матвей Покула никогда не был и выздоровел «в результате лекарств и пиявок, поставленных ему на затылок», а значит и мнимое чудо «есть одна из спекуляций католического духовенства».
Это, казалось бы, незначительное дело связано с серьезной проблемой, которая постоянно находилась под контролем политической полиции и не могла не беспокоить высшую власть. Речь идет о распространении католичества в пределах Российской империи. Процитированное выше письмо было адресовано ксендзу московской католической церкви Петра и Павла Горбачевскому и содержало горячий призыв «распространять всеми силами дело католической церкви, стараться, чтобы и не принадлежащие к сему овчему двору вступили в оный». Тревожный сигнал достиг высочайшего внимания и шеф жандармов распорядился собрать о том сведения. «Для привлечения большего числа прихожан, – значилось в отчете начальника 2-го округа Корпуса жандармов, – ксендз Горбачевский прибавил два хора певчих и музыку» при совершении богослужения. В своих проповедях он утверждал, что дети, рожденные от браков католиков с православными, должны расти в лоне католической церкви и т. п. Результатом неуместной активности Горбачевского стало устранение его от занимаемой должности, он был отправлен в Могилев к епархиальному начальству «для дачи ему надлежащих наставлений»[89].
Переход в католичество православных подданных империи являлся еще одной гранью той же проблемы. Обычно, подобные дела пытались решить «по-доброму», ограничиваясь «внушением святости догматов православной веры для удержания от отступничества». Такова, например, была высочайшая резолюция на сообщении о том, что девицы Нарышкины, проживающие в Венеции, желают принять католичество[90].
Дело князя Гагарина, нашумевшее в обеих столицах в 1845 г., тоже осталось бы келейным, если бы за границу не начали утекать семейные капиталы. Сын члена Государственного совета князя С.И. Гагарина камер-юнкер и секретарь посольства в Париже Иван Сергеевич принял монашество по католическому обряду. Его наставник, француз Марен Дарбель, пользовавшийся большим доверием родителей молодого князя, был управляющим в некоторых подмосковных имениях и даже «соучастником в ряде бумагопрядильных фирм» Гагариных. Доходы с этих фирм и стали поступать во Францию. Гагарины обратились за содействием в высшие инстанции, поставили в известность императора. В результате по завещанию отца и матери Ивана Сергеевича все имения и капитал переходили к его сестре; а молодого князя велено было призвать в Россию «исключительно с целью разрешения семейных неурядиц»[91].
Несколько сложнее было дело семейства Жеребцовых. Младшие сыновья статского советника Дмитрия Жеребцова – Михаил и Андрей, находящиеся с семьей за границей, обратились с всеподданнейшим прошением о разрешении им возвратиться в Россию и поступить на службу «с тем, чтобы им дозволено было следовать римско-католическому исповеданию, в котором они воспитаны с младенчества матерью их, урожденною Дорер», которая незадолго до этого скончалась. В III отделении закипела работа. В Министерстве внутренних дел и в администрации Тверской губернии, дворянами которой являлись Жеребцовы, навели справки и оказалось, что отец семейства и все его отпрыски (Александр, Петр, Николай, Михаил и Андрей), «быв прежде православного исповедания, в 1836, 1837 и 1838 годах, по убеждению жены первого и матери последних, присоединились к католической церкви». Вскоре, продав имение, Жеребцовы удалились за границу, где прожили дольше установленного пятилетнего срока, за что должны были «подвергнуться законной ответственности», как и за отступление от православия. Высочайшее повеление гласило, «дабы Жеребцов и сыновья его немедленно возвратились в Россию».
Исполнить волю императора немедленно Жеребцовы не смогли из-за недостатка денежных средств и расстроенного здоровья отца (он так и умер в Италии). Когда же наконец, в августе 1849 г., Михаил и Андрей очутились в Петербурге, старший из них вновь испрашивал позволения вступить в службу. Шеф жандармов, генерал-адъютант А.Ф. Орлов, «имея в виду засвидетельствование посланника Бутенева о похвальном его поведении входил о том со всеподданнейшим докладом, но Высочайшего соизволения на сие не последовало». Последний документ дела датирован 15 декабря 1851 г. – католику Михаилу Жеребцову так и не удалось устроиться на государственную службу, даже в Восточной Сибири.[92]
Еще строже подходили к проблеме, когда «отпадение от православия» приобретало массовый характер. Так в 1836 г. помещик Минской губернии Клавдий Мирский обратил в католичество своих крестьян -188 душ! Мирский «обнаружил самые нелепые религиозные заблуждения и превратные о своих обязанностях понятия, которые показывают в нем расстройство ума»[93], и решено было удалить его в Вятку под врачебный и полицейский надзор. Затем в течение нескольких лет III отделение ходатайствовало перед Николаем I и перед архиепископом Минским и Бобруйским Антонием о возвращении Мирского на родину. В 1841 г. было получено разрешение вернуть Мирского на прежнее место жительства, «обязав его подпискою, чтобы крестьяне его не совращались из православия»[94]
