— Пой­дем ко мне. Я дам те­бе че­го-ни­будь вы­пить!

Так Оли­вье про­ник в его оби­та­ли­ще. В при­хо­жей он за­ме­тил фа­ян­со­вый гор­шок для цве­тов, брон­зо­во­го мед­ве­дя с под­став­кой для тро­сто­чек и бам­бу­ко­вую ве­шал­ку, увен­чан­ную фу­раж­кой ун­тер-офи­це­ра. В сто­ло­вой стоя­ла чер­ная печ­ка фир­мы «Го­ден» с мно­го­ко­лен­ча­той тру­бой, про­тя­ну­той че­рез всю ком­на­ту и ухо­див­шей в за­дым­лен­ное от­вер­стие. Ли­но­ле­ум на по­лу был на­чи­щен до бле­ска, и хо­дить здесь по­ла­га­лось в фет­ро­вых та­поч­ках, что очень по­за­ба­ви­ло Оли­вье. Гас­ту­не при­ка­зал ему вы­мыть ру­ки и на­лил рю­моч­ку виш­не­вой на­стой­ки.

— По­смот­ри-ка эти порт­ре­ты!

Он рас­крыл пе­ред ним аль­бом с фо­то­гра­фия­ми; не­ко­то­рые бы­ли цвет­ные и на­клее­ны на се­рые пас­пар­ту, за­ме­няв­шие рам­ки, ос­таль­ные — чер­ные или ко­рич­не­вые; боль­шин­ст­во фо­то­гра­фий Гас­ту­не вы­ре­зал из жур­на­ла «Ил­лю­ст­рась­он». Он по­ка­зы­вал мар­ша­лов и ге­не­ра­лов, вся­че­ски рас­пи­сы­вал их храб­рость, со­об­щал, что один из них сде­лал то, а дру­гой — это, и у ре­бен­ка соз­да­лось впе­чат­ле­ние, что ка­ж­дый из них шел в бой в оди­ноч­ку, как Бо­на­парт, за­хва­тив­ший Ар­коль­ский мост. Но все же Оли­вье за­ме­тил:

— Но они уже не мог­ли бе­гать, ведь они все ста­рые…

— Гм! В те вре­ме­на они еще не бы­ли ста­ры­ми! — зая­вил Гас­ту­не.

Осо­бую речь Гас­ту­не по­свя­тил Ман­же­ну, ко­то­рый от­ли­чал­ся кру­тым нра­вом. По­том он от­крыл дру­гой аль­бом, с порт­ре­та­ми пре­зи­ден­тов рес­пуб­ли­ки — от бри­то­го Тье­ра до бо­ро­да­то­го По­ля Ду­ме­ра. Ре­бе­нок ос­мот­рел пре­зи­ден­тов толь­ко с уса­ми — Ка­зи­ми­ра-Пе­рье, Де­ша­не­ля, Миль­е­ра­на, оз­на­ко­мил­ся и с те­ми, у ко­го вдо­ба­вок бы­ла бо­ро­да — Мак-Ма­го­ном, Ду­ме­ром, Гре­ви, Са­ди Кар­но, Лу­бе, Фаль­е­ром, Пу­ан­ка­ре, и осо­бое вни­ма­ние об­ра­тил на Ду­мер­га, чье лас­ка­тель­ное имя — Гас­ту­не — и унас­ле­до­вал ун­тер-офи­цер.

— А я ведь по­хож на не­го, раз­ве нет? На Ду­мер­га, не на Ду­ме­ра. На то­го, у ко­го од­на лиш­няя бу­к­ва, а бо­ро­ды нет.

— А что, ес­ли вам от­пус­тить бо­ро­ду? — спро­сил Оли­вье.

— Ох! Зе­ле­ный ты до­при­зыв­ник… — вос­клик­нул Гас­ту­не, снис­хо­ди­тель­но от­не­сись к этой глу­пой ре­п­ли­ке.

За­тем он пе­ре­шел к раз­го­во­ру о не­дав­ней ко­ло­ни­аль­ной вы­став­ке, пыш­но раз­вер­нув­шей­ся во­круг озе­ра До­ме­ниль, и по­ка­зал спе­ци­аль­ные но­ме­ра жур­на­лов. В них мож­но бы­ло уви­деть рек­лам­ные фо­то: вос­ста­нов­лен­ный храм Ан­гкор, двор­цы, те­ат­ры на во­де, све­тя­щие­ся фон­та­ны под на­зва­ни­ем «Как­тус», «Ве­ли­кий сиг­нал», «Пре­крас­ный цве­ток», «То­те­мы». Гас­ту­не опи­сы­вал все изо­бра­жен­ное на кар­тин­ках: зве­ри­нец в Вен­се­не, па­виль­он Ба­на­ниа, урок фран­цуз­ско­го для се­не­галь­ских стрел­ков. Он го­во­рил об умо­на­строе­ни­ях аф­ри­кан­цев, маль­га­шей, жи­те­лей Ин­до­ки­тая, как их се­бе пред­став­ля­ют во­ен­ные. Он де­мон­ст­ри­ро­вал тор­же­ст­вен­ные от­кры­тия и за­се­да­ния с уча­сти­ем длин­но­го Ма­жи­но, низ­ко­рос­ло­го По­ля Ре­но с уса­ми а-ля Чар­ли Ча­п­лин, Ла­ва­ля в бе­лом гал­сту­ке и дру­гих по­ли­ти­че­ских дея­те­лей; не­ко­то­рые бы­ли весь­ма туч­нень­ки­ми в сво­их че­рес­чур за­тя­ну­тых жи­ле­тах и очень важ­ны­ми — ведь они столь­ко сде­ла­ли для Фран­ции!

— Съешь еще од­ну виш­ню!

— Спа­си­бо, мсье.

До сих пор все шло хо­ро­шо, но Оли­вье знал, что Гас­ту­не не­ми­нуе­мо вер­нет­ся к раз­го­во­ру о сво­ей вой­не. Мо­жет быть, маль­чи­ку бы­ло б да­же ин­те­рес­но, ес­ли б ему об этом рас­ска­за­ли как-то по-дру­го­му, но у Гас­ту­не все это дав­но пре­вра­ти­лось в та­кую ску­ко­ту из-за обя­за­тель­но­го пе­ре­чис­ле­ния мест сра­же­ний и но­ме­ров пол­ков, в ко­то­рых он сам вско­ре со­вер­шен­но за­пу­ты­вал­ся.

— Вой­на, ви­дишь ли… — на­чал Гас­ту­не.

Вслед за этим шло уже нев­нят­ное бор­мо­та­нье, ко­то­ро­го Оли­вье не по­ни­мал, со­всем как в церк­ви, ко­гда кю­ре пе­ре­хо­дил на ла­тынь. Маль­чик смот­рел на дно рю­моч­ки, где ос­та­ва­лось еще не­сколь­ко ви­шен в на­стой­ке, слиш­ком для не­го креп­кой. Вре­мя от вре­ме­ни он под­ни­мал го­ло­ву и де­лал вид, что весь­ма за­ин­те­ре­со­ван, но Гас­ту­не про­дол­жал бы го­во­рить и без это­го.

Вре­мя тя­ну­лось дол­го, про­шел час, мо­жет, два. Маль­чик все еще был здесь, си­дел, об­ло­ко­тив­шись о стол, ему бы­ло очень не по се­бе, но уй­ти он не ос­ме­ли­вал­ся. Гас­ту­не все еще тол­ко­вал о ро­ди­не и о жерт­вен­но­сти, но все это бы­ло ка­ким-то пус­тым и от­вле­чен­ным. Что же ка­са­ет­ся му­зы­ки, то он, как и все­гда, на­сви­сты­вал лишь во­ен­ные на­пе­вы. Люсь­ен го­ва­ри­вал о Гас­ту­не, что тот в мла­ден­че­ском воз­рас­те, ви­дать, про­гло­тил горн. На­ча­лось его пе­ние с «Под­ни­май­ся, сол­дат», за­тем он ис­пол­нил «Со­чти­те, со­чти­те ва­ших лю­дей», а дру­гие пес­ни бы­ли свя­за­ны с ка­зар­мен­ным бы­том: «Кап­рал — это, зна­ешь ли, фрукт», или «Нет-нет-нет, я не пой­ду». А вот по­сле все­го это­го Гас­ту­не дой­дет и до из­люб­лен­ной те­мы о «Де­тях Ар­мии». Еще не­мно­го, и он бы про­вел с ре­бен­ком строе­вые за­ня­тия.

Вне­зап­но Оли­вье ре­шил­ся. Он встал и зая­вил: «Я ухо­жу». Гас­ту­не был до край­но­сти удив­лен: «А по­че­му ты ухо­дишь?» Маль­чик от­ве­тил: «Уже вре­мя ужи­на!»

Вы­хо­дя, Оли­вье по­вто­рял: «К чер­ту его! К чер­ту! К чер­ту!»

По пу­ти он пе­ре­ки­нул­ся сло­веч­ком с Ра­ме­ли, ко­то­рый за­ни­мал­ся анг­лий­ским язы­ком в пус­той лав­ке сре­ди мяс­ных туш и па­ке­тов с ма­цой. На по­лу в опил­ках ва­ля­лись кос­ти и от­бро­сы, де­душ­ка не­то­ро­п­ли­во их вы­ме­тал. Эта мяс­ная лав­ка чем-то не­мно­го пу­га­ла Оли­вье. Эло­ди, Аль­бер­ти­на и дру­гие зна­ко­мые ни­ко­гда не по­ку­па­ли там мя­со. А на во­прос ре­бен­ка од­на­ж­ды от­ве­ти­ли:

— Это осо­бая мяс­ная лав­ка, ев­рей­ская, по­ни­ма­ешь!

Оли­вье не­ред­ко раз­гля­ды­вал кус­ки го­вя­ди­ны, под­ве­шен­ные здесь на крючь­ях, как буд­то они таи­ли в се­бе ка­кой-то страш­ный сек­рет. Мо­жет, на­ста­нет день, и Ра­ме­ли, ко­то­рый был не­пло­хим то­ва­ри­щем, хо­тя и при­над­ле­жал к бан­де с ули­цы Баш­ле, разъ­яс­нит ему это. Или Джок Шлак ска­жет — Оли­вье ви­дел, как его мать за­хо­ди­ла в это стран­ное ме­сто.

Чтоб обо всем этом не ду­мать, Оли­вье по­шел по­бол­тать к Бу­гра, ко­то­рый, что-то вор­ча се­бе под нос, за­став­лял пить мо­ло­ко то­щую кош­ку, по­доб­ран­ную им на ули­це. Оли­вье не стал рас­ска­зы­вать ста­ри­ку о Пау­ке — это бы­ла его тай­на — и за­те­ял раз­го­вор про Гас­ту­не, про его аль­бо­мы и про те во­ен­ные и пат­рио­ти­че­ские ис­то­рии, ко­то­рые тот ему се­го­дня по­ве­дал.

— А ты, Бу­гра, не был на вой­не? Был? То­гда по­че­му ты о ней не го­во­ришь?

Бу­гра бы­ло на­хох­лил­ся, но вдруг при­нял­ся за­бав­но ку­дах­тать, как он де­лал все­гда, ко­гда на уме у не­го бы­ла ка­кая-ни­будь хит­рая вы­ход­ка. Он по­че­сал бо­ро­ду, за­тих, сно­ва за­сме­ял­ся и по­са­дил Оли­вье к се­бе на ко­ле­ни.

— Лад­но, — ска­зал Бу­гра, — по­го­во­рим о вой­не. И еще нау­чу те­бя од­ной слав­ной пес­не!

— Вот это да! — вос­клик­нул Оли­вье, це­нив­ший му­зы­каль­ные вку­сы сво­его дру­га.

И Бу­гра, от­би­вая ку­ла­ком ритм, на­чал петь:

Оли­вье слу­шал Бу­гра с боль­шим удив­ле­ни­ем. Он пло­хо раз­би­рал­ся в люд­ских де­лах, но счи­тал, что уж этот-то че­ло­век не­на­ви­дит все во­ен­ное. А сей­час Бу­гра его за­став­лял вме­сте с ним петь: