– Все-таки надо бы что-нибудь изобразить, чтобы на рекламу было похоже, – сказал капитан ФСБ, продолжая широко улыбаться.

– Нарисуйте тогда зайца.

– У меня вопрос, – сказал майор. Я повернулся к нему, и во второй раз увидал улыбку на его лице. – Кто будет, если что, отвечать за эту провокационную рекламу для педофилов?

– Я буду. Я – депутат. Валите все на меня.

После окончания мужского стриптиз-шоу в клубе «Мачо-стрип» публика высыпала на Невский проспект. Это были стайки нарядных молодых женщин. Как только они выходили из дверей и вливались в поток пешеходов, так одинаково стыдливо опускали глаза и прятали счастливые улыбки. Почти все они в глубине души чувствовали, что все-таки нехорошо было так распаляться женщинам, глядя на чужих полуобнаженных мужчин на сцене.

В это время за сценой, в раздевалке клуба, мужчины танцовщики смывали с тел шиммер, придававший коже блеск, и переодевались. Говорили мало, и только смешное.

– Вот анекдот. Мужик спрашивает другого: охоту любишь? Нет, отвечает. – Куда лучше: лежишь на пляже под солнышком, той, что слева охота, и той, что справа охота. Вот это охота!

Нестройный жеребячий хохот. Пауза, и кто-то замечает:

– Я от их охоты скоро импотентом стану!

– Не ты один!

Хохот дружнее и крепче.

– А я недавно прикольный сайт нашел. Лотерея на смерть, называется.

– Что за мура?

– На смерть. Натурально. Сейчас покажу.

Все склоняют головы над его смартфоном. Один замечает с деланным удивлением:

– Гляди-ка! Во, на чем бабки рубят! А тут трясешь-трясешь своим членом каждый вечер, и все равно денег не хватает!

Хохот.

На следующее утро, когда один из них, «звезда» шоу мужских эротических танцев, Ураев, проснулся, уже был двенадцатый час. Он принял душ, сварил кофе и легко поел. На три часа в клубе была назначена репетиция, опаздывать было нельзя, а ехать до Невского от его новой квартиры было не меньше часа, да еще, если без пробок. Купленная им недавно «двушка» в новом хорошем районе ему очень нравилась – почти на Приморском шоссе, недалеко от газпромовского небоскреба, из окон был виден даже Финский залив.

Взглянув на часы, он прикинул, что время у него еще оставалось, открыл свой ноутбук и зашел на сайт, который вчера показывал всем в раздевалке партнер танцовщик. Чем дальше он читал, спускаясь вниз по ленте, тем больше его лицо оживлялось интересом. После краткого раздумья он начал осторожно, как нечто опасное последствиями, выбирать и щелкать квадратики с условиями игровой ставки или, как это здесь называлось, с «обстоятельствами» чьей-то случайной смерти. Потом он перешел на последнюю страницу сайта, изучил уведомление о непричастности и «юридической чистоте», поставил рядом галочку и перешел к правилам оплаты ставки. Однако ничего больше он тут не сделал – решил отложить до следующего дня, когда времени будет больше, и он тогда внимательнее изучит все условия.

Тем не менее, он снова вернулся на первую страницу, мельком ее вновь просмотрел и только теперь обратил внимание на яркую рекламу сбоку от основного текста. Крупным шрифтом там было набрано: «Кому девочки, а кому и мальчики». В широком промежутке между двух абзацев основного текста был изображен розовый, как будто из карамели, «сосальный» зайчик на палочке. Ураев непроизвольно глотнул и кликнул по этой рекламе. Ничего не произошло. С раздражением он кликнул по рекламе еще дважды. Реакции не последовало. Он закрыл компьютер и начал собираться.

После репетиции, если только она не затянется, должны были остаться несколько свободных часов до вечернего шоу, и он хотел зайти в одно место по соседству. Недавно прогуливаясь после репетиции, он обратил внимание на медную табличку у дверей одного дома: «Врач сексопатолог». Несколько дней эта табличка не выходила у него из головы, и, наконец, он решил зайти и взглянуть на этого врача. Реальной помощи от него он не ждал, но что-то мог бы, пожалуй, лучше сам понять про свои проблемы. С психикой у него был непорядок еще с ранних лет, это он хорошо знал. По ночам его мучили кошмары, иногда он даже слышал у себя в голове чужие голоса. Особенно плохо у него было с сексом, но он как-то постепенно научился с этим худо-бедно жить. Но вместе с этим у него было еще одно отклонение, пугающее порой даже его самого. Поэтому о своем пороке полезно было знать больше, понять его, чтобы, по крайне мере, от всех прятать. Его беспокоило только это: не догадался бы этот врач обо всем сам про него, если он действительно такой хороший врач и психолог. Нельзя было оставлять ему никаких личных данных. Не звонить и не записываться заранее на прием, не платить картой, не называть имя, и как можно осторожней отвечать на его вопросы.

Ураев встал и выдвинул ящик секретера. Ящик был полон мятых и скомканных крупных денежных купюр. Тут лежали вперемежку и пятитысячные рублевые, и сотенные в долларах и евро. Каждый вечер перед окончанием шоу мужчины-танцовщики проходили между столиками, а иногда и присаживались по приглашению женщин, и тогда многие посетительницы засовывали эти купюры за пояса их шортиков, а некоторое даже норовили просунуть глубже и пошевелить там пальчиком. Возвращаясь домой после каждого шоу, Ураев с омерзением кидал такие деньги в этот ящик. Они всегда напоминали ему об унижении, которое, хотя он и успешно скрывал в глубине души, тем не менее, сознавал и терпел на сцене мужского стриптиз клуба.

Теперь он выбрал из ящика несколько крупных рублевых купюр, расправил их и вложил в бумажник. На репетицию он опоздал на десять минут и получил за это колкое замечание. Менеджер и хореограф готовили с труппой новую программу, хотели здесь летом, в клубе на Невском, ее обкатать, чтобы с началом нового сезона возить по Европе. Ездили они много – в Германию, Финляндию, особенно часто в Голландию, в эту столицу эротики и легких наркотиков на любой вкус и карман. «Шенгенские» визы были у всех пятилетние и без проблем всегда продлевались.

Ураев танцевал в клубе уже три года, но так и не сошелся ни с кем по-дружески, оставался среди танцовщиков «белой вороной». Все остальные в труппе его раздражали. Кроме того, он не скрывал свое превосходство, и это, разумеется, никому не нравилось. Но Ураев был в труппе действительно лучший. Танцевал страстнее и эротичнее всех, часто входил даже в экстаз, и тогда заражал публику какой-то звериной страстью. Некоторые женщины даже иногда не выдерживали накала его эротичного танца и вскрикивали. Хозяева клуба очень ценили Ураева, ревновали и боялись, что какой-нибудь другой стрип-клуб за границей сманит его на гастролях, и поэтому платили ему много больше всех остальных.

В Петербург Ураев приехал пять лет назад из Забайкалья. Еще в школе он начал заниматься в кружке народных танцев. Повзрослев, в местной самодеятельности танцевал самозабвенно, и ему часто поручали сольные номера. Но всегда в нем чувствовалась какая-то сумасшедшинка, будто в него вселялся бес, и он танцевал не для публики в зале, а для себя, забыв обо всем, что было вокруг. Часто это выходило неприятно, неловко, а иногда даже отталкивающе.

После окончания школы он поехал сразу в Петербург, поступать в знаменитое хореографическое училище. Надоумили его на это учителя своими рассказами о земляке, который именно так и начинал свой взлет к мировой славе. Ураев получил аттестат зрелости, распрощался с бабушкой, которая его вырастила, и уехал в неизвестность – как будто бросился в стремнину – но твердо уверенный в предстоящем успехе, и, судя по всему, вполне оправданно.

Однако в знаменитое хореографическое училище Ураева не приняли, но очень хвалили и советовали обязательно продолжать танцевать. Возвращаться обратно домой было для него позором. Он был уверен, что его здесь просто не поняли, ведь он танцевал на просмотре лучше всех других подростков, у него особый природный талант, который эти утонченные педагоги-классики просто не смогли оценить. В этом блестящем Петербурге – думал он, – его обязательно еще оценят, он всего добьется, у него настоящий редкий талант, которого ни у кого больше нет.