Как он был удивлен, когда заметил на террасе кафе «Балто» папашу Бугра, сидевшего за столиком в компании Красавчика Мака и еще двух мужчин, которых Оливье не знал! Один был поменьше ростом, плосколицый, с баками, другой — высокий и плотный, с низким лбом, его желтовато-седые волосы спускались на брови. Перед каждым стояла узкая рюмочка со спиртным. Оливье близко не подходил, но ему было слышно, что говорил Бугра:
— Всегда согласен выпить рюмочку, но что касается остального, я не ваш человек, я вам не подхожу!
Его спутники приводили тихими голосами какие-то солидные доводы, кулаки их сжимались и разжимались, большой и указательный пальцы потирали друг друга, показывая, что речь идет о деньгах. Собеседники хмурили брови и покачивали с негодованием головами.
— Я не обещал, не обещал… — слушая их, повторял Бугра.
Когда они высказались, он распрямил спину и заключил:
— Будет монета или нет, рискуем мы или обойдется без риска, я не пойду. Полагаю, что это ясно.
В этот самый момент старик заметил робко приближавшегося Оливье и воспользовался этим, чтоб положить конец разговору:
— Эй, парень, иди-ка сюда!
Оливье подошел, пожал руку Бугра, потом вялую руку Мака: тот не скрывал своего скверного настроения. Бугра допил рюмочку, встал, взял мальчика за руку и сказал своим собеседникам с любезной и чуть иронической улыбкой:
— Спасибо за выпивку, но на меня не рассчитывайте. Адрес выбран неудачно.
Тогда Мак вскочил, сдвинул назад шляпу и попытался смерить старика с головы до ног угрюмым взглядом, хотя Бугра был гораздо выше его:
— Что же, предпочитаешь оставаться нищим?
— Несомненно, — ответил Бугра.
— Хватит… — посоветовал плосколицый тип.
Но Мака взбесило поведение старика. Он сделал жест, будто ловит муху и давит ее в кулаке, и добавил:
— Во всяком случае ни гу-гу, папаша! Понял? Знаешь, небось, как мы расправляемся с доносчиками…
К удивлению Оливье, Бугра, который только что смотрел на всю троицу с веселой усмешкой, вдруг помрачнел. Он указал Маку на носок своего ботинка и ответил, глядя Красавчику прямо в глаза и подчеркивая каждое слово:
— А вот этого в задницу не желаешь?
— Ладно, ладно, — садясь, сказал Мак.
Бугра еще раз посмотрел на него, потянулся с улыбкой и промолвил:
— Какая прекрасная ночь!
Он похлопал Оливье по плечу, и они ушли. Пройдя несколько шагов, старик засмеялся, кудахтая, как курица, и громко воскликнул, словно обращаясь к ночной темноте:
— Никогда, значит, не стану я богачом!
Оливье хотелось про все его расспросить, но он подумал, что тут решались какие-то важные взрослые дела. И старику и мальчику захотелось вместе пройтись, хотя они об этом молчали. Уличный шум утих, и полы вельветовой куртки Бугра шелестели в такт его шагам, как крылья жуков. Старик бурчал себе в бороду:
— Они у меня просто смех вызывают!
— Кто? — спросил Оливье.
— Да люди.
Он ничем не пояснил своего короткого замечания, хоть оно и выразило, в сущности, его жизненную философию.
Шины медленно проезжающего мимо такси будто приклеивались к мостовой. Кое-кто еще сидел у подъездов, но в сумраке силуэты людей почти сливались с серыми стенами, Старик и ребенок гуляли, один из них умерял свой шаг, другой пытался идти в ногу, и луна двигалась вместе с ними, улыбаясь им сквозь трепещущую листву каштанов. Из какого-то окна бросили на тротуар горящий окурок, и он пролетел в темноте, как падающая звезда.
Бугра все еще размышлял о трех жуликах и о предложении стать их сообщником, укрыв у себя краденое. Его отказ был вызван не моральными соображениями, нет, — он просто хотел остаться независимым. Однако денег ему всегда не хватало. Голодный волк среди псов — так он и прожил всю жизнь, а ведь ему уже около семидесяти.
Оливье уставился на луну. Прячущаяся в облаках, бесшумная, молчаливая, она напоминала ему кошку. Она следила, шпионила, знала все людские тайны, а вот за исключением Рулетабиля никто ею не занимался. Бугра остановился раскурить трубочку, а ребенок смотрел на светило, плывшее в небе, словно мяч на поверхности пруда. Нестерпимая белизна лунного света ослепляла и вызывала чувство тревоги. Оливье оробел и приблизился к спутнику:
— Скажи, Бугра, боженька на луне живет?
Бугра втянул щеки и выпустил клуб дыма, быстро растаявший в воздухе. Он немного помолчал, сплюнул, посмотрел на вершины деревьев и ответил:
— Может, и есть наверху люди, может, и нету… Но уж конечно, там нет никакого боженьки!
— Он где-то в другом месте? Повыше?
— Ни выше, ни ниже. Ты ведь сам, сынок, — боженька. И я. И все люди кругом.
— А Даниэль тоже? Ну, знаешь, Паук.
— Возможно, — проворчал Бугра.
Его смутил этот разговор. Не хотелось ему обсуждать такие дела с ребенком. Он громко сказал самому себе:
— Сказки рассказывают все, кому только не лень!
Оливье хотел задать столько вопросов, узнать про Мака, Лулу, Люсьена, Гастуне и всех остальных — неужели и они тоже боженьки? Бугра показался ему в этот раз очень значительным. То, как он говорил с Маком, произвело на мальчика впечатление; а когда Бугра показал тому носок своего башмака, «каид» сбавил тон. Ребенок думал: «Красавчик-то приумолк, стало быть, Анатоль был тогда прав: Мак — «не канд, а вошь!»
— Ты силач, Бугра?
— Еще какой!
Он взял у мальчика книгу, прочел ее название и присвистнул:
— Ну-ну… Браво, господин профессор!
— Да я еще в ней не разобрался, — скромно сказал Оливье.
Мальчик объяснил, что книга ему не принадлежит, ее ему одолжили, но не захотел упоминать о Даниэле: это была его тайна.
— Настанет время, ты прочтешь и Золя, — сказал Бугра торжественно и уважительно. А пройдя чуть дальше, поднял палец и изрек: — У Золя там обо всем сказано!
Оливье подумал, что следует запомнить это имя. И так же, как он твердил «Даниэль, Даниэль, Даниэль…», он повторил: «Золя, Золя, Золя…»
Правый карман куртки Бугра — тот, в который он клал свою трубку и пакет табака, — был порван. Ребенок подумал, что надо бы его залатать, но мысль о нитках сразу вернула его в галантерейную лавку матери.
Он слышит, как звенит дверной колокольчик. Виржини стоит за прилавком, задумчиво похлопывает себя по губам карандашом с ластиком на конце. Она дает заказ какому-то господину небольшого роста, лысому и тщедушному, который снял шляпу и положил ее подкладкой вверх на раскройный столик. На каждое предложение Виржини господин кивает, подтверждая свое согласие.
«Черной тесьмы для подшивки брюк, — диктует Виржини, — и серой также. Сколько мотков? По два — обоих цветов. Ниток для штопки: пять коробочек разных тонов и две — черных… Обождите — еще конверты с иголками. Ну… шесть дюжин. Да-да — оптом».
И господин сосет химический карандаш, пачкающий лиловой краской его рот, и переворачивает копирку в записной книжке. Оливье заявляет о своем присутствии: