Упер­шись лбом в став­ни, све­сив ру­ки, Оли­вье сто­ял не­под­виж­но, как кук­ла, и пре­да­вал­ся меч­там. Пе­ред ним его ма­ма Вир­жи­ни в ши­ро­кой юб­ке и вы­ши­той коф­точ­ке рас­ха­жи­ва­ла по ком­на­те. Она при­че­сы­ва­лась, что-то на­пе­вая, вты­ка­ла шпиль­ки в свой боль­шой свет­лый шинь­он. Ре­бе­нок смот­рел на нее с вос­хи­ще­ни­ем, и ему хо­те­лось сме­ять­ся и пла­кать од­но­вре­мен­но, он весь дро­жал от сча­стья и стра­ха, его бро­са­ло то в хо­лод, то в жар. Вир­жи­ни по­вер­ну­лась к ок­ну и вне­зап­но за­сты­ла, как это бы­ва­ет в ки­но, ко­гда кар­ти­на пре­ры­ва­ет­ся вдруг на ка­ком-то кад­ре. Оли­вье ис­кал ее взгляд, хо­тел раз­ли­чить чер­ты ее ли­ца, но ви­дел лишь свет­лый овал. По­том иг­ра све­та вы­зва­ла пе­ред ним дру­гой жен­ский об­лик, гла­за, нос, рот, но это бы­ли со­всем не те, та­кие зна­ко­мые ему чер­ты. Он тре­пе­тал от вол­не­ния и от­чая­ния: нет, он ви­дел уже не ма­му, а ка­кую-то дру­гую жен­щи­ну, чем-то на­по­ми­нав­шую и Прин­цес­су и Эло­ди. Маль­чик за­крыл гла­за, сно­ва от­крыл их и боль­ше ни­че­го не уви­дел: при­зра­ки рас­тая­ли.

Имен­но то­гда он по­чув­ст­во­вал, что на его пле­чи мяг­ко лег­ли чьи-то ру­ки. Он как бы вы­ныр­нул на по­верх­ность ду­шив­ших его се­рых свин­цо­вых вод и обер­нул­ся. Оли­вье уз­нал ма­дам Кап-Мюл­лер, же­ну фре­зе­ров­щи­ка по ме­тал­лу, уз­нал ее тол­стую свет­лую ко­су, спус­каю­щую­ся вдоль спи­ны и чем-то род­нив­шую ее с Грет­хен.

— Что ты здесь де­ла­ешь, Оли­вье? Ма­лень­кий мой, не­сча­ст­ный ма­лыш, крош­ка моя, пой­дем от­сю­да…

Она при­жа­ла его к се­бе и по­ве­ла, как ве­дут вы­здо­рав­ли­ваю­ще­го по­сле тя­же­лой бо­лез­ни, по уз­ко­му дво­ри­ку, где он ко­гда-то учил­ся хо­дить. Здесь все ему бы­ло зна­ко­мо, лю­бой за­ко­уло­чек, ка­ж­дый ка­му­шек, ка­ж­дая вы­бои­на и да­же ве­рев­ка для бе­лья, и все пред­ме­ты, ка­кие здесь толь­ко бы­ли. Сле­ва Оли­вье опять уви­дел стен­ку с по­сто­ян­но за­пер­той две­рью, ко­то­рая его все­гда ин­три­го­ва­ла. Он по­ло­жил на нее ру­ку и спро­сил:

— А ес­ли дверь от­крыть, ку­да по­па­дешь?

— В дру­гой дво­рик, ко­неч­но…

Оли­вье ах­нул от удив­ле­ния, как буд­то это бы­ло так стран­но. Они ос­та­но­ви­лись око­ло горш­ков с цве­та­ми, и жен­щи­на пе­ре­чис­ли­ла ему их на­зва­ния: па­по­рот­ник, как­тус, плющ, сам­шит, ас­па­ра­гус… но она не все зна­ла. За­тем под­толк­ну­ла маль­чи­ка к подъ­ез­ду и за­ста­ви­ла вер­нуть­ся к дей­ст­ви­тель­но­сти:

— Пой­дем со мной. Я за­бы­ла ку­пить са­хар…

На ули­це Оли­вье по­ка­за­лось, что он на­хо­дит­ся со­всем в дру­гом ми­ре. Как буд­то он вер­нул­ся из очень даль­не­го стран­ст­вия. Что-то еще уг­не­та­ло его, тес­ни­ло грудь, при­чи­ня­ло ду­шев­ную боль. Что — он не знал. И то­гда он вы­та­щил свой но­со­вой пла­ток, два­ж­ды вы­смор­кал­ся, про­сто так, без вся­ко­го смыс­ла, чтоб ка­ким-то дви­же­ни­ем ото­гнать то­мя­щее его чув­ст­во.

Иной раз бы­ло дос­та­точ­но не­мно­го му­зы­ки, что­бы пол­но­стью из­ме­нил­ся ха­рак­тер ули­цы. Об­лик ее за­ви­сел от зву­ков нег­ри­тян­ско­го джа­за, от ве­се­лой опе­рет­ты или пе­ре­ли­вов ак­кор­де­о­на. Бы­ва­ло, что ули­ца ка­за­лась на­ив­ной и по­эти­че­ской бла­го­да­ря ста­ро­мод­но­му ви­ду про­дав­ца козь­е­го сы­ра, ко­то­рый за­хо­дил сю­да раз в не­де­лю, по втор­ни­кам, и сто­ял на пе­ре­кре­ст­ке улиц Ни­ко­ле и Баш­ле. Он по­сви­сты­вал в свою цел­лу­ло­ид­ную ду­доч­ку, на­по­ми­наю­щую флей­ту Па­на, и де­ти пер­вы­ми под­бе­га­ли к не­му, при­хо­дя в вос­торг от трех коз (их зва­ли Би­кет, Каб­рет и Блан­шет), ро­га ко­то­рых они ощу­пы­ва­ли роб­ким жес­том ма­лень­ких го­ро­жан.

Пе­ре­ли­вы это­го де­ре­вен­ско­го му­зы­каль­но­го ин­ст­ру­мен­та слы­ша­лись еще из­да­ле­ка, и хо­тя ме­ло­дия ка­за­лась од­но­об­раз­ной, бы­ло в ней что-то иг­ри­вое, лег­ко­мыс­лен­ное, а иной раз зву­ча­ла и оди­но­кая гру­ст­ная но­та. Жен­щи­ны по­ку­па­ли круг­лые сы­ры с си­ней кор­кой и над­пи­сью Чис­тый ко­зий сыр, ко­то­рые про­да­вец вы­ни­мал из силь­но пах­ну­щей пле­те­ной кор­зи­ны, ус­т­лан­ной ли­сть­я­ми и влаж­ной тра­вой. От все­го это­го так и вея­ло де­ре­вен­ским за­хо­лу­сть­ем. По­рой у это­го же тор­гов­ца мож­но бы­ло ку­пить и кру­жеч­ку мо­ло­ка, ко­то­рое он на­даи­вал тут же, у вас на гла­зах. Ко­гда по­ку­па­те­лей бы­ло ма­ло, тор­го­вец от­прав­лял­ся даль­ше, и сле­дом за ним дол­го бе­жа­ли де­тиш­ки, вы­кри­ки­вая: бе-е, бе-е-е… — в на­де­ж­де ус­лы­шать от­вет от коз.

Ули­ца име­ла свой жи­вот­ный мир — со­бак, в боль­шин­ст­ве двор­ня­жек; ко­шек, мур­лы­каю­щих на по­до­кон­ни­ках; зо­ло­тых ры­бок в стек­лян­ных со­су­дах; ка­на­ре­ек в клет­ках, где стоя­ли кор­муш­ки с из­мель­чен­ной кос­точ­кой ка­ра­ка­ти­цы и тра­вой-звезд­чат­кой; го­лу­бей, во­робь­ев, се­рых бар­ха­ти­стых ле­ту­чих мы­шей, в ко­то­рых де­ти це­ли­лись из ро­га­ток; ос­лов, ве­зу­щих те­леж­ки, при­над­ле­жа­щие тря­пич­ни­кам; пер­ше­ро­нов, раз­во­зя­щих то­ва­ры в по­воз­ках; крыс, на­вод­няв­ших по­гре­ба и на­столь­ко дерз­ких, что да­же днем вы­ле­за­ли на ули­цу, — не го­во­ря уж о том зве­рье, что раз­во­дил па­па­ша Бу­гра, раз­де­ляя с жи­вот­ны­ми свой хлеб на­сущ­ный.

В празд­нич­ные дни на ули­цу за­хо­ди­ли бро­дя­чие му­зы­кан­ты с обезь­ян­кой или мед­ве­дем, пля­сав­ши­ми под зву­ки гар­мо­ни­ки, по­ка ме­ст­ные псы тяв­ка­ли на них, дер­жась на поч­ти­тель­ном рас­стоя­нии. Ле­том, ко­гда в квар­ти­рах от­кры­ты ок­на, мож­но бы­ло ус­лы­шать по­пу­гая, при­над­ле­жав­ше­го ма­дам Па­па, ко­то­рый вы­кри­ки­вал: «А ты газ за­кры­ла? За­кры­ла газ? А во­ду? А во­ду?..» В па­ли­сад­ни­ках еще пол­за­ли в те вре­ме­на че­ре­па­хи, на сте­пах во­ди­лись улит­ки, кое-где под ка­муш­ком си­де­ла жа­ба. В празд­ник Жир­но­го Бы­ка, тра­ди­ция ко­то­ро­го уже уга­са­ла, на тер­ра­се «Ка­фе ар­ти­стов» всем пред­став­ля­ли лау­реа­та: ве­ли­ко­леп­ное жи­вот­ное с ро­га­ми, ук­ра­шен­ны­ми вен­ком из цве­тов, и с ви­ся­щей на шее зе­ле­ной таб­лич­кой с по­зо­ло­чен­ной над­пи­сью, ука­зы­ваю­щей фа­ми­лию мяс­ни­ка, ко­то­рый его при­об­рел, и во всем этом бы­ло не­что от язы­че­ских ан­тич­ных празд­неств.

Кро­ме улич­но­го зве­рья, су­ще­ст­во­ва­ло еще и дру­гое, оно то­же вол­но­ва­ло во­об­ра­же­ние и бы­ло очень при­вле­ка­тель­но для Оли­вье, как и для ос­таль­ных де­тей (взрос­лые не об­ра­ща­ли на не­го ни­ка­ко­го вни­ма­ния). К этой осо­бой фау­не мож­но бы­ло от­не­сти вол­чон­ка с эмб­ле­мы на бе­ре­те скау­та; бе­ло­го льва с пач­ки крах­ма­ла фир­мы Ре­ми; чер­но­го льва с вак­сы для обу­ви; кро­ко­ди­ла с фир­мен­но­го зна­ка муж­ских ру­ба­шек Ла­ко­ста; ку­роч­ку с па­ке­та ку­ри­но­го су­по­во­го на­бо­ра, изо­бра­жен­ную над ды­мя­щим­ся ко­тел­ком; пин­гви­на Альф­ре­да ря­дом с Зи­гом и Пю­сом; Мик­ки-Мау­са с его вто­ро­сте­пен­ны­ми кол­ле­га­ми; Ко­та Фе­лик­са; ста­ро­го Же­де­о­на — ут­ку ху­дож­ни­ка Ра­бье; толь­ко что поя­вив­ше­го­ся на свет сло­нен­ка Ба­ба­ра; ма­лень­ких ло­ша­док из ка­кой-то иг­ры; ге­ро­ев ба­сен Ла­фон­те­на и Фло­риа­на; жи­ра­фа, ко­то­ро­го при­хо­ди­лось скла­ды­вать из от­дель­ных кус­ков, на­ри­со­ван­ных на раз­ных гра­нях пя­ти ку­би­ков; пе­ту­ха из ки­но­хро­ни­ки «Па­те жур­нал»; ав­ст­ра­лий­ско­го ки­ви с яр­лыч­ков са­пож­ной ма­зи; гу­ся с оберт­ки пе­че­ноч­но­го паш­те­та; пче­лу или ор­ла с блан­ков стра­хов­ки и да­же ту «ля­гуш­ку», в ко­то­рую они иг­ра­ли на школь­ной пло­щад­ке…

Оли­вье за­ме­тил из­да­ле­ка бе­рет (ка­кой но­сят обыч­но бас­ки) на го­ло­ве про­дав­ца сы­ров, вы­со­ко­го то­ще­го пар­ня с рез­ки­ми чер­та­ми ли­ца, ну точь-в-точь ак­тер Пьер-Ри­шар Вильм! Маль­чик по­до­шел бли­же, так как ему хо­те­лось ус­лы­шать флей­ту и он на­де­ял­ся, что тор­го­вец сы­ра­ми сыг­ра­ет до сво­его ухо­да ка­кую-ни­будь ме­ло­дию. Оли­вье тер­пе­ли­во ждал, по­гла­жи­вая же­ст­кую ко­зью шерсть. У коз бы­ли неж­ные гла­за, и они на­по­ми­на­ли гру­ст­ных ста­рых дев в дожд­ли­вый день. Но го­род­ской пас­тух ушел, да­же не под­не­ся к гу­бам сво­ей сель­ской ду­доч­ки.